Страница 86 из 106
Белоусов. Пятьдесят один. Я выпуска девятисотого года.
Фрунзе. А по роду оружия?
Белоусов. Пехота. Был подполковником.
Фрунзе. По возрасту вам генералом бы надо быть. А? (Смеется.) Вы в шахматы играете?
Белоусов. С удовольствием… Да… что ж, знаете ли, батюшка мой из военных писарей, трудно было попасть в академию.
Они расставляют фигуры, разговаривают.
Белоусов. Позвольте вас спросить, товарищ командующий…
Фрунзе. Вот что, Петр Степанович, разговариваем мы с вами не в служебном порядке, и я бы чувствовал себя проще, если бы вы называли меня попросту Михаилом Васильевичем.
Белоусов. Хорошо. Я вот что хотел спросить: вы человек без военного образования, насколько я знаю, откуда же, разрешите спросить, ваши военные познания? Где-нибудь вы все-таки обучались?
Фрунзе. Главным образом в тюрьме, Петр Степанович. Особых дел в тюрьме, как известно, нет… Вот и почитывал Клаузевица, Жомини. Не говоря уже об Энгельсе… Не боги горшки обжигают!
Они расставили фигуры, молча играют.
Фрунзе. Петр Степанович! Скажите мне прямо и откровенно, как русский военный человек: во всем ли вы согласны с планами, которые развивает товарищ Семенов и поддерживают близкие к нему люди, в частности товарищ Ястребов?
Белоусов молчит.
Фрунзе. Я жду ответа, Петр Степанович.
Белоусов. По правде говоря, я с ними вовсе не согласен. Это — планы капитуляции.
Фрунзе. А почему же молчали? Получается, будто поддакиваете?.. Нехорошо.
Белоусов. Видите ли… Видите ли, Михаил Васильевич… Кто я? Военспец. В прошлом золотопогонник. А ваши споры — отражение других, более глубоких споров, в которые вы меня не посвящаете, о которых я могу только догадываться. Да и вообще с моим мнением могут не посчитаться.
Фрунзе. Вот видите, как вы нас, большевиков, неправильно понимаете. Клаузевиц был повыше вас чином. Прусский генерал! А с ним мы считаемся, да еще как… Не бойтесь! Никогда ничего не бойтесь, говорите по совести, по правде… Военный человек, Врангеля и Антанты не боитесь, а правду сказать боитесь!..
Белоусов (подумал). Да, возможно, вы правы. И я, рад, что вы мне это сказали.
Фрунзе. Теперь я скажу вам, зачем я вас вызвал. Скажите мне так же откровенно: уверены ли вы, что Ястребов не пустит в Донбасс части генерала Борщевского?
― ― ―
Разрыв снаряда. Еще два разрыва. Из-за дыма вырисовывается покосившаяся, наполовину оторванная вывеска железнодорожной станции Юзовка.
Еще падают снаряды. Взрывается цистерна с нефтью. Между путями и по путям скачут белые всадники.
Рота красноармейцев отстреливается в переулке поселка. Мы видим потемневшее от порохового дыма, крайне усталое, но мужественное лицо Матвеенко. Он яростно отстреливается.
Налетела белая конница. Рубит красноармейцев. Множество всадников соскакивает с коней, хватает красноармейцев. Трое схватили Матвеенко, подмяли его под себя.
Одинокий вагон в тупике. Из вагона волокут лысого, одетого во френч человека благообразной наружности. Он потерял голос от страха, еле слышно хрипит:
— Недоразумение! Клянусь вам, это недоразумение! Господин офицер, клянусь…
Его волокут по путям в здание станции…
Станция. Помещение для пассажиров 1-го и 2-го классов.
Полковник французской службы Дюваль и генерал Борщевсклй за походным погребцом. Непринужденно беседуют среди походной штабной суеты. От отдаленных выстрелов дребезжат стекла.
Борщевский. Вот мы и в Юзовке… Как же вы все-таки представляете себе карту будущей России?
Дюваль. В общих чертах нас устраивает побережье Черного и Азовского морей… в качестве мандатной территории. Затем ваши железные дороги, чтобы обеспечить платежи России по старым и новым долгам. Хлебные области — Украина, Дон, Кубань — реализуют свой урожай с нашей помощью. Наконец, Донецкий бассейн всегда был сферой наших интересов. У англичан есть кое-какие виды в отношении Баку…
Борщевский. Ну, Жорж Альбертович (покрутил головой)… даже я считаю ваши дезидераты несколько преувеличенными.
Дюваль (с нескрываемой иронией). Даже вы?
В это мгновение оглушительно хлопает входная дверь, грубо вталкивают человека во френче — это его вытащили из одинокого вагона, стоявшего в тупике.
Офицеры, которые привели пленника, положили перед Борщевским смятые бумаги.
— Комиссар, ваше превосходительство… Притом из крупных.
Борщевский брезгливо придвигает к себе бумаги, читает:
«Всеукраинский совет народного хозяйства настоящим удостоверяет, что предъявитель сего товарищ Быков, Николай Николаевич, есть действительно уполномоченный Главтопа по Юзовскому району…»
Борщевский (отодвигает бумагу. Повернулся к офицеру). Багажные веревки есть?
Офицер. Найдутся, ваше превосходительство.
— Повесить!
Но в это мгновение Борщевский видит повергающую его в изумление сцену. Полковник Дюваль бережно помогает подняться человеку, упавшему на пол, и произносит с уважением:
— Глазам не верю… Николай Николаевич?
Человек вглядывается в Дюваля и говорит в полном изумлении:
— Мсье Дюваль! Жорж Альбертович?..
Офицеры, которые привели пленника, до крайности удивлены. Еще более удивлен Борщевский.
Дюваль (Борщевскому). Знакомьтесь — Николай Николаевич Быков — председатель правления смешанного русско-французского общества донецких рудников «Прювиданс». Я сам являюсь председателем французской части правления.
Борщевский (Быкову). Однако этот мандат… вы у «них» служите?
Быков. Защитный цвет, господин генерал. По бумагам— я советский служащий, инженер Быков, командированный Главтопом в Донбасс. Я сам выбрал это место (повернулся к Дювалю)… и, как видите, не случайно. Мы встретились.
Дюваль. И мы выбирали направление удара именно сюда. В Донецкий бассейн. И, как видите, не случайно мы встретились.
― ― ―
В салон-вагоне Фрунзе. Сумерки.
Фрунзе и Белоусов стоят друг против друга.
Белоусов. Я немедленно свяжусь с Юзовкой и выясню положение настолько точно, насколько могу.
Фрунзе. Благодарю вас. (Жмет ему руку.) Уверен, что мы с вами сработаемся. Ведь так, Петр Степанович?
Белоусов (взволнованно). Так, Михаил Васильевич. И… верьте мне… (уходит).
Фрунзе некоторое время ходит, напевая «Белая армия, черный барон». Хлопнула дверь. Чуть качнулся вагон. Чьи-то голоса доносятся с конца коридора. Слышны шаги. У входа в салон появляется Ворошилов.
— Можно? — спрашивает он.
Фрунзе вглядывается в Ворошилова и вдруг срывается с места:
— Володя!
— Арсений! — изумленно и радостно воскликнул Ворошилов.
Они обнялись, поцеловались и, откинувшись, снова посмотрели друг на друга.
Фрунзе. Подумать только, четырнадцать лет! С самого стокгольмского съезда!
Ворошилов. Да, да. Помнишь эту гостиницу дешевую и этот шнапс или шнель-клопс, или черт его знает, как его там звали, и как мы проговорили всю ночь о России, и эту речь Ильича на другой день? — И вдруг — вот здесь, в такое время… Да ты как сюда попал?
Фрунзе. Да, да! Вот уж никак не ожидал! Вот они как повернулись, дела в России-матушке!
Ворошилов. Чудесно! Да ты как сюда попал?
Фрунзе. Как! Назначили.
Ворошилов. Великолепно. Ты мне в аккурат и объяснишь, где я могу сейчас Фрунзе найти.
Фрунзе. Зачем он тебе?
Ворошилов. Да я по его вызову. Бросил армию и прилетел сюда сломя голову на паровозе.
Фрунзе. Позволь, позволь, — ты, случайно, не Ворошилов?
Ворошилов. Он самый!
Фрунзе. Так это я тебя и вызывал. (Хохочет.) Понимаю теперь, почему Ильич так лукаво улыбался, когда я сказал, что никогда не видел тебя!
Ворошилов. Значит, я попал правильно.
Оба смеются, обнимают друг друга.