Страница 38 из 43
– Как у тебя дела, парень? – интересуется мужчина, выгружая из машины пакеты с продуктами.
– Нормально, – буднично отвечаю я, пожимая плечами.
Некоторое время мы болтаем о том, о сем, и к концу Глен сообщает, что он закупился в двойном объеме, потому что, если дорогу к нашему дому переметет, то ему будет трудновато сюда добраться.
– Хорошо, спасибо, – отвечаю я, отдавая ему деньги, которые задолжал, и письма. – Если не увидимся больше, то с Рождеством!
***
Позавчера Китнисс принесла с чердака большую пыльную коробку, полную сказочных сокровищ: цветные шары с изображением птиц, метры гирлянды и фигурки человечков в праздничных одеждах. Мы потратили весь вечер на то, чтобы разобрать эту красоту, пересмотрев каждую игрушку в отдельности, и решили, что свой первый семейный праздник встретим в компании самой красивой елки, которую только сможем найти.
Сегодня я оставляю жену дома, чтобы пойти в лес за елью, но она упрямо собирается идти со мной.
– Китнисс, я не настолько никчемный, чтобы не суметь срубить дерево, – хмурюсь, поправляя варежки. – Там холодно, и мне будет спокойнее, если ты останешься здесь.
Жена качает головой и поглубже натягивает шапку, не глядя, дунув вправо, чтобы убрать с лица выбившуюся прядь.
– Я что, беспомощный котенок? – раздраженно спрашиваю я.
Она закатывает к потолку глаза, будто размышляет и, помедлив, кивает, закусив губу, чтобы не рассмеяться. Собираюсь высказать ей все, что думаю по этому поводу, но Китнисс поспешно закрывает мне рот поцелуем, а едва я успокаиваюсь, разворачивает и выпроваживает из дома, закрыв за нами дверь.
Мы пробираемся по сугробам на ближайший склон: идти не слишком далеко, но ноги тонут в белоснежной пустыне и, увязнув, потом бывает трудно продолжить путь. Китнисс, к счастью, не отстает, и я даже думаю, что это скорее я затрудняю ей путь, а не наоборот: жена опытнее и куда лучше перемещается по снегу.
Наконец, мы выбираем симпатичное деревце и, потратив около получаса на то, чтобы срубить его, начинаем путь домой. Почти добираемся до жилища, когда Китнисс за моей спиной падает в снег и остается так лежать. Я паникую, едва заметив это, и, бросаю ель, обходя ее, торопясь к Китнисс.
– Тебе плохо? – спрашиваю я, наклоняясь к жене, и протягивая ей руку.
Китнисс переплетает наши пальцы и, неожиданно, резко тянет на себя, а я валюсь прямо на нее, только в последний момент умудряясь не придавить ее своим весом. Погружаюсь в снег, который тут же проникает в рукава, обжигает лицо и сыпется за шиворот. Охаю от колких ожогов.
– Ты чего??
Китнисс только счастливо улыбается, оставаясь лежать на месте, и смотрит куда-то вверх. Поднимаю глаза выше, окунаясь в светло-синий, местами белесый океан неба. Редкие снежинки неспешным танцем спускаются на лицо, оставляя капли влаги. Непроизвольно улыбаюсь, пораженный такой красотой.
– Ты всегда знала, что это так здорово?
Чуть поворачиваюсь к Китнисс, стараясь не делать резких движений, чтобы не провалиться глубже в снег, но она наклоняет голову слишком сильно, и белые песчинки касаются ее лица, заставляя поморщиться и облизнуться. Любуюсь раскрасневшимися щеками жены, ее плавленым серым взглядом: она сейчас так безмятежна и хороша собой, что сердце щемит, как в предчувствии беды – у нас не бывает «жили долго и счастливо», наша жизнь мало похожа на сказку.
Я обрываю волшебство момента, заставляя Китнисс выбраться из сугроба, а сам возвращаюсь к поваленному дереву и, ухватившись за ствол, волоку его оставшийся путь до дома. Жена отправляет мне в спину пару увесистых снежков, но я, сам не знаю почему, не принимаю ее игру, оставаясь серьезным.
***
Рождественский вечер мы проводим возле пышно украшенной зеленой красавицы, примостившейся справа от камина. Перекусываем хрустящими ломтиками картофеля, смотрим телевизор и нежимся на диване, обнявшись и целуясь. Мне хочется, чтобы так было всегда – мне для счастья не нужен никто в мире, кроме Китнисс и малыша, который уже весной должен появиться на свет.
На каминной полке и на кофейном столике мерцают огоньки зажженных свечей, окно по периметру украшено разноцветной гирляндой, которая тянется к елке, опоясывает ее несколько раз и устремляется на стену, рисуя на ней хитрые светящиеся узоры. Света от горящего огня и лампочек хватает, чтобы кожа Китнисс приобрела цвет густой карамели, а глаза заблестели призывным огоньком.
– Знаешь…
Жена дарит мне внимательный взгляд.
– Отец говорил, что если в рождественскую ночь загадать самое сокровенное желание, то оно непременно сбудется.
Смешок Китнисс подбадривает меня быть откровенным, касаюсь пальцами ее плеча, поправляю рукав платья.
– У меня целых два сокровенных желания. Я хочу, чтобы наш ребенок родился здоровым…
Китнисс согласно кивает.
– И, чтобы ты научилась мне доверять, по-настоящему доверять.
Щеки жены розовеют, и я понимаю, как двусмысленно прозвучало мое желание.
– И это тоже, – улыбаюсь, пытаюсь перевести все в шутку.
За последние недели мы научились не стесняться друг друга, прячась под покровом ночи и позволяя нежностям и ласкам править балом. Мои губы знают ее тело, ее руки изучили мое: короткими шажками мы переступили через сомнения и временами все-таки прорывающийся страх. Мы познали друг друга, но все еще не были по-настоящему близки… так, как случилось в темнице в нашу первую ночь.
Китнисс не смеется моей неумелой шутке, а только пристально смотрит на меня, будто видит впервые, а потом внезапно отворачивается, выгибаясь назад и вытягивая руку к столу. Ее тело, прикрытое только тканью платья, повторяющего все изгибы, вызывает во мне желание, а жар снова скапливается внизу живота. Мне кажется, я никогда не перестану желать большего, мечтать о Китнисс, целиком принадлежащей мне, без остатка…
Когда Китнисс снова поворачивается ко мне, я вижу в ее руках блокнот. Писать лежа не слишком удобно, поэтому буквы в послании пляшут, но все же складываются в заветное желание самой Китнисс.
«Я загадаю то же самое… Оба раза».
Мои губы касаются ее, так нежно, как я только могу, а жена принимает мою ласку, прикрывая глаза. Наши руки сплетаются, и тела доверчиво обнимаются, примеряясь, прислушиваясь к ощущениям, открываясь и отдаваясь. До вздохов, до вскриков и до последней капли, соединяющей нас.
Засыпая, я решаю, что, наверное, именно в такие ночи и случаются чудеса, будто сам воздух вокруг пронизан магией и волшебством. Мерцающий блеск гирлянд, потрескивание дров в камине, и мы, дрожащие, уставшие, но единые, связанные больше, чем обыкновенной близостью тел. Пришитые друг к другу шелковой нитью, объединившей наши сердца.
***
Зимние месяцы пролетают, как один длинный день, полный простых забот.
Мы готовимся быть родителями. Глен дарит нам целую стопку обучающих книг, которые когда-то покупал своей жене: теперь он счастливый многодетный отец, но и у него все когда-то было впервые. Покупаем пеленки и распашонки для будущего малыша, подбираем новые вещи для Китнисс – ее увеличивающийся живот требует широких платьев и свободных кофт. Первое время я был всерьез опечален тем, что жена настойчиво отказывалась от помощи любых врачей, но, как компромисс, Китнисс стала хотя бы разрешать мне регулярно созваниваться с ее матерью: у миссис Эвердин есть опыт в подобных делах, так что мне остается уповать на ее компетентность.
Бывает, мы ссоримся. Я бы назвал это громкими сценами, если бы жена по-прежнему не хранила молчание: изменения, происходящие в ее организме, не проходят бесследно, и Китнисс все чаще нервничает и раздражается даже по пустякам. Она то плачет без повода, то хохочет, а, время от времени, ее одолевают приступы паники – ей кажется, что она все еще не готова быть матерью, или, что малыш окажется больным, или… рыжим, как Антониус.
Периодически плотину моего терпения прорывает. Во мне самом страхов не меньше, чем в Китнисс, и, случается, что не остается сил на то, чтобы убеждать ее в бесконечном «все будет хорошо». Я стараюсь не срываться на жене, а просто скрыться на тот период, пока в душе не уляжется снежная буря, и я не буду готов вновь обогреть Китнисс светом надежды.