Страница 49 из 70
На следующий день Заратустра опять сидел на камне перед пещерой, в то время как звери блуждали по свету в поисках пищи, а также нового меда: ибо Заратустра истратил и расточил весь старый мед свой до последней капли. И вот – когда сидел он так, с посохом в руке, и обводил им тень свою на земле, и размышлял, – но не о себе и не о тени своей размышлял он, – вздрогнул он вдруг от испуга, ибо рядом со своей тенью увидел чью-то другую. И когда он поспешно обернулся и встал на ноги, перед собой увидел он прорицателя, того самого, что однажды ел и пил за столом у него, того самого провозвестника великой усталости, поучавшего: "Все равно ничто не вознаграждается, мир лишен смысла, знание – душит". Но с тех пор изменилось лицо его, и когда Заратустра взглянул ему в глаза, вновь содрогнулось сердце его: так много зловещих знамений и пепельно-серых молний запечатлелось на этом лице.
И прорицатель, поняв, что творится в душе Заратустры, провел рукой по лицу своему, словно желая напрочь стереть с него эти зловещие знаки; так же поступил и Заратустра. И тогда, придя в себя, они протянули друг другу руки, в знак того, что готовы узнать один другого.
"Добро пожаловать, пророк великой усталости, – сказал Заратустра, – не напрасно был ты некогда гостем и сотрапезником моим. Будь же им и сегодня, ешь и пей за столом у меня, и не взыщи, если рядом с тобой будет сидеть веселый старик!" – "Веселый старик? – переспросил прорицатель, покачав головой, – кто бы ты ни был и кем бы ни захотел стать, о Заратустра, слишком долго жил ты здесь, наверху, – скоро уже не будет сушей то место, где стоит челн твой!" – "А разве я на суше?" – отвечал Заратустра, смеясь. – "Волны великого бедствия и скорби поднимаются все выше и выше вокруг горы твоей, – сказал прорицатель, – скоро подхватят они челн твой, и тебя унесут вместе с ним". – Заратустра молчал и удивлялся. – "Разве ты не слышишь? – продолжал прорицатель, – не слышишь клокочущий шум, поднимающийся из глубины?" – Заратустра все еще молчал и прислушивался: и вот – услышал он долгий протяжный крик, который пучины бросали друг другу, передавая все дальше и дальше, ибо ни одна не желала оставить его у себя: так зловеще звучал он.
"Ты, роковой провозвестник, – сказал, наконец, Заратустра, – это же крик о помощи, крик человека, и, похоже, доносится он из темных глубин неведомого моря. Хотя какое мне дело до человеческих бед! Но последний грех, что остался во мне, – знаешь ли ты имя его?"
"Сострадание! – отвечал прорицатель из глубин сокрушенного сердца, подняв вверх руки свои. – О Заратустра, я пришел, чтобы ввести тебя в последний твой грех!"
И едва произнес он эти слова, как снова раздался крик, еще протяжнее и тоскливее, чем раньше, но уже намного ближе. – "Ты слышишь? Слышишь, Заратустра? – воскликнул прорицатель, – это тебя, тебя призывает этот крик: "Иди, иди, иди, пора, давно пора!".
Но Заратустра молчал, смятенный и потрясенный; наконец он спросил, словно сомневаясь в себе самом: "Кто же это зовет меня?"
"Тебе ли не знать этого, – резко отвечал прорицатель, – зачем ты прячешься? Это высший человек взывает к тебе!"
"Высший человек? – воскликнул Заратустра, охваченный ужасом. – Чего же он хочет? Что нужно ему? Высший человек! Что ему нужно здесь?" – и тело его покрылось потом.
Прорицатель же не отвечал на испуганные восклицания Заратустры, а продолжал вслушиваться в зов глубин. Но оттуда долго не доносилось ни звука, тогда он обернулся и увидел, что Заратустра все еще стоит, не двигаясь с места, и дрожь бьет его.
"О Заратустра, – проговорил он, – ты не похож на человека, который от счастья кружится на месте: чтобы не упасть, придется тебе танцевать!
Но даже если ты и захочешь танцевать и выделывать на канате трюки, все равно никто не скажет: "Смотрите, вот танцует последний веселый человек!"
Тот, кто его ищет здесь, напрасно поднялся на эти высоты: пещеры найдет он и скрывающихся в них, а также убежища для тех, кто спасается бегством, но не обнаружит ни тайников, ни сокровищниц счастья, ни новых золотоносных жил его.
Счастье – не обрести его у отшельников, заживо похоронивших себя! Неужели придется искать мне последнее счастье на блаженных островах, среди далеких забытых морей?
Хотя все равно ничто не вознаграждается, всякие искания бесполезны, не существует более блаженных островов!"
Так вздыхал прорицатель; но с последним вздохом его к Заратустре вернулись спокойствие и уверенность, словно он из глубокого ущелья снова вышел на свет. "Нет! Нет! Трижды нет! – воскликнул он бодрым голосом, поглаживая бороду, – это мне хорошо известно! Существуют еще блаженные острова! Уж лучше молчи об этом, ты, мешок печалей и воздыханий!
Перестань болтать, ты, полуденная дождевая туча. Разве не видишь, что промок я уже от печалей твоих, словно собака, которую окатили водой?
Отряхнусь-ка я и сбегу от тебя, чтобы высохнуть, – так что не удивляйся! Или сочтешь ты это невежливым? Но тут мои владения.
А высшего человека я тотчас разыщу в тех лесах, откуда, быть может, доносился крик его. Быть может, его преследует какой-нибудь лютый зверь.
Он – в моих владениях: здесь с ним не случится несчастья! Действительно, немало тут у меня лютых зверей".
И с этими словами Заратустра направился к лесу. Тогда прорицатель сказал: "О Заратустра, ты – плут!
Я понял: ты хочешь избавиться от меня! Ты предпочитаешь уйти в лес, к диким зверям!
Но тебя это не спасет! Вечером снова буду я здесь; я усядусь в пещере твоей и буду сидеть, терпеливый, тяжелый, словно колода, и ждать тебя!"
"Да будет так! – крикнул Заратустра уже издали. – И пусть все мое в этой пещере принадлежит и тебе, дорогому гостю моему!
Если найдешь ты мед, – ну что ж! лижи его, ворчливый медведь, и услаждай душу свою! А вечером оба мы будем веселы,
– веселы и довольны, что день этот кончился! И будешь ты плясать под песни мои, словно ученый медведь.
Ты сомневаешься? Ты качаешь головой? Ну что ж, посмотрим, старый ворчун! Ведь и я – тоже прорицатель!"
Так говорил Заратустра.
БЕСЕДА С КОРОЛЯМИ
1.
Заратустра не был еще и часу в пути по горам и лесам своим, как вдруг увидел престранное шествие. Посреди дороги, по которой хотел он спуститься, шли два короля, в коронах и украшенные пурпурными поясами, пестрые, словно фламинго: перед собой они гнали нагруженного осла. "Что надо этим королям в моем царстве?" – изумленно сказал Заратустра в сердце своем и поспешил спрятаться за куст. Но когда короли поравнялись с ним, он произнес вполголоса, словно обращаясь к самому себе: "Странно! Странно! Как увязать одно с другим? Двух королей вижу я – но только одного осла!".
Тогда те двое остановились, с улыбкой глядя в ту сторону, откуда донесся голос, и повернулись друг к другу. "Так же думают многие и среди нас, – сказал король, что шел справа, – но они не высказывают этого вслух".
А король слева, пожав плечами ответил: "Это, вероятно, пастух, пасущий коз. Или отшельник, долго живший среди скал и деревьев. Да, отсутствие общества портит самые добрые нравы".
"Добрые нравы? – сердито и с горечью возразил другой король. – Так от чего же мы бежим? Не от "добрых" ли нравов? Не от нашего ли "высшего общества"?
Поистине лучше уж жить среди отшельников и пастухов, чем в кругу нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, которая называет себя "высшим обществом",
– которая называет себя "аристократией". Но все в них лживо, и даже сама их кровь – из-за застарелых дурных болезней и еще более дурных исцелителей.