Страница 68 из 92
Пестрые картинки на столе, которые раньше не заинтересовали Степанова, сейчас как-то незаметно очутились у него в руках.
«Что это?.. Святые?»
Степанов взглянул в угол. Лампадка висела перед большой и, видимо, древней иконой, кажется, Николы угодника. «Картинки» были маленькими иконками с изображением все того же святого Николая. Одни были закончены раскраской, другие расписаны наполовину. В самом конце стола заметил он и ученические акварельные краски: разноцветные кружочки на овальной картонке…
Собрав рисунки в стопочку, он машинально хотел подровнять края и постучал ею по столу.
Сестра Мария протянула желтую руку к иконкам:
— Не надо так…
— Да, да… — спохватился Степанов и оставил иконки в покое. — Кто же их раскрашивает? — спросил он.
— Сестра Мария и я… — ответила Нефеденкова.
Степанов от неловкости опустил голову. Евдокия Павловна раскрашивает иконки! Уж не чудится ли ему все это? Не чудится ли все, что видят его глаза, слышат его уши? Раскрашивает иконки!
— Зачем вам это?.. — неуверенно спросил Степанов.
Он спрашивал Евдокию Павловну, но ответила ему сестра Мария:
— Михаил… А как по батюшке?
— Николаевич… Простите, а ваше отчество?
— Ни к чему оно. Я — сестра Мария. — Она выдержала паузу и спросила: — Михаил Николаевич, вы веруете во что-нибудь?
Вопрос застал Степанова врасплох. Не потому, что не было у него твердых убеждений, а потому, что не любил споров на эти темы. «Что есть бог?», «Истина в каждом из нас», «Правда в нашей душе» — невольно вспомнил он случайно попавшиеся когда-то на глаза не то названия журнальных статей, не то тем диспутов…
— Я верю в разум человека и его победу. Я верю в наше дело, в его справедливость.
— А мы верим в бога, — ответила сестра Мария. — И теперь, в войну, не только мы поняли, какая это сила, и в трудный час призвали ее на помощь, вспомнили о верующих. Сам товарищ Сталин вспомнил! В церквах служат молебны о даровании победы русскому воинству, собирают пожертвования в помощь фронту.
— Уж не думаете ли вы, что наша армия бьет врага благодаря вашим молебнам? Что же касается денег, то в дни войны лозунг, даже, можно сказать, заповедь, для всех одна: «Все для фронта! Все для победы!» И…
— Это вы хорошо заметили: заповедь! — Сестра Мария наставительно подняла палец: — Именно! Именно! Но извините, что перебила.
— И одно устремление: победить! Спасти Родину! Во имя победы не щадят своих жизней солдаты на фронте, во имя победы рабочие иногда сутками не выходят из цехов, где делают танки, самолеты, орудия… Женщины, старики, подростки — каждый вносит свой вклад…
— Верующие тоже работают, как все…
— И правильно, ведь война — Отечественная! Отстаиваем Отечество, а оно для всех — и верующих и неверующих — одно!
— Святая правда! Именно так…
Степанов снова вернулся к иконкам:
— Ну и что вы с ними дальше будете делать?
— Наклеим на картонки, батюшка освятит, и займут они положенное место в убогих жилищах, как бог занимает место в душах. Церкви пока нет, а молиться надо. Можно, конечно, и на пустой угол, но след ли так? Мы не язычники какие-нибудь… Вот вы говорите «отстаиваем Отечество»… А ведь Александр Невский именно за это и был причислен к лику святых…
— Святые не могли бы спасти мир от фашистской чумы, — твердо ответил Степанов. — Спасают его простые и подчас грешные люди. А Александр Невский прежде всего был великим полководцем, и именно в этом его заслуга перед историей и русским народом!
Наступило молчание, и сейчас стал слышен тонкий, протяжный вой. Все напрягли слух. Волк или собака тянула звук на одной ноте, пока хватало дыхания.
Сестра Мария поднялась и вышла.
Степанов, словно ждал, когда их оставят вдвоем, повернулся к Нефеденковой недовольный:
— Зачем вам эти иконки, Евдокия Павловна? Эта монашенка?.. Этот скит или пещера?
Женщина молчала, раздумывая о чем-то. Черты лица стали тверже, остановившийся взгляд — напряженнее. Слышала ли она, что говорил ей Степанов?
— Я знаю, вы многое пережили… Многое перенесли… Не просто это, понимаю!.. — горячо заговорил Степанов. — Но — иконки! Никогда бы не поверил!..
— Я не иду против своей совести, Миша. Хотят молиться — пусть молятся. А поверить — я бы тоже никогда не поверила, что моего сына, который честно сражался за Родину, в чем-то заподозрят, а его мать лишат прописки и хлебной карточки!
У Степанова даже в ушах зазвенело. На мгновение голос Евдокии Павловны куда-то исчез, и его окутала неприятная тишина.
— Евдокия Павловна, вы… без карточки?.. Вас не прописывают?.. — тихо, как ему казалось, спросил Степанов.
— Миша, почему ты так кричишь? — остановила его Евдокия Павловна. — Да, я без карточки, меня не прописывают… Некоторые знакомые не узнают меня… И если бы не эта пещера, не сестра Мария, мне пришлось бы просить подаяния тем же Христовым именем, ночевать где придется…
Степанов встал, забыв, что в этой землянке и шагу не сделаешь.
— Что же вы раньше-то?..
— А если бы раньше сказала, то что?
— Сходил бы к Захарову и все уладил.
— Никуда не ходи, Миша…
— Черт возьми! Почему?
— Ты опять кричишь… — Евдокия Павловна с горечью добавила: — Не ходи… Опять скажут что-нибудь такое, отчего еще горше станет…
Он торкнулся в одну сторону, в другую и сел, скованный давящими стенами, низким потолком.
— Вы уже ни во что не верите…
Степанов приподнялся, достал из кармана деньги:
— У меня есть немного… Возьмите, пожалуйста, Евдокия Павловна… Мне они совершенно ни к чему. Возьмите!
Нефеденкова внимательно посмотрела в глаза Степанова и без колебаний взяла полторы сотни — полторы буханки черного хлеба на «черном» рынке.
— Спасибо, Миша…
Когда он уже одевался, вошла сестра Мария.
— Все же это волки… — сказала она. — Обнаглели до того, что подходят к самому городу…
В райкоме Степанов, едва раздевшись, повалился на постель. Первый рабочий день — и столько всего!
— Где же ты допоздна ходил? — спросил Турин. — Есть хочешь? Или чаю?
— Если можно, чаю…
— Что с тобой?
Что он мог ответить Ване Турину? Только начать бесконечный и бесполезный спор…
— Устал…
— Извини, Миша… Я понимаю, как тебе бывает трудно, но нужно трудности раскидывать, что ли, а не собирать.
— «Не собирать»… — повторил Степанов. — Как это сделать, мудрый человек? Вот, допустим, матери Бориса не дают карточки и не прописывают… Пройти мимо?
Турин встал.
— Ну, это перегиб! Дадут.
— Конечно… Но само собой все сделается или нужно что-то предпринимать?
— Предпринимать…
— В том-то и дело!.. Ты мне чаю-то дашь? — спросил Степанов, меняя тему разговора.
— А-а!.. — спохватился Ваня Турин и пошел ставить чайник.
На следующее утро, когда в райкоме никого не было, Степанов взял фибровый свой чемодан и понес его на новое место жительства. По пути заглянул к секретарю райкома партии и рассказал ему о Нефеденковой.
Захаров возмутился:
— Это кто же так распорядился, Мамин? Пропишем, дадим карточку. И не только ее. Мамину тоже пропишем! — зло добавил он и взял карандаш. — Как ее фамилия? Нефеденкова? Евдокия Павловна? Так… Хорошо, я этим сам займусь. Заодно проверю, может, еще с кем дров наломали…
Степанов ушел, а Захаров опустил руки на стол и тяжело задумался. К трудностям, которых и так было невпроворот, то и дело добавлялись новые. Из-за чьей-нибудь глупости или чрезмерной осторожности вот такие неожиданные накладки! Вроде бы пустяк, а на деле — дискредитация Советской власти! На днях Троицын в сердцах бросил одной просительнице, пришедшей к нему за стройматериалами, что вы, мол, тут при немцах прохлаждались, а теперь вам сразу все подай. И хотя баба эта на весь город славилась как спекулянтка и где-то в глубине души Захаров понимал, что довела она Троицына своим наигранным нытьем, пришлось дать ему нагоняй. Пусть не забывает, что он не просто Троицын, а представитель Советской власти!.. Сколько говоришь, разъясняешь, инструктируешь — все равно чуть не каждый день какой-нибудь «сюрприз».