Страница 9 из 97
«многие из главных московских капиталистов получили капиталы, положившие основание их богатству, из кассы раскольничьей общины»[104].
Разумеется, подобная циркуляция денежных средств не могла быть отражена в каких-либо официальных статистических отчетах. Но о том, что дело обстояло именно таким образом, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В этих материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика «заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения»; в просмотренном нами перечне, включающем более сотни предприятий Московского региона, она встречается практически в 80% записей[105].
Подобные источники финансирования крестьянско-купеческого капитализма были распространены повсеместно. О них дают представление записки Д.П. Шелехова, который в дореформенные годы путешествовал по старообрядческому Владимирскому краю. В одной сельской местности, в шестнадцати верстах от г. Гороховца, Шелехов столкнулся с «русскими Ротшильдами», банкирами здешних мест. Братья Большаковы располагали капиталом в несколько сот тысяч рублей, ссужая их промышленникам и торговцам прямо на месте их работы. Передача купцам и крестьянам денег – порой немалых – происходила без оформления какой-либо документации: на веру, по совести. Летом оба брата выезжали в Саратовскую и Астраханскую губернии для размещения там займов. Удивление автора записок не знало границ, когда при нем какому-то мужику в тулупе выдали 5 тыс. рублей с устным условием возврата денег через полгода. Опасения в вероятном обмане, высказанные им как разумным человеком, были отвергнуты. По утверждению кредиторов, такого не могло произойти, поскольку все не только хорошо знакомы, но и дорожат взаимными отношениями. К тому же о делах друг друга каждый неплохо осведомлен, и обмануть здесь удастся лишь один раз, после чего уже и «глаз не показывай и не живи на свете, покинь здешнюю сторону и весь свой привычный промысел». Д.П. Шелехов заключает:
«Вот вам русская биржа и маклерство!.. Господа писатели о финансах и кредите! В совести ищите основание кредита, доверия, народной совестью и честью поднимайте доверие и кредит, о которых так много нынче говорят и пишут ученые по уму, но без участия сердца и опыта».[106]
Эти примеры убедительно доказывают, что рост купеческо-крестьянского капитализма происходил на общинных ресурсах. Существовавшая в тот период финансовая система не была нацелена на обслуживание многообразных коммерческих инициатив, а кредитные операции в дореформенный период находились в руках иностранных банкирских домов, обеспечивавших бесперебойность интересовавших их внешнеторговых потоков.[107] Банковские же учреждения России, созданные правительством, концентрировались на другой задаче: поддержании финансового благосостояния российской аристократии и дворянства, что обеспечивалось предоставлением им ссуд под залог имений. Что же касается кредитования непосредственно коммерческих операций, то для этого начиная с 1797 года открывались учетные конторы в Петербурге и Москве, а также в портовых городах: Одессе, Архангельске, Феодосии. Однако эти структуры работали опять-таки только под залог экспортных товаров. В 1817 году они были преобразованы в Государственный коммерческий банк, с сохранением функций по обслуживанию исключительно экспортно-импортных операций. Неразвитость коммерческого кредита приводила к накапливанию весьма значительных сумм, которые негде было разместить, кроме как под залог дворянской недвижимости. Этот процесс продолжался всю первую половину XIX века. Перед отставкой министра финансов Е.Ф. Канкрина в 1843 году общие вклады в системе госбанков достигали 477 млн рублей; при этом выплачивать проценты по ним был обязан собственник, то есть российское правительство[108]. Отсюда правомерен вывод: вся кредитная система России имела целью лишь обеспечение интересов господствующего сословия – дворянства и не сыграла большой роли в мобилизации капиталов для развивавшейся промышленности[109]. Купеческо-крестьянский капитализм формировался и существовал вне государственной банковской системы того периода.
Продолжая его характеристику, следует обратить внимание на отношения, существовавшие внутри якобы капиталистических хозяйств. Считали их именно общинной, а не частной (то есть конкретно чьей-то) собственностью не только те, кому было поручено управлять ею, но и рядовые единоверцы, работавшие на производствах. Вот одно из свидетельств конца XVIII века. В Хамовнической стороне Москвы двое братьев-купцов завели ситцевую фабрику. На ней трудились сто вольнонаемных мастеров, которые, как следует из архивного документа, вели себя вполне самостоятельно, по-хозяйски контролируя ход производства и время работы. Один из владельцев пошел на конфликт с людьми, причем поссорился не только с ними, но и с братом, который не поддержал его в этой ситуации. В результате для продолжения деятельности ему пришлось просить у власти разрешения на покупку трех сотен душ крепостных мужского пола с условием: где тех крестьян будет дозволено купить, туда фабрика и переедет. Этот пример показывает реальное положение и вес простых рабочих в делах того предприятия, на котором они трудились. Очевидно, данный случай выходит далеко за рамки представлений о наемном труде, свойственных классической капиталистической практике[110].
Своеобразные отношения между рабочими и хозяевами фиксировали также внимательные наблюдатели. Православный священник И. Беллюстин, публиковавший заметки о старообрядчестве, описывал посещение сапожного производства в большом (в несколько тысяч человек) раскольничьем селении Тверской губернии. Староверы образовывали здесь артели по 30-60 работников, которые не только обладали правом не соглашаться с хозяином (то есть с тем, кто представлял интересы работников вне их мира) по самым разным вопросам, но и могли подчинить его своему мнению. И. Беллюстин оказался, например, свидетелем горячих споров в артели о вере:
«Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стеснясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и поднятый вопрос»[111].
Хозяин в спорных случаях оказывался перед серьезным выбором: или подчиниться артели (а между артелями в селении существовала подлинная солидарность), или встать в разлад с нею, то есть с целым обществом. Неудивительно, что, как правило, хозяин предпочитал первое, поскольку каждый, независимо от рода занятий и своей роли, был крепко вплетен в этот социальный организм.
Подобные отношения между работниками и хозяевами существовали и на появляющихся крупных мануфактурах. Например, в староверческом анклаве Иваново уже в 1830-1840-х годах насчитывалось около 180 фабрик. Имена их владельцев – Гарелины, Кобылины, Удины, Ямановские и др. – были широко известны в центральной России. Заметим, что возглавляемые ими предприятия состояли из артелей, являвшихся основной производственной единицей. Артель непосредственно вела дела, «рядилась с хозяином», получала заработанное, то есть оказывала ключевое влияние на весь ход фабричной жизни[112]. В таких условиях сформировался особый тип «фабричного», «мастерового», психологически весьма далекий от обычного работника по найму в классическом капиталистическом смысле этого слова. Серьезно изучавшие дореформенную мануфактурную Россию замечали: если высший класс с завистью, но без уважения относится к этим капиталистам из крестьян, то:
104
Брак П.М. Рябушинского и А.С. Фоминой, состоявшийся по воле родителей и против его желания, оказался неудачным. В браке родилось шесть дочерей, один сын умер во младенчестве. Как только скончались родители П.М. Рябушинского, он развелся, женившись вновь на старообрядке из купеческой семьи. Как известно, у них было восемь сыновей, ставших впоследствии видными участниками политической, деловой и культурной жизни страны.
И.М. Ястребов (1770-1853) – один из наиболее известных иереев Рогожского кладбища с 1825 года. Во время вторжения Наполеона в Москву прятал там общинную кассу, иконы и проч. Являлся духовным наставником многих прихожан кладбища, в том числе и самых влиятельных. Подробнее о нем см.: Мельников П.И. (Андрей Печерский.) Очерки поповщины. Т. 7. С. 437-441 // Мельников П.И. Собр. соч.: В 8 т. М., 1976.
Андреев В.В. Раскол и его значение в русской народной истории. СПб., 1870. С. 163.
105
См.: Ведомость, учиненная в Мануфактур-Конторе о московских фабрикантах // РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 13; Л. 4-61.
106
См.: Шелехов Д. П. Путешествия по русским проселочным дорогам. СПб., 1842. С. 27, 39-40.
107
В тот период все крупные операции в России осуществлялись через иностранных банкиров. В это время действовало несколько банкирских домов – Штиглица, Юнкера, Симона Якоби, Кенгера и др. Примечателен такой факт: когда крах потерпел английский банкир Сутерланд, основной кредитор российского правительства в 1780-1890 годах, то оказалось, что жертвами его банкротства являются в основном казна и аристократия. Лишь изредка среди деловых партнеров Сутерланда встречались купцы, причем только те, которые вели внешнюю торговлю //. См.: Ананьич Б.В. Банкирские дома в России. 1860-1914 гг. Л., 1991. С. 12-13.
108
См.: Мигулин П.П. Наша банковская политика (1729-1903 г.г.). Харьков, 1904. С. 35.
109
См.: Рожкова М.К. Экономическая политика правительства // Очерки экономической истории России первой половины XIX века. М., 1959. С. 366; Полянский Ф.Я. Первоначальное накопление капитала в России. М., 1958. С. 101.
110
Подоплеку этих событий позволила выявить переписка между правительством и купцом, связанная с переводом фабрики и покупкой крестьян. См.: РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 27. Л. 2-14.
111
См.: Беллюстин И. Еще о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. Т. 57 (№6). С. 762.
112
См.: Нефедов Ф.Д. Наши фабрики // Повести и рассказы. Т. 1. М., 1937. С. 14-15.