Страница 53 из 70
"Что вижу я, о почтенный! Какая изящная рука! – сказал затем Заратустра. – Это рука человека, неустанно раздававшего благословения. И вот – теперь крепко держит ее тот, кого искал ты, ибо я – Заратустра.
Это я, безбожник Заратустра, который говорил: "Кто безбожнее меня, чтобы возрадовался я наставлению его?".
Так говорил Заратустра, проникая взглядом в мысли и тайные помыслы последнего Папы. И тот сказал, наконец:
"Тот, кто больше всех любил Его и обладал Им, для того Он и потерян теперь окончательно,
– вот, смотри, ныне кто из нас двоих безбожнее? Не я ли? Только вот кто возрадуется этому?"
"Ты служил Ему до конца, – задумчиво проговорил Заратустра после долгого молчания, – тебе известно, как Он умер? Правду ли говорят, что сострадание задушило Его,
– когда увидел Он человека, висящего на кресте, и не вынес зрелища этого, что любовь Его к человеку стала адом его, а под конец – и смертью?"
Но последний Папа ничего не ответил на это, только робко отвел в сторону взгляд свой, с выражением скорби и уныния на лице.
"Да будет так, – сказал Заратустра, подумав некоторое время и при этом продолжая смотреть старику в глаза. – Да будет так, с Ним покончено. Но, хотя и свидетельствует о чести твоей то, что говоришь ты только благое об этом мертвом, и тебе, и мне хорошо известно, кем Он был и как удивительны были пути его".
"Говоря с глазу на два, поскольку у меня он всего один, – оживленно отозвался последний Папа (а он был слеп на один глаз), – в том, что касается Бога, я осведомленнее, чем сам Заратустра, – и по праву.
Много лет служила Ему любовь моя, и воля моя во всем следовала его воле. А хорошему слуге известно все, даже то, что господин его скрывает сам от себя.
Он был сокрытым Богом, преисполненным тайн. Поистине, даже сына своего обрел Он не иначе, как тайными путями. В преддверии веры в Него – прелюбодеяние. [60]
Тот, кто превозносит Его как Бога любви, не слишком высокого мнения о любви. Разве не хотел этот Бог быть и судьей? Но тот, кто любит, любит невзирая на награду и воздаяние.
Когда был Он юн, этот Бог с Востока, был Он суров и мстителен и создал ад для услады любимцев своих.
Но в конце концов состарился Он и стал мягким, вялым и жалостливым и более стал походить на деда, нежели на отца, а еще больше – на старую дряхлую бабку.
И вот, сидел Он, скорчившись на печке, брюзжал и жаловался на слабость в ногах, уставший от мира, уставший хотеть чего-либо, пока не задохнулся однажды от чрезмерного сострадания своего".
Но тут Заратустра перебил его: "И ты, последний Папа, видел это своими глазами? Это могло быть и так; но могло быть и по-другому. Когда умирают боги, всегда многообразна их смерть.
Впрочем, так или иначе, – Он умер! Многое в нем оскорбляло и взор мой, и слух, о наихудшем же я умолчу.
Я люблю все, что смотрит чистым оком и говорит правдиво. Тогда как Он, – а тебе хорошо это известно, старый священник, ибо что-то было в Нем и от вашей породы, от породы священников – Он всегда был неоднозначен.
Был Он к тому же непонятен. Как гневался Он на нас, преисполненный ярости из-за того, что мы плохо Его понимали! Но почему же тогда не говорил Он яснее?
А если виною тому был наш слух, не Он ли виновен в том, что мы не способны были внимать Ему? И если были уши наши забиты грязью, ну что ж! Чьих рук это дело?
Слишком многое не удалось этому горшечнику, который не доучился до конца! Однако же то, что обрушил Он месть на горшки и творения свои, так как плохо они удались Ему, – это было прегрешением против хорошего вкуса.
И в благочестии есть хороший вкус, и вкус этот в конце концов провозгласит: "Долой такогоБога! Лучше совсем без Бога, лучше на свой страх и риск творить судьбу свою и быть безумцем, лучше самому стать Богом!".
"Что слышу я! – воскликнул тут последний Папа, навострив уши. – О Заратустра, ты, со своим неверием гораздо благочестивее, чем думаешь! Не иначе как нечто божественное в тебе самом сделало из тебя безбожника.
Не само ли благочестие твое не позволяет тебе веровать? А великая честность твоя еще выведет тебя даже за пределы добра и зла!
Взгляни же, что уготовано тебе! Твои глаза, уста и руки от вечности предназначены для благословения. Ибо благословляют не одними только руками.
Хотя ты и настаиваешь на том, что ты безбожник, – находясь близ тебя, я чувствую, как незримо возносится благовонный фимиам благословений: и овладевают мной боль и благоговение.
Позволь мне быть гостем твоим, о Заратустра, на одну эту ночь! Нигде на земле не будет мне так хорошо, как у тебя!".
"Аминь! Да будет так! – ответил Заратустра, глубоко удивленный. – Там, наверху, проходит дорога, там и пещера Заратустры.
Поистине, я бы охотно сам проводил тебя, о почтенный, ибо люблю всех благочестивых. Но сейчас крик о помощи заставляет меня оставить тебя.
Никто не должен терпеть бедствия во владениях моих; пещера моя – добрая гавань. И больше всего люблю я возвращать опечаленным твердую землю, чтобы прочно, обеими ногами стояли они на ней.
Но кто снимет с плеч твоих твою тоску? Слишком слаб я для этого. Поистине, долго придется нам ждать, прежде чем кто-либо вновь оживит Бога твоего.
Ибо нет Его больше в живых: Он окончательно мертв".
Так говорил Заратустра.
САМЫЙ БЕЗОБРАЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК
И опять несли Заратустру ноги его по горам и лесам, а глаза его непрестанно искали страждущего в великой беде и взывающего о помощи и нигде не находили его. Однако всю дорогу радовался он в сердце своем, исполненном благодарности. "Сколько хорошего подарил мне сегодняшний день в награду за то, что он так скверно начался! Каких необычных собеседников повстречал я!
Теперь долго буду я пережевывать речи их, словно хорошие хлебные зерна; и зубы мои должны как следует измолоть и истолочь их, пока не потекут они в душу мою, как молоко!"
Но вот дорога вновь обогнула скалу, местность внезапно изменилась, и Заратустра вступил в царство смерти. Словно в оцепенении, застыли здесь черные и красные выступы скал: не было ни травы, ни деревьев, не слышалось пения птиц. Ибо это была долина, которой избегали все звери, даже хищные; только змеи одной породы – безобразные, толстые, зеленые – приползали сюда умирать, когда приходило их время. Поэтому пастухи и называли эту долину "Смертью Змей".
Заратустра погрузился в мрачные воспоминания: ему казалось, что однажды он уже был здесь. И много тяжелого нахлынуло на него, так что шел он все медленнее и медленнее и, наконец, остановился. Но вот, подняв глаза, увидел он у дороги что-то похожее с виду на человека, но едва ли то был человек, – нечто неописуемое и невыразимое. И тотчас охватил Заратустру сильный стыд оттого, что пришлось ему увидеть подобное своими глазами: покраснев до самых корней седых волос своих, он отвернулся и хотел было уже покинуть это злосчастное место. И вдруг мертвая пустыня огласилась звуками: что-то заклокотало и захрипело из земли, подобно тому, как ночью хрипит и клокочет вода в засорившейся водопроводной трубе; наконец, эти звуки обратились в человеческий голос и речь, и таковы были слова ее:
"Заратустра! Заратустра! Разгадай загадку мою! Скажи ответ! Что такое – месть свидетелю?
Я предостерегаю тебя, здесь – гладкий и скользкий лед! Смотри, будь внимателен, чтобы гордость твоя не переломала ноги!
Ты мнишь себя мудрым, гордый Заратустра! Так разгадай же эту загадку, ты, разгрызавший и самые твердые орехи! Разгадай загадку, которую я представляю самим собой! Ответь: кто я?"