Ищу комиссара

Директор помолчал.

— И все же, — сказал он, — я должен со всей ответственностью заявить, что… отнюдь не материальный ущерб составляет главное зло этой преступной акции.

— Вы имеете в виду моральную сторону преступления?

— О нет! При чем тут мораль? Каждый знает, что воровать нехорошо, а если вы придаете этому еще какую-то сложность, то мне это безразлично. Я имею в виду нечто гораздо более определенное, а именно: национальную политику нашего государства среди малых народов Севера.

Заметьте: подавляющее большинство наших звероводов, охотников, рабочих госпромхоза — люди местных коренных национальностей. Вдумайтесь: ханты и манси занимаются клеточным звероводством! Каждый день с утра уходят на работу! А вы знаете, как звучит по-хантыйски слово «работать»? Ропитты! Вслушайтесь: это же русское слово! «Я пошел на работу» — ранее эта фраза прозвучала бы для ханты чистой бессмыслицей. Он мог рыбачить, добывать белку, выдалбливать лодку, все что угодно… так сказать, вся жизнь в тяжелейшем труде, но без работы. И вот то, что сегодня ханты может сказать: «Я пошел на работу», — является важнейшим, если не самым важным завоеванием Советской власти на Севере. У нас есть и охотники, и рыбаки в госпромхозе. Мы их всячески поддерживаем. Омский холодильник, кстати, за дикую пушнину платит пятидесятипроцентную надбавку, а не тридцатипятипроцентную, как за клеточную. Но вы знаете, Лариса Васильевна, несмотря на современные орудия труда, технику, на все эти «Спидолы» и прочие удобства, охота — тяжкий труд. А главное — целиком зависит от милостей природы. Не было кедрового ореха в прошлом году — неурожай— в этом году нет белки. А вот клеточное звероводство ни от какой природы не зависит. Только от нас! Это единственная перспективная отрасль в нашем промысловом хозяйстве, если заглянуть даже в обозримое будущее. И вот именно эта отрасль, которую мы собираемся всемерно развивать, пострадала от кражи. С этим мириться нельзя.

Закончив монолог, директор неловко извлек из кармана пиджака носовой платок и, перехватив его в правую руку, утер со лба пот. Лишь теперь Чистова заметила, что левая кисть его руки не разгибается, имея, как говорят невропатологи, вид «когтистой лапы».

— Простите… это у вас с войны?..

— Да, с фронта, — ответил директор. — После ранения. Неврит локтевого нерва… Ну, а насчет сигнализации мы, конечно, крепко виноваты и вину признаем. Это уж наша русская беспечность… головотяпство…

Чистова вздохнула.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Давайте теперь закончим формальную часть…

Она быстро заполнила лицевую страницу протокола: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, образование и специальность, место работы, должность и т. д., и, наконец, улыбаясь, словно понимая нелепость своего вопроса, спросила:

— Судимы?

И уже начав писать: «Не су…», вдруг услышала:

— Да. Судим.

Чистова удивленно взглянула на директора. Он назвал статью УК, по которой был осужден, но Чистовой эта статья того — военных лет — уголовного кодекса ни о чем не говорила, хотя она наморщила лоб, стараясь припомнить университетский курс по истории советского уголовного права.

Видите ли, — с трудом произнес директор, — это было давно, в конце войны… Я тогда вернулся с фронта по ранению и был назначен заведующим детским домом в Малой Кунде…

5

Редозубов не был посвящен во все тайны розыска. Его посылали то в одно, то в другое место, поручали кого-то найти и опросить, причем опросы, как правило, и отдаленно не касались кражи на пушной базе и вообще каких-либо мехов; чаще всего требовалось лишь установить, где был и что делал такой-то и такой-то в такое-то время, при этом не обязательно имелась в виду та ночь, когда похитили шкурки.

Были задания и посложнее, но и они выглядели случайными и эпизодическими и, конечно, не могли дать общего представления о полной картине розыска.

И все остальные — участковые и инспектора ОУР — тоже куда-то уходили и что-то делали; надолго исчез Костик, время от времени давая о себе знать телефонными звонками; и только Шабалин редко отлучался из своего длинного узкого кабинета, часами анализируя бесчисленные справки о проделанной работе и беседуя с различными людьми. Сюда огромным потоком стекалась информация, полного объема которой Редозубов не мог себе и вообразить, но догадывался, что розыск идет интенсивно и широким фронтом.

Так, вернувшись однажды с задания, он застал у Шабалина инспектора ОБХСС Падерина, комментировавшего список скорняков-любителей и иных граждан, так или иначе причастных (хотя бы и в прошлом) к выделке мехов и изготовлению изделий из них. В другой раз начальник паспортного стола капитан Филатова выкладывала Шабалину свои соображения по поводу жителей поселка, выехавших из района после происшествия на пушной базе госпромхоза.

Сюда же часто наведывалась следователь прокуратуры Чистова, о чем-то подолгу говорила с Шабалиным и, дав какие-то указания, уходила. Именно кабинет Шабалина стал центром и штабом розыска. Порой и Чистова допрашивала свидетелей не у себя в прокуратуре, а здесь, в этом неуютном и темноватом даже днем помещении.

…Возвращаясь как-то в отдел, Редозубов остановился возле книжного магазина и взглянул на часы. Шабалин приказал вернуться не позже пяти; сейчас было лишь начало пятого. Короткий зимний день подходил к концу, в окнах зажигался свет. Редозубов потопал о тротуар, стряхивая с унтов снег, и вошел в магазин.

— Здравствуйте! — первой поздоровалась продавщица, высокая худая девушка в очках и в замшевой безрукавке поверх вязаного платья. — Ой, как давно вас не было!..

— Работа… — смущенно пробормотал Редозубов.

— Да вы не волнуйтесь! — радостно продолжала продавщица. — Я вам все оставила! Сейчас принесу!

Она выбежала из-за прилавка, пересекла торговый зал и скользнула куда-то за портьеру. Только теперь, посмотрев в ту сторону, Редозубов увидел, что у витрины с технической литературой стоят два парня и листают какие-то книжки.

Книг в магазине было немного. Стеллажи с табличкой «Художественная литература» вообще были пусты, если не считать невзрачной серо-зеленой книжицы с броским названием «Самотлор» и двух-трех сборников неизвестных Редозубову поэтов.

Парни у полки с технической литературой негромко о чем-то переговаривались. Редозубов хотел подойти к ним поближе, но в это время из-за портьеры выбежала продавщица, таща перед собой стопу книг.

— Вот… посмотрите… я тут все откладывала, а вас нет и нет. Я уж испугалась… может, куда уехали… Вот, пожалуйста…

В магазине было тепло. Редозубов расстегнул полушубок и начал просматривать книги.

Парни разговаривали уже погромче, кажется, о чем-то спорили. Редозубов невольно прислушался, ибо речь шла о форсировке двигателя М-67. Он машинально отобрал две книги: «Доводка рабочего процесса автомобильных дизелей» и «Справочник технолога авторемонтного производства», а остальные, изданные массовым тиражом и рассчитанные в основном на любителей, сложил в аккуратную стопку.

Редозубов подошел ближе к парням. И тут он узнал одного из них, одетого в болгарскую дубленку, в шапку из выдры и в меховые полусапожки с заправленными в них штанинами.

Это был сын известнейшего в отрасли водителя лесовозного автомобиля, кавалера ордена Ленина (шел разговор, что не сегодня-завтра выйдет Указ о присвоении ему Героя), вообще замечательного человека, которого Редозубов хорошо знал.

Его сын — Игорь, который стоял сейчас у витрины с технической литературой, не раз заходил к отцу в гараж и, естественно, вряд ли запомнил рядового шофера, а затем контрольного механика Редозубова, но Редозубов запомнил его хорошо, да и вряд ли можно было забыть этого красивого высокого парня, всегда одетого по последней моде, ни в чем, видимо, не знавшего отказа у родителей.

Впрочем, сейчас важнее всего было то, что именно этот парень, как установил Костик, и бежал тогда от Редозубова из кабины роторного экскаватора…