Страница 46 из 70
О душа моя, я научил тебя говорить "Сегодня", и "Некогда", и "Прежде", и научил водить хороводы по всем "Здесь", "Туда" и "Там".
О душа моя, из всех закоулков я вывел тебя и очистил от пыли, паутины и сумрака.
О душа моя, я смыл с тебя мелкий стыд и ложную добродетель и убедил стоять обнаженной перед очами солнца.
Бурей, имя которой – дух, бушевал я над волнующимся морем твоим; все тучи я разогнал над тобой и задушил душителя, который зовется "Грехом".
О душа моя, я дал тебе право говорить "Нет", как говорит это буря, и говорить "Да", как открытое чистое небо: ты спокойна теперь, словно свет, и проходишь через все бури отрицания.
О душа моя, я возвратил тебе свободу над всем созданным и несозданным: и кто знает, как знаешь ты, наслаждение будущим?
О душа моя, я научил тебя презрению, но не тому, что приходит, подобно червоточине, а великому, любящему презрению, которое тогда любит больше всего, когда больше всего презирает.
О душа моя, я научил тебя убеждать так, что убеждаешь ты и самые основания: подобно солнцу, убеждающему море подняться до высоты его.
О душа моя, я снял с тебя всякое послушание, коленопреклонение и подвластность, я дал тебе имя "Отвращение бед" и "Судьба".
О душа моя, я дал тебе новые имена и игрушки и назвал тебя: "Судьба", "Круг кругов", "Пуп времени" и "Лазурный колокол".
О душа моя, твоему царству земному дал я испить всякую мудрость, все новые вина, а также все незапамятно-старые вина мудрости.
О душа моя, свет многих солнц пролил я на тебя, темноту каждой ночи, и всякую тоску и молчание: и вот – возросла ты у меня, словно лоза виноградная.
О душа моя, тяжелая изобилием своим, словно лоза виноградная, стоишь ты передо мной, с надутыми сосцами и темными, густо нависшими золотистыми гроздьями:
– смущенная и подавленная счастьем, преисполненная ожидания в изобилии своем и стыдящаяся этого ожидания.
О душа моя, нигде нет и не было подобной тебе, более любящей, широкой и всеобъемлющей! Где будущее и прошлое сходились бы ближе, чем у тебя?
О душа моя, все я отдал тебе, и ради тебя опустели руки мои. И вот! Теперь говоришь ты мне с улыбкой, полная печали: "Кто же из нас должен благодарить:
– должен ли благодарить дарящий, что берущий взял у него? Дарить – не есть ли потребность? Брать – не есть ли сострадание?".
О душа моя, я понимаю улыбку печали твоей: теперь избыток твой сам простирает тоскующие руки!
Полнота твоя бросает взоры на шумящее море, ищет и ожидает; тоска от избытка смотрит сквозь небо очей твоих!
И поистине, о душа моя! Кто, видя улыбку твою, не исходил бы слезами? Сами ангелы проливали бы слезы перед благодатью улыбки твоей!
Твоя благость и сверхдоброта твоя не хотят жаловаться и плакать: но сама улыбка твоя исходит желанием слез, и дрожащие уста – жаждой рыданий.
"Всякий плач не есть ли жалоба? И всякая жалоба не есть ли обвинение?" – так говоришь ты себе, предпочитая улыбаться, нежели в слезах излить страдание свое:
– в потоках слез излить страдание, которое причиняет тебе избыток твой и томление лозы виноградной по виноградарю с ножом его!
Но если не хочешь рыдать, не хочешь выплакать пурпурную скорбь свою, тебе дано будет петь, о душа моя! Смотри, улыбаюсь я сам, предвещая тебе это:
– тебе дано будет петь страстную песнь, покуда моря не затихнут, прислушиваясь к томлению твоему,
– покуда на тихой тоскующей глади моря не покажется челн, золотое чудо, вокруг злата которого кружится все хорошее, дурное и невиданное;
– и множество зверей, больших и малых, и все чудесное, легконогое, бегущее по голубым тропинкам,
– туда, к золотому чуду, к вольной ладье и хозяину ее – к виноградарю, ожидающему с алмазным ножом своим,
– к твоему великому избавителю, о душа моя, – пока еще безымянному; лишь песни будущего найдут имя ему! И поистине, уже благоухает дыхание твое этими песнями;
– уже пылаешь и грезишь ты, уже пьешь утешение из всех глубоких, звонких источников, уже отдыхает тоска твоя в блаженстве будущих песен!
О душа моя, теперь я отдал тебе все, даже последнее свое, и ради тебя опустели руки мои: я повелел тебе петь – вот последний мой дар!
Я повелел тебе петь, так скажи мне, скажи: кто из нас должен благодарить? – Впрочем, нет, лучше пой для меня, пой, о душа моя! И позволь мне благодарить тебя!
Так говорил Заратустра.
ДРУГАЯ ПЛЯСОВАЯ ПЕСНЬ
1.
"В твои глаза взглянул я недавно, о Жизнь: сверкало золото в ночи глаз твоих – и стихло сердце мое перед страстным желанием:
– я видел, как золотой челнок сверкал в темных водах, то исчезая, то появляясь вновь, ныряя, всплывая, манил он к себе, золотой челн-качалка!
На ноги мои, рвущиеся в пляс, бросила ты взгляд – смеющийся, вопросительный, жаркий, пьянящий.
Маленькими ручками своими только дважды тронула ты кастаньеты – и вот уже ноги мои ожили, одурманенные пляской.
Пятки отрывались от земли, пальцы ног словно прислушивались, внемля тебе: ибо слух у танцора – в пальцах ног его!
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!"
2.