Страница 8 из 36
Эта печаль тем сильнее, что еще недавно Русь торжествовала над половцами. Припоминается прошлогодняя блестящая победа великого князя Святослава Киевского, который самого хана «Кобяка из луку моря от железных великих плъков Половецкых, яко вихрь выторже». Победа эта усугубляет тяжесть поражения Игоря. Все страны осуждают его: «ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава поют славу Святославлю, кають князя Игоря». А князь Игорь превратился в пленника-раба: «выседе из седла злата, а в седло кощиево. Уныша бо градом забралы, а веселие пониче»…
Вторая часть «Слова» посвящена великому князю Святославу как сюзерену княжеской Руси, блюстителю Русской земли. В образе его поэт сосредоточивает свои гражданские помыслы о благе родины, вызванные впечатлением от поражения Игоря.
Еще не осведомленный о несчастии, Святослав видит в своем тереме на Киевских горах сон, сулящий недоброе. Его будто бы покрывали черной шелковой тканью, поили вином с отравой, сыпали на грудь жемчуг (символ слез) колчанами поганых; доски на тереме оказались «без кнеса», всю ночь граяли вороны и т. д. Бояре толкуют Святославу сон как поражение на Каяле, повлекшее новые набеги и торжество врагов. «Тогда великий Святослав изрони злато слово с слезами смешено». Как старший в княжеской братье, обращает он к Игорю и Всеволоду слова жгучего укора за поспешность их предприятия против половцев и самонадеянность в погоне за славой. Он отдает должное их безмерной храбрости, но тем больнее чувствует их пренебрежение его великокняжеским авторитетом: «се ли створисте моей сребреней седине!». Но горечь поражения не погасила дух Святослава, он оправляется и молодеет: «А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли сокол в мытех бывает (меняет оперение), высоко птиц възбивает, не даст гнезда своего в обиду. Нъ се зло — княже ми непособие!»…
Далее как бы из уст Святослава идут обращения во все стороны Руси со словами пламенного призыва князей «поблюсти» золотой стол киевский, «выступить за обиду сего времени», «за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича». В этих воззваниях к современным русским князьям даны им меткие, поэтически гиперболизированные характеристики. Особенной мощью и независимостью наделены здесь владимиро-суздальский князь Всеволод, забывший у себя на севере о золотом отчем престоле киевском, и князь галицкий Ярослав (отец жены Игоря), занятый своей властью на Карпатах и по Дунаю. Нет надежды только на полоцких князей, недружных и ослабевших силами. В негодующем обращении к ним припоминаются их прежние герои и особенно дед полоцких князей, Всеслав, некогда воспетый Бояном. Подвиги Всеслава представлены здесь в образах роскошной символики.
На призыв, обращенный к князьям, отклика с их стороны не показано в «Слове». Русской земле остаются лишь воспоминания о славном прошлом, о безвозвратных временах «старого Владимира», потомки которого теперь идут врозь: «знамена их стягов веют в разные стороны»…
Основной темой третьей части «Слова» является бегство Игоря из половецкого плена. Изображение самого бегства предваряется «плачем» Ярославны. Одинокая, плачет она на стене Путивля, заклиная Ветер, Днепр и Солнце пощадить и вернуть к ней супруга. Половчанин Овлур ночью привел князю коня; когда кони надорвались, Игорь поскакал горностаем, полетел соколом; Овлур побежал волком. Донец встретил Игоря приветом. Не так, как Стугна-река, утопившая некогда юношу Ростислава. Половецкие ханы, не догнав князя, советовались, не удержать ли в плену его сына, «опутав» красной девицей: «и рече Гзак к Кончакови: „аще его опутаеве красною девицею, ны нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле Половецком“». Вспоминается старинная припевка песнотворца Бояна: тяжко голове не на плечах и телу без головы, «Руской земли без Игоря». Но «солнце светится на небесе, Игорь князь в Руской земли». Вот, ко всеобщей радости, он уже едет по стогнам Киева. Слава князьям и дружине.
Истолковав «мутен сон» великого князя как прозрение несчастья, постигшего Русскую землю на радость ее врагам, «бояре» восклицают с горечью: «а мы уже, дружина, жадни веселиа». Вот к этому «боярскому» слою княжеской дружины, вероятно, принадлежал сам автор «Слова о полку Игореве». Он не был только рядовым дружинником, «мужем храборствующим»; широта его взглядов и суждений заставляет относить его к княжеским думцам, к «боярам думающим».
Происхождение «Слова» из дружинной среды доказывается отличным знанием автора междукняжеских отношений за целую эпоху, интимной близостью к быту княжеской братьи, общим тоном рыцарственной воинственности, выраженной терминами и метафорами воинского обихода, лозунгом воинской «чести и славы». На всем протяжении «Слова» нет следов «келейной», кабинетной манеры «церковного» книжника. Автор «Слова» не замкнутый обитатель монастырской кельи или летописной канцелярии, а мирской деятель и участник в строительстве Русской земли и в ее военной защите.
Дружинная среда особенно блюла национальные традиции, отстаивая их против влияния иноземной культуры даже тогда, когда она имела некоторые преимущества. Это отмечено летописью еще в рассказе о Святославе (955 г.). Когда принявшая византийское христианство знать побуждала Святослава креститься, он возразил: «Како аз хочю ин закон прияти един? а дружина моа сему смеятися начнуть!»
С течением времени, очевидно, и в дружине образовалась некая уния христианства с язычеством («двоеверие»), что отразилось и в «Слове» как дружинном произведении. Изображая спасенного Игоря едущим «к святей Богородице Пирогощей», «Слово» пользовалось на всем своем протяжении образами языческой мифологии, недопустимой для книжника церковно-литературной выучки (ветры — «Стрибожи внуци»; «вещей Бояне, Велесов внуче»; «погыбашеть жизнь Даждьбожа внука», т. е. русского народа; «встала Обида в силах Даждьбожа внука»; Всеслав «великому Хръсови влъком путь прерыскаше» и т. д.).
Дружинная среда строила свою литературную речь преимущественно на живой, устной, которая принималась лишь с большим выбором в книжную литературу. Только, например, в военных переговорах Ярослава I, благодаря их форме иносказания, сохранилась в летописи некая параллель выражениям «Слова о полку Игореве»: «И бяше Ярославу мужь в приязнь у Святополка, и посла к нему Ярослав нощию отрок свой, рек к нему: „онь си! что ты тому велиши творити? Меду мало варено, а дружины много!“ И рече ему мужь тъ: „рчи тако Ярославу, даче меду мало, а дружины много, да к вечеру вдати“. И разуме Ярослав, яко в нощь велить сецися» (Новгородская I летопись). Еще примерами живого просторечия могут служить некоторые места писаний Мономаха, именно те части его «Поучения», где он касался военного дела, или его письмо Олегу по поводу усобицы. И Ярослав, и Мономах выражались таким языком, как представители княжеско-дружинной среды, из которой вышел и автор «Слова о полку Игореве».
Реалистическую жизненность словаря отметил в «Слове» сто лет тому назад Дубенский: «Какое разнообразие в выражении птичьих и звериных голосов представляет певец Игорев. У него вороны грают („тогда — во время усобиц Олега — по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, но часто врани граяхуть, трупиа себе деляче“; „всю нощь с вечера бусови врани възграяху“ — злая примета; „тогда врани не граахуть“ — сочувствие природы при бегстве Игоря из плена), орлы клекчут („орли клектом на кости звери зовуть“), соловьи щекочут („О, Бояне, соловию стараго времени! абы ты сиа плъкты ущекотал“… „щекот славий успе“ — под утро), сороки стрекочут („сороки не троскоташа“ — при бегстве Игоря), галки говорят (под утро „говор галичь убудися“; „галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие“ — на трупы от побоища), лебеди кричат („крычат телегы — Половецкие — полунощи, рцы, лебеди роспужени“), „лисицы брешуть на чръленые щиты“ русских воинов в степном походе и т. п.».
Нет сомнения, что «Слово» родственно по стилю с устной поэзией русского народа, что доказывается пользованием общими с нею стилистическими приемами, дошедшими до нас в записях из народных уст, начиная с XVII века. Структура некоторых речений «Слова» прямо ведет к знакомой нам манере народных песен; имеем в виду, например, повторы и отрицательную форму сравнений («Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми Руских сынов»; «не буря соколы занесе чрез поля широкая»… «а не сорокы втроскоташа»…). Автор «Слова» приводит не раз пример боянова песнопения, в том числе привел и отрицательное сравнение падений в бою на Немизе. Отсюда видно, что стиль княжеско-дружинного песнопения действительно отличался признаками устной поэзии. К тому же «устному» источнику допустимо поэтому отнести большинство образов и метафор «Слова» и в тех случаях, когда эти образы и метафоры находят себе одинаковые параллели в дошедших до нас устных произведениях и в чисто «книжных» (например: битва — пир, земледельческая работа).