День рождения

Ныли плечи, хотелось есть. Он пожалел, что утром ничего но поел. Голова кружилась, и перед глазами стали появляться какие-то красные точки и круги. Тянуло остановиться, пусть барабан хоть немного покрутится вхолостую, но Миннигали продолжал работать — не хотел уступить машине.

Миннигали работал до обеда и остановился вместе со всеми. Пусть никто не думает, что он пришел сюда играть.

Во второй половине дня работать стало как будто легче, мышцы болели, но быстро размялись, и такой усталости, как до обеда, уже не было.

Но вот солнце стало багровым, день склонился к вечеру, наступили сумерки.

Молотилка затихла, барабан вертелся все медленнее, медленнее и наконец совсем остановился, и стало удивительно тихо на току. После оглушительного грохота и шума от тишины даже кружилась голова. Обессиленный Миннигали, не чувствуя рук и ног, забрался в шалаш и тут же заснул, растянувшись на жесткой, колючей, но показавшейся такой мягкой-мягкой соломе…

С самого раннего утра снова загрохотали машины на току, снова началась работа.

Гильметдин, должно быть, внимательно пригляделся к Миннигали.

— Ну что же, ты настоящий джигит и работы не боишься! Ты с честью выдержал испытание! — похвалил он Миннигали и похлопал его по жиденькому мальчишескому плечу.

Через некоторое время Миннигали даже покраснел от гордости, когда услышал сквозь шум, что Гильметдин крикнул остроносому парню, который покуривал, отлынивая от работы:

— Эй, Сабир, хватит прохлаждаться! Хоть бы Миннигали постыдился! Видишь, как он работает! Бери с него пример! Сколько можно сидеть и курить? Вот пойдет дождь, что будем делать?!

Сабир нехотя взял в руки грабли и потянулся к снопам, окурок он выплюнул и придавил растоптанным от долгой носки лаптем.

В этот день работу прекратили засветло: солнце еще только коснулось горизонта, когда кончились казавшиеся бесконечными пшеничные скирды. Колхозники вздохнули с облегчением.

— Ну, с этого поля хлеб убрали без потерь. Если еще неделю погода постоит, то и на Давлибуляковском поле успеем все убрать и обмолотить, — сказал старик Заки, выбивая пыль из одежды.

— И-и-и… — возразил ленивый Сабир, — работы всегда хватит! С хлебом закончим — картошку будем копать, картошку кончим — скотный двор будем ремонтировать, а там весна и посевная… опять все сначала.

— Да, работы по горло, только успевай поворачивайся! С хлебом еще много хлопот: провеивать, на элеватор отправлять!

— Был бы у колхоза хоть какой-нибудь афтамабиль или даже трактор! Вот это было бы дело! Один афтамабиль запросто повезет столько хлеба, сколько на десяти арбах по увезешь, — мечтательным тоном сказал один из колхозников.

— Если ничего плохого не случится в международной обстановке, будут и в нашем колхозе машины работать. — Гильметдин подмигнул Миннигали: — Правильно, кустым[6]?

Миннигали согласно кивнул:

— Ну, конечно, агай.

Старый Заки улыбнулся и вздохнул:

— Да-а, молодые, конечно, увидят такое, а нам-то уж не дожить.

— Не горюй, агай! Мы все доживем до этих дней, — сказал Гильметдин с уверенностью.

— Да будет так! Иншалла[7]! — Старый Заки привычно, как при молитве, погладил бороду. — Аллах поможет!

Ведя в поводу пегого жеребца, появился на току председатель колхоза Сахипгарей Ахтияров. Он привязал коня и подошел к колхозникам, похлопывая плетью по голенищу сапога:

— Совет и согласие сходу, товарищи! Ну, как дела? — Председатель присел среди односельчан. — Бригадир говорит, что завтра переходим на Давлибуляк?

— Сказал, значит, перейдем…

Миннигали, прислушиваясь к разговорам взрослых, спросил:

— Сахипгарей-агай, а нам, наверно, в школу пора? Уроки-то пропадают…

— Придется еще немного потерпеть, сосед, — серьезно, как взрослому, ответил председатель. — Помогайте еще неделю, что делать! Без вас мы не справимся…

К нему присоединился и бригадир:

— С директором школы Салихом-агай согласовано. Он говорит, что от районных руководителей тоже такое указание пришло.

— Все равно муллой не станешь, — хихикнул Сабир. — Если все будут грамотеями да начальниками, кто же па колхозном поле работать будет?

Миннигали вскочил с места:

— Только что говорили о машинах, тракторах… Кто же их водить будет? Помните, что Ленин сказал? Учиться, учиться и учиться!

— Ой, какой грамотный! — начал было опять Сабир, но председатель колхоза перебил его:

— Правильно говорит мальчик. Зачем спорить?

К ночи погода испортилась. Со стороны Миякибаша небо заволакивали черные тучи. Подул резкий ветер. Накрапывал мелкий холодный дождь. Но Колхозники пе торопились укладываться спать: вокруг жаркого костра не смолкали разговоры.

Подросткам интересно было сидеть со взрослыми, и они собрались у самого дальнего шалаша.

— Зря я теплую фуфайку не надел. Холодно, — сказал Гайзулла.

— Эх ты, слабак! Посмотри на Миннигали, он никогда на себя лишнего но напяливает. Закаляется, — сказал Гибади.

— Мннигали давно уже закалился. Он и зимой не любит одеваться. Хоть п мерзнет, по терпит.

— Он пиджак сроду по застегивает, шапку не надевает.

Как ты терпишь, Миннигали? — спросил Шариф, дрожа от холода.

— Если захочешь, и ты сможешь.

— Мне мама не велит. Ругается. Ну и холодина!

Миннигали накинул свой чекмень на плечи Шарифа. Тот, дрожа, прошептал:

— Спасибо, «лоб»!

Гади Юнусову эти слова пе понравились.

— Тебе добром, а ты… — упрекнул оп Шарифа. Гади был самый сильный и ловкий но только среди одноклассников, но и во всей школе, потому что он постоянно занимался на турнике.

— А что? — Шарпф удивленно посмотрел на него.

— А то! Зачем ты дразнишь его «лбом»?

— Я, что ли, придумал? Все так его зовут!

Миннигали не хотел, чтобы мальчишки ссорились:

— Бросьте вы! Что ругаться? Кто виноват, что у меня лоб двойной уродился! Шариф тут не виноват! Давайте я лучше свое стихотворение прочитаю?

— Давай читай!

— Называется «Родная сторонушка».

Ребята примолкли.

Мипнигалн выждал, затем начал негромко, с чувством декламировать. В стихах он говорил о родном крае, о его лесах и лугах, о реке Уршакбаш и о синеющих вдали Карамалинских горах. Слова, казалось, без всякого усилия лились из его души, чуть ли не сами собой складывались в звучный стих.

Мансур Хафизов, который слушал Миннигали с восхищением, от души похвалил:

— Хорошо. Как складно получилось!.. Мне только одно непонятно: то в красные командиры собирался пойти, а то стихи сочиняешь…

— Одно другому не мешает. Если ты захочешь, у тебя лучше моего получится. У тебя же по литературе одни «отлично».

— Нет, — Мансур, безнадежно махнул рукой, — я уже пробовал. Больше и возиться не буду. Моя мечта — на аэроплане летать!

— Ох-хо-хо, куда хватил!

Мальчики дружно засмеялись.

— Нас будешь катать на аэроплане?

— Если в штаны не напустите, буду.

— Лишь бы сам не напустил! А мы выдержим.

— Не сеяно — не сжато, как говорят, а уже покатать обещает!

— Да если он научится летать, нас и не посадит!

— Жалко мне, что ли! — не сдавался Мансур, но ему надоело, что о нем так много говорят, и поэтому он обратился к Миннигали: — Хорошо бы сейчас попеть-поиграть. Почему ты мандолину не захватил?

— Старая сломалась, а новую не успел еще сделать, — сказал Миннигали.

— Ты что, умеешь сам мандолины делать?

— Вот тебе раз! — Молчавший до сих пор Ахтияр Хакимьяиов всплеснул руками: — Да он все делает сам! Коньки сделал, лыжи сделал, дочке Серби-агай пенал смастерил. Он даже гармошку делает! И песни сам сочиняет!

— Про песни я знаю.

— Ну хватит вам! Как будто больше не о чем говорить, — сказал Миннигали.

Когда взрослые стали расходиться от костра, ребята тоже отправились спать.

Вскоре все улеглись, и стало совсем тихо.

Миннигали лежал на спине у самого входа в шалаш. Сон не шел. Возбужденный разговором со сверстниками, Миннигали мечтал. Хотелось поскорее вырасти, пойти служить в Красную Армию и стать таким же командиром, как Чапаев. Только сейчас нет войны. Вот в чем причина. Ну как в такое время можно показать свою храбрость? Эх, жалко, что не появился на свет раньше, когда шла гражданская война! Воевал бы не хуже Петьки или Анки из кино «Чапаев»!