Люди и боги

— Что? — лицо Степаниды вытянулось. Она не ожидала отпора, и тем более от детдомовской соплячки.

— То. Вы не имеете права поднимать руку на детей. Учить — да. А бить — фигушки. Я подам на вас в суд и вас уволят. Без права восстановления. Ну что, рискнете?

Опешила не только Степанида, в ауте был весь класс. А Янка стояла, гордо задрав голову, и насмехалась. Над самой строгой училкой ненавистной школы!

— Так это касаемо детей, — выдавила красная как рак Степанида. — А вы не дети! Вы ироды! Хулиганье!

— Согласно конвенции по правам ребенка, которую подписала наша страна, мы дети. И если я напишу жалобу в прокуратуру, что вы нас бьете, вы за это ответите, — отчеканила как заученное Янка.

Тут раздался спасительный звонок и все дружно потянулись к выходу, как можно быстрее кидая в сумки тетради и книжки. Янка и Степанида еще с минуту сверлили друг друга глазами, но затем училка развернулась и пошла к своему столу.

Настя, быстро сгребшая Янкины вещи, потянула ее за рукав к выходу.

— Пошли!

— Пошли. — Та вздохнула, словно отходя от шока, и побрела следом.

— Ты чего? Зачем заступилась? — первым делом набросилась Настя в коридоре. Вокруг стоял гвалт, обычный для любой школы. В углу четверо городских и трое детдомовских во главе с Морозовым громко «разговаривали». Но в конце коридора стояли и трепались двое воспитателей, очень многозначительно поглядывая в их сторону, поэтому до следующей перемены драка отменяется.

— А, — махнула рукой Янка, — дура ты, вот почему.

— Это я дура? — опешила Настя.

— Ты.

— Почему это я дура?

— Потому что боишься их, — рассмеялась Тарба. — Насть, ты классная девчонка, ###дишь пацанов, а взрослых почему-то боишься!

— Не боюсь я никого! — вспыхнула Настя.

— Боишься! — зло выплюнула подруга.

— Ладно. Боюсь. — Настя виновато опустила глаза. — И что?

— Вот видишь. А не должна.

Обе девочки помолчали.

— Понимаешь, это все правда, — продолжила Янка. — Я у подруг спросила, на воле, они подтвердили. Они не имеют право на нас руку поднимать. Так что нельзя их бояться.

— Ага, ложили они на то, что им нельзя, — грустно хмыкнула Настя.

— Это потому, что мы им сами позволяем! — яростно вскинулась собеседница. — Вот видишь, я сегодня возмутилась, и Степанида осеклась! Ничего мне не сделала, только буркалами зырила! А у Димки на голове теперь шишка будет. Сечешь?

Настя отрицательно покачала головой.

— Если ты дерешься, борешься за себя, тебя не тронут, — сверкнули Янкины глаза. — Трогают тех, кто не защищается, кто сдачи не дает. Как говорил Жорик, кто дает — того и имеют. Если ты лох — тебя лошат, все как у нас — ничего нового в этой жизни нет. Просто тут, на воле, улыбаются все по-другому, да одеваются лучше. Поняла?

Настя натужно сопела.

— Прогнешься — капец тебе, — давила Янка. — Поэтому бояться нельзя, надо всегда бороться. Тем более, это все правда — и про конвенцию, и про прокуратуру. — Она подмигнула.

— Ага, нужны мы там в прокуратуре!.. — вновь пробормотала Настя, но скорее для проформы. Уверенности в ее голосе поубавилось.

— Вот, опять боишься. — Янка рассмеялась. — Перестань, Настюх! Смелее будь, наглее!

— Постараюсь. — Девочка виновато опустила глаза в пол. Янка же, словно продолжила лекцию:

— Это не интернат, Настюх, это школа. Здесь их всех прижать можно. Вот и не менжуй. И кстати, менты тоже люди, и на них надавить реально, если знать как.

— Ладно, проехали, — добавила она, глядя на потерянный вид подруги. — У меня к тебе разговор есть, тема одна. Давай, после ужина, за третьим корпусом. А сейчас побежали на географию…

На географии они сидели далеко друг от друга, пообщаться не удалось. Настя же, как обычно, слушала вполуха, думая о своей сегодняшней защитнице.

Тарба была смуглой, черноглазой, черноволосой и явно не вписывалась в окружающее большинство. Характер вздорный, задиристый. Если кто-то из девчонок в отряде получал больше, чем она сама, так это именно Янка. Грубость учителям, воспитателям, ссоры со старшими, бесконечные драки. Она бросала вызов всему миру, всему окружающему порядку, не могла смириться со своей ролью, которая отведена ей здесь кем-то там свыше. И такое поведение у нее неспроста.

Янка несколько раз убегала. Круто убегала, на месяцы, на полгода. А последний раз, убежав, ее приметил некий Жорик, о котором та до сих пор с восхищением рассказывает всем подругам. Этот Жорик оказался домушником, и взял малолетнюю девчонку под опеку. Как сказала Янка, познакомились они на автовокзале: тот искал среди беспризорных исполнителей для очередного «дела» и наткнулся на нее — голодную холодную и оборванную.

Янке у него понравилось. Да и старому домушнику таскать собственную маленькую гибкую девочку, не боящуюся высоты, способную пролезть в любую форточку и открыть любой замок, оказалось безопаснее, чем каждый раз искать новичков среди местной шпаны.

Вот так и заколесили по стране эти гастролеры, Жорик и Янка, «беря» «хаты», дачи и прочая прочая на просторах Родины. Говорят, взяли их аж в Таганроге, да и то, не просто так, а по глупости. Не поделился с кем-то Жорик из местных, вот его и сдали. Самого домушника, естественно, посадили, а ее, несовершеннолетнюю, пожурили и отправили назад, в родной приют.

— А он тебе ничего не делал? Ну, такого…? — ехидно подкалывали старшие девчонки.

— Нет, вы что! — возмущалась Янка. — Это святой человек! Он любил меня, конфеты покупал!..

В этот момент Янка млела, «текла», с теплотой вспоминая что-то свое. Девочек это страшно веселило, и все пользовались этим приемом, когда хотелось над кем-то поржать.

— Он мне как отец был! О жизни рассказывал, ремеслу учил!.. — не замечала их иронии Тарба.

— Какому ремеслу? — спросила как-то одна из старших, наведавшаяся в их спальню, чтоб послушать малолетнюю путешественницу.

— Вот этому. — Янка протянула ей шнурок с болтающейся на нем буквой «И».

— Эй! Это моё! — та обшарила грудь и поняла, что именно этот шнурок только что был на ней. — Ты! Как он у тебя оказался?!

— Я же говорю, Жорик учил. — Янка расплылась в улыбке. — Я теперь многое умею. Нате.

В подобные моменты Янка обычно раздавала свистнутые в процессе разговора вещи.

— Вот. Поняли? А теперь мне его не хватает. Как можно после такой свободы жить в этих стенах?..

— Ну, иди к своему Жорику! Чего ж тут сидишь? — ехидничал кто-нибудь из девчонок.

— Ага, обязательно. Как только выпустят — сразу уйду.

На этом разговор обычно завершался.

Итак, Янка — воровка и путешественница, любящая и ценящая свободу. Не так. СВОБОДУ. Когда она рассказывала, где была и что видела, послушать ее приходил чуть ли не весь корпус. Оказывается, в мире столько всего интересного! И то, что рассказывают училки и воспитатели — полная туфта.

Судя по ее словам, в мире, если хочешь выжить, надо жить по понятиям. Все люди по этим понятиям делятся на фраеров, то есть лохов, которых все кидают, и правильных пацанов/правильных девчонок. И нужно стремиться быть правильной, не позволять никому кидать себя. Это есть главный закон жизни, главный закон мироздания.

Еще Янка говорила про зеленые леса. Бесконечные, которым конца и края нет. Едешь, едешь — а они все тянутся и тянутся. И про поля. И про море. Особенно всем нравилось слушать про море. Какое оно большое и синее, и что другого края не видно, сколько ни смотри.

Еще как-то рассказывала про Кремль. Что он большой и очень-очень старый. И под ним солдаты с ружьями ходят. Они с Жориком один раз даже в Москве затусили. Кремль ей не понравился, а вот сама Москва — город прикольный, веселый. «Край непаханых высот» — по словам ее Жорика.

И про то, что Жорик за «Спартак» болеет, рассказывала. Когда показывали матчи с его участием, они обычно никуда не ходили, сидели на хате и смотрели ящик, глуша пиво. И что есть пиво хорошее, которое пил Жорик, а есть пойло, которое продают тут в ларьке недалеко, которое глушат старшеклассники. А водку лучше вообще не покупать, даже в магазине. Ее таджики по подвалам из какой-то бурды разливают, и этикетки с акцизами клеят. Сама видела…