Страница 10 из 70
"Нет на земле ничего большего, чем я: я – перст Божий, я – устроитель порядка", – так рычит чудовище. И не одни только длинноухие и близорукие опускаются на колени!
О, даже вам, великие души, нашептывает чудовище свою мрачную ложь! О, оно угадывает богатые сердца, охотно расточающие себя!
Оно угадывает и вас, победители старого Бога! Вы утомились в борьбе, и теперь сама усталость ваша служит новому кумиру!
Героями и теми, кто честен, хотел бы окружить себя этот новый кумир! Холодное чудовище охотно греется под солнцем чистой совести!
Этот новый кумир все готов дать вам, если вы поклонитесь ему: [14] так покупает он блеск добродетелей ваших и взор гордых очей.
Вами хочет он приманить многие множества! И вот изобретена была адская штука – конь смерти, бряцающий сбруей божеских почестей!
Да, изобретена была смерть для многих множеств, смерть, прославляющая себя под видом жизни: поистине, неоценимая услуга всем проповедникам смерти!
Государством зовется сей новый кумир; там все – хорошие и дурные – опьяняются ядом; там все теряют самих себя; там медленное самоубийство всех называется жизнью.
Взгляните же на всех этих лишних людей! Они крадут произведения изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они эту кражу. И все превращается у них в болезни и бедствия!
Посмотрите на этих лишних! Они постоянно больны; они выблевывают желчь свою и называют это газетой. Они глотают друг друга и никак не могут переварить.
Посмотрите же на них! Они приобретают богатства и становятся еще беднее. Они, немощные, жаждут власти и, прежде всего, рычага ее – денег!
Взгляните, как лезут они, эти проворные обезьяны! Как карабкаются друг через друга, как срываются в смердящую пропасть!
Туда, к трону власти стремятся они: в безумии своем мнят они, будто счастье восседает на нем! Часто грязь восседает на троне – и трон нередко стоит в грязи!
Безумцы все эти карабкающиеся обезьяны, мечущиеся, словно в бреду. Зловоние источает их кумир, это холодное чудовище; зловонны и они сами, служители его.
Братья мои, неужели хотите вы задохнуться в смрадном чаду их вожделеющих пастей? Бейте же стекла, выпрыгивайте на свободу!
Прочь от зловония! Прочь от идолопоклонства лишних людей!
Подальше от смрада! Подальше от чадящего дыма человеческих жертв!
Свободна и теперь еще земля для возвышенных душ. Еще много привольных мест для отшельников и для тех, кто одинок вдвоем; мест, где веют благоуханием спокойные моря.
Еще открыт великим душам доступ к свободе. Поистине, мало что может овладеть тем, кто владеет лишь малым: хвала бедности!
Только там, где кончается государство, начинается человек – не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, – единственная и неповторимая.
Туда, где государство кончается, – туда смотрите, братья мои! Разве не видите вы радугу и мосты, ведущие к Сверхчеловеку?
Так говорил Заратустра.
О БАЗАРНЫХ МУХАХ
Друг мой, беги в свое уединение! Я вижу, ты оглушен шумом великих и исколот жалами малых.
С достоинством умеют лес и скалы молчать вместе с тобой. Уподобься же вновь любимому дереву своему: раскинув ветви, прислушиваясь, тихо склонилось оно над морем.
Где оканчивается уединение, там начинается базар: там, где базар, там шум великих актеров и жужжание ядовитых мух.
В мире самые лучшие вещи еще ничего не значат, пока нет того, кто их представит с подмостков: великими людьми называет толпа этих представляющих.
Плохо понимает толпа все великое, то есть творческое; но хорошо понимает актеров, представляющих все великое на сцене.
Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир – невидимо вращается он; а вокруг актеров вращаются толпа и слава: это и называют мировым порядком.
У актера есть дух, но мало совести духа. Он всегда верит в то, посредством чего заставляет уверовать и других, – он верит в себя самого!
По-новому верит он завтра, а послезавтра – вновь по-другому. Стремительны чувства его, как у толпы, и так же переменчивы настроения.
"Опрокинуть" означает у него "доказать"; "свести с ума" – "убедить". Самым же убедительным доказательством считает он кровь.
Истина, проскальзывающая только в чуткие уши, для него – ложь и ничто. Поистине, он верит лишь в тех богов, от которых в мире больше всего шума!
Базар полон ликующими паяцами, и толпа гордится своими великими людьми, этими повелителями минуты!
Но минута настойчива, и вот – торопят тебя эти настырные и требуют ответа: да или нет? Увы, если захочешь поставить ты стул свой между их "за" и их "против"!
Да не будут в соблазн тебе эти суетливые поборники безусловного тебе, возлюбленному Истины! Никогда еще не держалась она за руку абсолютного.
Сторонись и остерегайся этих навязчивых: только на базаре набрасываются с вопросом – "Да или нет?".
Медленно течет жизнь всех глубоких родников: долго должны ждать они, пока узнают, что упало в глубины их.
Подальше от базара и славы уходит все великое: в стороне от базара и славы жили всегда изобретатели новых ценностей.
Друг мой, беги в свое уединение: я вижу, ты искусан ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый свежий ветер!
Беги в свое уединение! Слишком близко жил ты к маленьким и жалким; беги от их невидимого мщения! Нет в них ничего, кроме мести.
Не поднимай же руки на них! Ибо они бесчисленны, и не твой это жребий – бить мух.
Нет им числа, этим маленьким и жалким: не одному гордому зданию дождевые капли и сорные травы послужили причиной гибели.
Ты – не камень, но уже становишься пустым от множества падающих капель. Трещины и щели появляются на тебе.
Я вижу, устал ты от ядовитых мух и в кровь исцарапан во многих местах, а гордость твоя не хочет даже возмущаться.
Крови желают эти жалкие создания, крови жаждут их бескровные души – вот и жалят они в невинности и простоте душевной.
Но ты глубок, и глубоко страдаешь даже от ничтожных ран; и вот, не успеешь ты излечиться – снова ползет ядовитый червь по руке твоей.
Но ты слишком горд, чтобы взять и прихлопнуть этих лакомок; берегись же, как бы не стало уделом твоим переносить их ядовитую наглость.
И с похвалами жужжат они вокруг тебя: назойливость – вот что такое похвалы их! Быть поближе к коже и крови твоей – этого жаждут они.
Они льстят тебе, словно Богу или дьяволу; они визжат перед тобой, словно перед Богом или дьяволом. Ну что ж, они льстецы, визгуны – и не более.
Бывают они любезны и предупредительны с тобой. Но таково всегда было благоразумие трусов. Да, трусливые умны!
Своей мелкой душой они много думают о тебе: ты всегда вызываешь у них подозрение. Все, о чем много думают, становится подозрительным. [15]
Они наказывают тебя за добродетели твои, а прощают – зато полностью – только ошибки твои.
Ты снисходителен и справедлив, потому и говоришь: "Не виновны они в своем ничтожном существовании". Но их мелкая душа думает: "Вина лежит на всяком великом существовании".
Когда ты снисходителен, они все равно чувствуют твое презрение и возвращают тебе благодеяние твое, уязвляя тайком.
Молчание гордости твоей всегда им не по вкусу: но они ликуют, когда бываешь ты настолько скромным, чтобы стать тщеславным.
То, что узнаем мы в человеке, воспламеняем мы в нем. Остерегайся же маленьких людей!
Перед тобой они чувствуют себя ничтожными, и низость их тлеет и разгорается в невидимую месть.
Разве не замечал ты, как часто они делались безмолвными, когда ты подходил к ним, и как силы покидали их. словно дым от угасающего костра?