Страница 86 из 93
Резко останавливаюсь и, повернувшись к Китнисс, говорю:
– Я ведь так толком и не извинился перед тобой за все, что сделал с твоим телом. Охмор и прочее, это не оправдывает меня, – я смотрю в серые глаза напротив и вижу, что Китнисс внимательно меня слушает. – Это не изменит прошлого, но я все равно должен сказать: если можешь, прости меня, Китнисс. Прости за каждую слезинку, которую ты пролила по моей вине.
Легкий шорох мнущейся бумаги нарушает повисшую тишину. Где-то вскрикивает птица, а я, глядя на руку Китнисс, вижу, как она мнет в ладони записку Клариссы. Помедлив, девушка засовывает бумажку в карман куртки и оставляет ее там.
– Спасибо, что сказал это, – отвечает она и неожиданно ласково касается рукой моей щеки. – Если я задам вопрос, ты ответишь мне на него честно?
Я киваю, готовый вывернуть перед Китнисс душу. У меня больше нет от нее тайны, ни одной.
–Ты когда-нибудь… был близок с Клариссой? – щеки Китнисс розовеют, а голос дрожит. Даже спустя годы, она не перестала стесняться разговоров о сексе.
– Нет, – не раздумывая, говорю я. – Никогда. У меня никогда не было никого, кроме тебя.
Прикусив губу, Китнисс кивает. Я чувствую внутренний порыв задать ей встречный вопрос. Мои кошмары о ней и Гейле никуда не ушли. Я много лет убеждал себя, что это неправда, но мне важно услышать, как Китнисс сама это скажет. Мне это нужно.
– А у тебя… были другие мужчины? – аккуратно спрашиваю я. Боюсь, что Китнисс рассердится или обидится, но она, кажется, сохраняет спокойствие.
– Только ты, – коротко говорит она, глядя мне в плечо.
Я подаюсь вперед и заключаю Китнисс в объятия. Она не сопротивляется: ее руки обнимают меня за талию, а голова прижимается к моей груди. Мы стоим так достаточно долго. Я чувствую нежность. Китнисс рядом, я чувствую запах ее волос, ощущаю нажим ее рук на пояснице. Она не оттолкнет. Я не уйду. Люблю ее…
– Думаешь, стоит поговорить с Хеймитчем? – тихо спрашивает она, не разрывая объятий.
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Сразу мне хотелось его убить, но… Наверное я, как никто другой, не имею на это право…
– Давай хотя бы скажем ему, что она уезжает? – предлагает Китнисс. Я не спорю.
Жилище ментора изменилось: последний раз я был здесь во время войны, и тогда Хеймитч угрожал пристрелить меня, сейчас я бы, наверное, сделал тоже самое с ним. Но кто дал мне на это право?
Перед домом высажены цветы, но, очевидно, за ними некоторое время не ухаживают – головки бутонов завяли, свесились вниз. Едва я открываю дверь в его дом, в нос ударяет резкий запах алкоголя. В прихожей валяется грязная одежда, битое стекло. Заглядываю на кухню, в гостиную – в которой, кстати, еще сохранились следы пребывания женщины: на окнах цветастые занавески, пожухлые цветы в вазе, прохожу на второй этаж. Китнисс идет следом, осторожно ступая и стараясь не касаться пыльных перил.
Хеймитча мы находим в спальне. Мертвецки пьяного и злого. Поначалу он, видимо, не узнает меня, глядя как на призрака, а потом начинает говорить:
– А, вернулся! Молодец, парень, я в тебя верил! – его речь заплетается, слова выходят исковерканными, с трудом воспринимаемыми.
– Хеймитч, ты ведь столько лет не был в запое! – сторожится Китнисс, выглядывая из-за моей спины. – Что теперь?
Ментор переводит на нее пустой взгляд, долго настраивает резкость, а потом начинает громко гоготать.
– Ох, и наше солнышко здесь. Так вы уже это, вместе или как?
– Вместе, – мимоходом отвечает Китнисс. – Какого черта, Хеймитч? Ты хоть знаешь, что поступил, как последний… не знаю кто! Как ты посмел ударить Клариссу?
Ментор пытается встать с кровати, но путается в простынях и летит ничком вниз. Пока Китнисс, ругаясь, помогает ему сесть, я все еще молчу, пораженный тем, что она сказала «вместе».
– Эта… фифа порвала все до единой, до единой, – уточняет он, – фотографии Элизы. Вот сучка…
– Кто такая Элиза? – спрашивает Китнисс, удивленно.
– Его бывшая невеста, – отвечаю я. Хеймитч рассказывал мне о ней, когда пытался вправить мозги в камере.
– И при чем тут Кларисса? – не понимает девушка, вопросительно глядя на меня.
Я развожу руками и непроизвольно скольжу взглядом по комнате. И внезапно у меня в голове складывается полная картина. Это отвратительно.
– Ты все еще любишь Элизу? – выдыхаю я. – После того, как пять долгих лет рядом с тобой была живая девушка из плоти и крови, ты все еще сохнешь по трупу? – зло спрашиваю я.
– Ни черта подобного, – заявляет Хеймитч. – Я влюблен в эту капитолийскую девицу, как глупый школьник. Только мне нельзя любить – все, кого я люблю, гибнут! А Элиза… Она уже умерла, так почему бы не любить ее?
– И ты сказал Клариссе об этом? – задержав дыхание, уточняет Китнисс.
– Пусть знает, – отмахивается Хеймитч. – Куда она денется? Зато не будет требовать от меня дурацких признаний!
Я собирался сдержаться и не ударить ментора? Сейчас я совершенно точно готов нарушить свое обещание.
– Очень даже денется! – рявкаю я. – Она уезжает! Сегодня!
– Навсегда, – добавляет Китнисс.
Несколько минут Хеймитч никак не реагирует на наши слова, но постепенно до него, видимо, доходит смысл сказанного. Резко задрав голову, он щурится и спрашивает:
– Она не может уехать? Ведь не может? Она не бросит меня…
– Может, Хеймитч, – говорит Китнисс, – ты это заслужил!
Ее слова ранят ментора, пробираясь сквозь алкогольный туман. Он кое-как встает и начинает бродить по комнате кривыми шагами.
– Я остановлю ее! – орет Хеймитч. – Она не должна бросать меня!
Мы с Китнисс с трудом помогаем ему спуститься на первый этаж, вливаем в сопротивляющегося ментора почти литр воды, надеясь, что это разбавит алкоголь в его крови, и только потом выпускаем на улицу.
Идти Хеймитч может только опираясь на меня: удержать тело самостоятельно его ноги не в силах. Пока мы идем, ментор так громко орет, что из дома Китнисс, нам навстречу, выходит Гейл.
– Куда собрался? – удивленно спрашивает он у мужчины, но Хеймитч не прекращает звать Клариссу и твердить, что она должна остаться в Двенадцатом. – Он же накачан до предела, – констатирует Хоторн, – какие ему любовные прогулки?
– Гейл, Кларисса уедет сегодня! – сообщает ему Китнисс.
– Если судьба – то вернется, – спорит охотник. – Я вам как военный говорю, пусть сейчас с дисциплиной в Дистрикте попроще, чем было при Сноу, но и Койн не одобряет алкашей. Его схватит первый же патруль. Пусть отоспится, а потом уже будет за юбкой бегать.
Я вынужден согласится с Гейлом, и мы с ним вместе, затащив Хеймитча в дом Китнисс, запираем его в гостиной. Надеемся, что он уснет. Однако почти час ментор продолжает колотить по закрытой двери и кричать о том, чтобы его выпустили. Постепенно он затихает.
Хоторны и мы с Китнисс собираемся на кухне: болтаем, пьем чай. Колин, расположившись на коленях у матери, увлеченно рисует что-то карандашом.
За разговорами близится вечер, а значит и время отправления поезда, на котором уедет Кларисса. Заглядываю в гостиную: Хеймитч дрыхнет, развалившись на полу возле дивана.
– Может, стоит разбудить его? – спрашиваю я.
– Уймись, Мелларк, – не соглашается Хоторн. – Поезда ходят в оба конца. Вернется эта капитолийка, когда помирятся.
Прим и Китнисс поддерживают Гейла, я в меньшинстве.
Когда Хоторн с женой собираются домой, я неловко топчусь на месте: Китнисс просила не давить на нее, а попроситься ночевать – это как раз из запрещенного.
Силуэты Гейла и Прим растворяются вдали, а мы с Китнисс стоим на крыльце ее дома, вдыхая свежий вечерний воздух. Колин мирно спит в своей кровати на втором этаже: Китнисс разрешила мне быть рядом, пока она укладывала его.
– Ну, спокойной ночи, – говорю я, собираясь уйти.
Только сейчас я замечаю в руках Китнисс бумажку – серую в сумерках записку Клариссы. Моя бывшая жена крепко сжимает в пальцах послание и, подняв на меня глаза, неожиданно произносит: