Страница 12 из 30
— Ты знаешь, зачем он украл ее!
— О, если бы я видел ее прежде!
Они посмотрели друг другу в глаза. Одна и та же мысль мелькала тут и там. Аза опустился на пол и протянул руки начальнику:
— Возьмите меня! Я умею находить дорогу, мы поймаем вора и доведем этот путь до конца… Ведь мне так хочется, так хочется…
— Чего тебе так хочется, Аза?
— О, только того, чтобы у моего брата, ставшего мне отцом, была бы самая лучшая жена во всей стране якутов!
— Ты хочешь привезти ему выкуп?
— О, тунгуз не пошел бы так далеко, если бы не надеялся найти там выкуп за всех невест этого года!
Качай опустил руку на лохматую голову мальчика:
— Наше дело найти пропавшую вещь! Надо спешить. Там мы подумаем, что делать дальше, Аза! И не без тебя же мне гнаться за ним!
Аза улыбнулся. Качай вытолкал его ласково за дверь:
— Собирайся немедленно! Утром мы тронемся по следам тунгуза, которые лежат в пути так, чтобы солнце грело правую щеку!
Аза ушел. Хранитель музея вернулся к себе. Он долго не мог оправиться от волнения, и не скоро еще дрожащие руки его смогли начать чистку ружья и набивку патронов.
В этот день многие жители Якутска были удивлены не снятою с дверей музея надписью: «Закрыто».
Но еще более они были удивлены тем, что она не была снята и на другой, и на третий, и на десятый день.
Едва ли бы общее удивление уменьшилось, если бы кому-нибудь удалось проникнуть в тайну закрытого музея.
А между тем эта тайна, как клубок ниток, разматывалась с феерической быстротой. Путь хранителя музея и его маленького проводника совершался с неменьшею быстротою. Он шел через горы, леса и тундры. Не было ни дороги, ни тропы, а Аза вел крошечный караван с такою же уверенностью, как любой ямщик по столбовой дороге.
Искусство якутов распознавать путь — изумительно. Как летом, так и зимою они узнают не только число оленей и лошадей, прошедших перед ними, но определяют даже время, когда они прошли.
Качай не сомневался в своем проводнике. И он спокойно ждал, когда Аза объявит, что вор в двух шагах от них.
Глава третья,
в которой, между прочим, загадывается новая загадка о Золотом Узле
Правая щека старого тунгуза давно уже стала бронзовой от припекавшего ее солнца. Маленькая сибирская лошадка под ним к вечеру одиннадцатого дня спотыкалась, как пьяная, но все-таки донесла на себе грузную тушу до берега реки.
— Вот Амга! — сказал вслух тунгуз, — еще девять солнц, и путь приведет к Алдану, но нам нужен отдых!
Таежная тропа шла вдоль берега и, казалось, вела к недалекому жилью. Тунгуз слез с лошади, выдернул у нея из хвоста волосок и повесил его на сучок корявой березки, чтобы умилостивить духов, которые должны были привести путешественника к жилью. Но жилье не приблизилось до глубокого вечера. Тунгуз, вздыхая, остановил лошадь, снял потник и, разостлав его на земле, спокойно улегся спать.
Лошадь, понурив голову, побродила возле него, отыскивая траву среди камней, потом опустилась на колена и задремала.
Ночью же тунгуз очутился в воде. Горные ручьи вышли из берегов и затопили лощину. Тунгуз не успел принести жертвы разгневанному духу, но, забравшись на дерево и спутав его ветки с соседними, успел втащить на искусственный мост пожитки еще до глубокой воды. На этом мосту он пробыл все утро и день. В полдень его лошадка сиротливо торчала на каменной скале, спасаясь от прибывавшей воды. Тогда-то из синей вышины неба упал в бурные воды реки огромный сизокрылый морской орел, и тунгуз ахнул. Он не в силах был спасти лошадь. Орел вынырнул из волн и, распластав крылья, опустился на берег, вывалялся в песке и важно поднялся вверх, подсушивая крылья на солнце.
Когда песок высох, орел поднялся над испуганной лошадкой, камнем опустился к ней и крыльями сбросил в глаза ей горсть песку. Ослепшая лошадь заметалась на скале, орел бил ее крыльями и клювом до тех пор, пока она от боли, страха и ужаса не метнулась с кручи на камни.
Орел с торжествующим криком опустился за нею. Тунгуз закрыл руками лицо — злые духи мешали продолжать ему путь.
Только к вечеру спала вода. Тунгуз взвалил на плечи свои пожитки и спустился с дерева. Темно-синие воды глубокой Амги лежали перед ним в вечернем спокойствии. Под горою ворчали мелкие хищники, обгладывавшие кости верного друга и спутника. Тунгуз стоял на берегу, качая головою. Он думал о том, как бы переправиться на другой берег, и разводил руками бессильно.
Тогда по таежной тропинке, выходившей к берегу между двумя огромными камнями, спустились два человека. Тунгуз быстро направился к ним. Он обменялся с ними жалобными приветствиями, и они оглядели друг друга.
— Coxa[2]? — спросил тунгуз.
Один кивнул головою и добавил, указывая на другого:
— Шаман[3].
Тунгуз поклонился ему с величайшей почтительностью и обернулся к якуту с вопросом:
— Какое несчастье посетило дом сохи?
— Жена больна! — коротко ответил он.
Тунгуз сделал лицо свое скорбным. Якут же спустился к воде, вытянул из-под камня затопленную в реке лодку, опрокинул ее, вылил из нее воду и причалил к берегу.
Не спрашивая разрешения хозяина, которое разумелось само собою, тунгуз прыгнул в лодку за шаманом и взял кормовое весло.
Якут греб изо всех сил. Рулевой ловко справлялся с бурным течением, усиленным горными ручьями. Шаман сидел молча и важно. В присутствии его гребцы не обмолвились ни одним словом.
На берегу, пока якут снова топил лодку, пряча ее в воде, тунгуз помог шаману вынести его сверток с одеждой. До юрты якута он почтительно шел сзади обоих спутников — недавнее событие с лошадью заставляло его с особенным почтением следовать за тем, кому повиновались все духи.
До юрты было недалеко. Хозяин, низко кланяясь, ввел гостей в свое жилище. Здесь было темно и грязно. Бычачьи пузыри, растянутые вместо стекол на окнах, едва пропускали вечерний сумрак. Погасший очаг тлел седыми углями. На куче тряпья и оленьих шкур возле очага лежала женщина. Лицо ее горело, и закрытые глаза не заметили прихода гостей.
Шаман едва взглянул на больную. Молча он снял свое платье и вынул из узла другое, сшитое из выделанной оленьей кожи, обвешанное узкими ремешками и железными бляхами всевозможных форматов. Распустив затем полосы, заплетенные у него в косы и обвитые вокруг головы, он закурил трубку, взял бубен и, сев посреди юрты, стал бить в бубен палочкой, обтянутой кожею.
Якут и тунгуз замерли в благоговейном молчании — шаман вызывал духов. С каждым ударом он оживлялся, поворачивался, подпрыгивал, затем вскочил на ноги, стал кружиться около больной, продолжая греметь бубном. Голова его с растрепанными волосами опрокидывалась вперед и назад, глаза закатывались под лоб, и белки их сверкали страшно при тусклом свете очага. Закружившись, он упал на руки якутов, набравшихся откуда-то в юрту.
Впрочем он скоро очнулся. Прыгая по земляному полу, он подскочил к очагу, схватил три раскаленных уголька и проглотил их, не поморщившись.
Собравшиеся только ахнули от удивления и восторга.
— Теперь она выздоровеет! — устало сказал шаман, — дух согласился покинуть ее, если ты принесешь ему в жертву рыжего коня, хозяин!
Якут поморщился, подумав — стоила ли жена такой жертвы: рыжий конь был лучшим в его загоне. Помолчав и подумав, он со вздохом потупил голову.
— Ступай и режь! — добавил шаман.
Якут посмотрел на больную, лежавшую неподвижно, и, втянув голову в плечи, поманил за собою молчавших гостей.
Шаман тяжело опустился на пол. Голова его дрожала, отвислые губы не покрывали желтых зубов. Он с натугой выхаркнул на пол черные угольки и, оглянувшись, заметил тунгуза, почтительно наблюдавшего за ним и, видимо, оставшегося в юрте, чтобы заговорить с ним.