Город

Этот эмоциональный крах, случившийся на ступенях служебной лестницы, настолько поколебал его стремление к продолжению жизни, что дальнейшая борьба представлялась ему абсолютно бессмысленной. Всё что он мог сделать — так это едва стоять на ватных ногах и глядеть в бездну отчаяния, перечеркнувшую и поглотившую его существование. Он падал и падал вниз, и его гибельному полёту не было конца.

Неизвестно сколько бы он простоял в растерянности, (возможно вплоть до самого последнего момента в своей жизни, когда десятки голодных ртов не впились бы в его незащищённую плоть), если бы случайно не оказался на пути колонны отступающей к автобусу и был помимо своего сознательного решения включён в её ряды. При этом он всячески противился тому, чтобы его тревожили, вряд ли осознавая, что эти люди хотят ему помочь. Похоже, что его подсознание вопреки здравому смыслу желало остаться здесь и разделить участь тех нескольких сотен его подчиненных, которые так и остались лежать на городской площади.

Несколько раз он вяло ударил в стальные от чудовищного напряжения тела своих невольных спасителей, но после сдался и полностью отдался воле течения увлекаемого его к брошенному автобусу.

* * *

Автобус был уже близок и Максим испытывал чувство облегчения и надежды оттого, что ему практически удалось это сделать. Хотя он, конечно, понимал, что пока окончательно не выберется из этой передряги ни о каком покое и расслаблении речи быть не может. Сначала нужно все доделать до конца.

Чем ближе была спасительная дверь, тем плотнее становилась толпа. В скором времени Максим почувствовал, как вязнет в ней словно неосторожная мошка в мёде. Безумцы сдавили их небольшую колонну, яростно атакую ту жалкую кучку людей, которые, обиваясь кровью, продолжали отступать. Большинство из них уже не надеялось на спасение, но продолжали идти.

Канаев старался растолкать толпу, используя всю свою немалую силу. Страх придавал ему дополнительные силы.

Используя локти и колени, он реализовал малейшую возможность, для того чтобы добраться до автобуса.

Теперь количество человек, служившее для него живым щитом и отделявшее его от безумствующей толпы, составляло не более двух человек. Теперь психопаты были совсем близко, и он ясно видел бездну их голодных глаз, слышал их невнятные вопли, наполненные странной непонятной для него надеждой и возбуждением, словно у невменяемых пациентов психиатрической клиники. Их скрюченные пальцы, ногти на большинстве из которых были сорваны, со всех сторон тянулись к нему, в яростном стремлении вонзится в его плоть.

Вполне возможно, что им бы это удалось, если бы Канаев не достиг своего убежища на несколько мгновений раньше. Именно тогда он достиг дверей автобуса, шествуя вслед за двумя омоновцами — это было всё, что осталось от первоначальной толпы насчитывающей около тридцати человек, которые раньше возглавляли арьергард отступающей колонны. Уже практически у самых дверей этих ребят схватили и начали тянуть в разные стороны, внезапно освободив дорогу для Канаева, и он, не теряя время на помощь этим ребятам, приник к плотно запертой двери.

Прикладывая неимоверные усилия, Максиму удалось разжать намертво сомкнутые створки. Цилиндры, наполненные сжатым воздухом и удерживающие двери в закрытом положении, словно обладая недобрым, мелочным разумом, сопротивлялись вплоть до самого последнего момента, когда Максим, наконец, смог втянуть в салон стопу, обутую в тяжёлый прочный ботинок, в каблуке которого засел чей-то сломанный от чрезмерного усилия зуб.

Испытывая чувство победного ликования, Максим бросился к водительской кабине, и легко перемахнув через двигатель, закрытый чехлом из плотной материи для звукоизоляции, и одновременно служащий перегородкой от пассажирской части салона, оказался в кресле водителя. Он готов был немедленно повернуть ключ зажигания и тут же сорваться с места, бросив на произвол судьбы своих боевых товарищей, но…

Блаженная улыбка, исказившая его лицо, со стороны более всего напоминающая дикий оскал, о существовании которой он и сам вряд ли догадывался, медленно сползла с его лица.

Ключей в замке зажигания не было.

* * *

Андрей прошёл мимо ресторана «Клеопатра» вплотную подступив к новой ограде огораживающий старый парк. Руководство ЮТИТПУ взявшее шефство над этой территорией очень рьяно взялось за дело. Почти ничего здесь не напоминало тот тенистый островок, через который пролегала удобная дорожка, почти идеально пересекающая его по диагонали, по которой так удобно было спешить по утрам на работу.

Теперь от всего остались лишь одни воспоминания: тополя были полностью уничтожены, как утверждал ректор ЮТИТПУ, с последующей посадкой более благородных сортов деревьев, от асфальтовой тропки, с помощью которой он экономил, по крайней мере, три минуты пути, не осталось ровным счётом ничего — её сровняли с землёй грейдера.

Сейчас вход на территорию парка был метрах в пятнадцати от угла — там, где строители оставили небольшой незагороженный пролёт, правда пробираться до него приходилось по узкой тропке обрамлённой по сторонам лопухами, почти в рост человека, мокрыми от утренней росы. От этого проёма в ограде тянулась дорожка, протоптанная такими же несгибаемыми упрямцами, что и он, продолжающих упорно ходить той же дорогой, почти в точности повторяющей контуры старой.

Андрей относился к той категории людей, которая очень тяжело принимала всё новое, считая его не всегда лучшим. Кроме того, Андрей слишком ревностно относился ко времени отданному производству справедливо пологая, что те несколько минут, которые он потратит для преодоления этой преграды вокруг забора, как все те кто уже смерился, он, с гораздо большей охотой, использовал бы по своему усмотрению. И вообще он старался проводить на работе минимум времени, как перед её началом, так и по завершении, так как за это ему не платили. Пусть на первый взгляд это и казалось смешным и чудаковатым, но если сложить все те «лишние» минуты, проведённые на заводе, то они складывались в часы, минуты, недели, месяцы, а если ты отработал на заводе не один десяток лет, то и вовсе в годы. Эта работа и так не доставляла ему особого удовольствия, а от мысли, что ему придётся посвятить ей ещё и никем не компенсированный год, а то и больше, становилось совсем невмоготу. В общем, его жизненное кредо заключалось в том, чтобы отдать своей работе времени не больше положенных восьми часов (хотя с учётом часового обеда, проведённого взаперти всё на том же режимном предприятии, тридцати минут на дорогу к заводу и столько же обратно, как ни крути, получалось десять). По той же самой причине на работу сегодня он шёл не как обычно к восьми, а к девяти: необходимые заготовки для работы должны были подвести именно к этому времени и для того, чтобы бесцельно не слоняться по цеху он взял час без содержания. В любом случае, он работал не на тарифе, а на сделке и конечный результат (зарплата) зависели не от часов, проведённых на предприятии, а от закрытых, на его табельный номер, нарядов. Конечно, можно было оформить на этот час простой, но, как показал предыдущий опыт, оформление его отнимало столько времени, нервов и имело такую низкую финансовую отдачу, что Андрей зарёкся впредь с этим не связываться.

Внезапно всего его размышления были оборванны самым наигрубейшим образом.

— Вот же твари! — не сдержавшись, воскликнул Андрей.

Он стаял перед лазейкой, которую закрыли, очевидно, совсем недавно. По видимому это произошло ближе к вечеру предыдущего дня, так как ещё вчера возвращаясь с работы в шестом часу Андрей не наткнулся на эту преграду. Единственный путь, прорезавший парк по диагонали, был отрезан.

Возвращаться назад ему не хотелось, да и не в его это было правилах и, плотно сжав челюсти, Андрей осторожно пошёл по мокрой траве вдоль нового забора, проклиная его создателей.

Руководство ЮТИТПУ издавна страдало нездоровым пристрастием к агрокультивации, что, в общем-то, очень странно — ведь этот институт не имел никакого отношения к образованию в области лесного и сельского хозяйства.