Страница 61 из 70
Хвала тому бравому, неукротимому духу, дающему крылья ослам, доящему львиц, духу, что ураганом приходит ко всему нынешнему и ко всякой черни,
– духу, который враждебен мудрствующему чертополоху, всем увядшим листьям и плевелам: хвала этому дикому, бодрому, свободному духу бури, который танцует по трясинам и унынию, словно по лугам!
Который ненавидит жалких дворняг простонародья и всякое отродье, неудавшееся и мрачное; хвала этому духу свободных умов, этой смеющейся буре, что засыпает пылью глаза тем, кто покрыт язвами и видит все в черном цвете!
О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!
ПЕСНЬ ТОСКИ
1.
Говоря эти речи, Заратустра стоял около входа в пещеру; а с последними словами ускользнул от гостей своих и выбежал ненадолго на свежий воздух.
"О чистые запахи вокруг меня, – воскликнул он, – о блаженная тишина, меня окружающая! Но где же звери мои? Ко мне, мой орел и змея моя!
Скажите мне, звери: быть может, дурной запах исходит от этих высших, когда они собираются все вместе? О чистые запахи вокруг меня! Лишь теперь понимаю и чувствую я, как люблю вас, звери мои!".
И снова Заратустра повторил: "Я люблю вас, звери мои!". И когда говорил он слова эти, змея и орел приблизились к нему, подняв на него взоры. Так стояли они тихо втроем, вдыхая в себя чистый воздух и упиваясь им. Ибо здесь он был лучше, чем у высших людей.
2.
Но едва Заратустра покинул пещеру, как поднялся старый чародей и сказал, лукаво оглянувшись: "Он вышел! И вот, высшие люди, – позвольте и мне, подобно ему, пощекотать вас этим льстивым именем, – и вот, высшие люди, мной уже овладевает злой мой дух и обманщик, дух лжи и чар, демон уныния,
– извечный противник Заратустры: простите это злому духу моему! Жаждет он развернуть перед вами чары свои, ибо как раз наступил час его: тщетно борюсь я с этим злым духом.
Всем вам, каковы бы ни были почести, что воздаете вы себе на словах, называя себя "свободными умами", или "правдивыми", или "кающимися духом", или "свободными от оков", или "исполненными великой тоски",
– всем вам, страдающим, подобно мне, от великого отвращения, – ибо старый Бог умер для вас, а новый не лежит еще спеленатый в колыбели – всем вам близок злой дух мой, демон чар.
Я знаю вас, высшие люди, я знаю и его, этого мучителя, которого люблю против воли своей, – Заратустру; часто напоминает мне он прекрасную маску святого,
– новый причудливый маскарад, которым развлекается злой дух мой, демон уныния: часто кажется мне, что я люблю Заратустру ради злого духа моего.
Но уже овладевает он мной и подчиняет себе, этот дух тоски, демон вечерних сумерек; и поистине жаждет он:
– откройте же глаза! Жаждет он явиться нагим, – я не знаю еще, в мужском или женском обличье, – но приближается он и подчиняет меня, о горе мне! Пробудите же чувства свои!
День стихает, на все нисходит вечер, даже на все наилучшее; теперь слушайте и смотрите, высшие люди, каков этот дух, – мужчина ли он, женщина ли – этот демон вечерней тоски!".
Так говорил старый чародей, лукаво оглядываясь вокруг, а потом взял свою арфу.
3.
Когда отстоится воздух, И утешительница-роса Незримо – неслышно низойдет на землю, ибо легка ее обувь, Как у всех кротчайших утешителей, – Вспоминаешь ли ты, о пылкое сердце мое, Как некогда алкало росы, слезы небесной, Как жаждало – изможденное; А солнце бросало на тебя косые взгляды Сквозь черное плетение деревьев, И взгляды эти, лучи его, Слепящие, насмешливые, Затевали злую игру вокруг тебя, Мелькая на травянистых тропинках, Залитых закатным золотом раскаленного ока?
"Ты? Истины Жених? – насмехались они, – О нет! Поэт – и только! Зверь изворотливый и хищный, Обреченный лгать, Лгать без принужденья, искусно и умело, Зверь, жадный до поживы, Лицо скрывающий под разноцветной маской, Ты – маска самому себе, И самому себе – добыча! И это – Истины Жених? О нет! Безумец, поэт – и только! Способен ты лишь к ухищреньям речи, Скрываясь под личиной сумасброда; ты – мастер на словесные коленца; Ты возводишь мосты из слов – разноцветные радуги, И по ним, ненадежным, слоняешься бесцельно, Витая меж воображаемым небом И выдуманной землей, – Безумец, поэт – и только!
И это – Истины Жених? Не холодный, не бесстрастный, Не набожный, Не истукан, пред храмом, Нет! Но нетерпимый к изваяньям Истины, К безжизненным ее подобьям Жилище твое – пустыня, не храм. Ты полон дерзости кошачьей, Запрыгнуть норовишь во все Случайное, Как подлый кот в открытое окно, Тебе щекочет ноздри одурь девственного леса – Призывная, манящая, Тебе бы оказаться в том лесу Среди зверей в нарядных пестрых шкурах, Тебе бы зверем быть – Могучим и надменным, Блаженно-кровожадным, Божественно и дьявольски прекрасным, Коварным, Ты фыркаешь от страстных вожделений, Не ведаешь греха в погоне за добычей!
Тебе бы зверем быть, Орлом, что зрит свои глубины, Паря над бездной, Потом внезапно, Разгоряченный голодом И трепеща сладострастно крылами, Низринется на блеющих ягнят, Ибо жестоко ненавидит он овечьи души И тех, чей взгляд невинен, как у агнца, – Пушистых, серых и ручных.
Как у орла, у пантеры – Вожделения поэта И страстные желания твои, Сокрытые под тысячью личин, Ведь ты – безумец, ты поэт – и только!
Взираешь ты на человека, как на Бога, И в нем же видишь ты покорную овцу; И высшая тебе награда – Терзать и Господа, и агнца в человеке, Терзать, смеясь при этом! Услада в том пантеры и орла, В том счастье высшее безумца и поэта!"
Когда отстоится воздух, В размытом зареве заката проступает Завистливо вкрадчивый Бледно-зеленый лунный серп, Враждебный дню, крадется он над розами, И с каждым шагом лунного жнеца Цветы бледнеют, поникают И погружаются все глубже в темноту: –
Так некогда и я, Поникший и усталый от Дневного, Больной от света, Отринул мудрости безумье И страстные дневные помышленья И погрузился в сумерки, Страждущий и опаленный прозреньем одной истины: Помнишь ли ты, пылкое сердце мое, Как некогда тебя снедала жажда? – Жажда быть отринутым От всякой мудрости! Только безумец! Только поэт!
О НАУКЕ
Так пел чародей; и все собравшиеся незаметно попали, как птицы, в сети его мрачного, лукавого сладострастия. Только совестливого духом не удалось ему пленить: он быстро выхватил арфу из рук чародея и воскликнул: "Воздуха! Дайте чистого воздуха! Позовите Заратустру! Ты отравляешь воздух этой пещеры и делаешь его удушливым, старый, коварный колдун!
Ты внушаешь нам неведомые желания, ты соблазняешь нас жаждой неведомых пустынь. Горе, если такие, как ты, начинают превозносить истину и болтать о ней!
Горе всем свободным умам, которые не остерегаются подобных тебе чародеев! Пропала свобода их, ибо учением своим заманиваешь ты назад, в темницы;
– старый, мрачный демон уныния, манящие звуки свирели слышатся в жалобах твоих; ты похож на того, кто своим восхвалением целомудрия тайно склоняет к негам сладострастия!".