Волчья дорога

В лагере глухо забил барабан.

— Обед, юнкер. Хватит на сегодня.

К лагерю, вверх по склону вела извилистая, раскисшая от дождей тропинка.

— Скажите, капитан, а... — юноша споткнулся о корень, покачнулся, но устоял на ногах. — А кто в армии лучший...

— Лучший боец? — Яков усмехнулся. — Если на шпагах — то какой-нибудь аристократ голубых кровей при штабе командующего. Аристократам делать нечего, вот они и тренируются, учителей нанимают. А если просто так — то крестьянин с косой, когда поймает тебя на своём огороде.

На обед компания собралась в капитанской палатке — капитан, мастер-сержант, прапорщик Лоренцо — грустный и с исцарапанной мордой, стрелок Ганс, на правах исполняющего обязанности лейтенанта, Магда, присвоившая себе функции кашевара. Ну и новый юнкер, судорожно пытавшийся наесться кашей армейской обыкновенной. Магда, со всем её искусством, с трудом превратила её в съедобную. Едва-едва. Ветераны хмыкали, смотря на мучения молодого поколения.

— Привыкай, парень. Бывает и хуже.

— Да уж, окрестности армия подмела, как метлой, — бурчал мастер-сержант, работая челюстями. — На зимние квартиры пора. Ещё месяц на одном месте, и голодать будем.

А после обеда юнкер пропал. Вроде бы только что торчал здесь с удивлённым видом — и нет его. Явился через пару часов — взъерошенный, лохматый, но с улыбкой до ушей. Отловил Магду, протянул пару куриц и, отчаянно робея, попросил приготовить.

Как-бы случайно проходивший мимо мастер-сержант оскалился до ушей и одобрительно хмыкнул:

— Ну ты даёшь, парень. А я уж думал, наши всю округу подмели. Прям Рейнеке-лис какой-то.

И тут парень резко, на каблуках, развернулся к сержанту. Его рука метнулась к эфесу шпаги, глаза сверкнули неподдельной яростью.

— Я вам не лис... — голос его напоминал глухое звериное рычание.

"Чего это он", — проходивший мимо капитан рванулся наперехват — юнкер явно намеревался опробовать капитанскую науку на его же сержанте. На его же единственном, неповторимом и совершенно незаменимом мастер-сержанте. Рванулся, но не успел — сардж с шутливой усмешкой поднял руки, улыбнулся и сказал:

— Ну хорошо, парень. Хорошо. Не лис так не лис... Рейнеке-НеЛис. — Окружающие добродушно хохотнули. Странная вспышка прошла, парень тряхнул головой, отпустил шпагу и засмеялся вместе со всеми.

Так и стал парень в роте "не-Лисом". Или "Рейнеке Не-Лисом" — кличка к юнкеру приклеилась намертво. По лагерю то и дело слышалось «Рейнеке, сегодня твоя очередь в караул» и так далее. Не-Лис освоился, стоял со всеми в караулах, осваивал хитрую науку прятаться от капитана, когда тот искал добровольцев поработать за писаря, бегал вместе с итальянцем Лоренцо в город. Даже пару дуэлей устроил, несмотря на строгий запрет. И куриц притаскивал ежедневно. Сержант, воспринявший это как вызов своему умению ставить караулы так, чтобы ни одна мышь не проскочила, пару дней гонял своих орлов в хвост и в гриву. Орлы клялись и божились, что мимо них мышь не проскакивала. А курицы были вкусные. В конце-концов, сержант плюнул, почесал бороду и пошел объяснять Рейнеке, что с начальством надо делиться. Объяснения были восприняты как должное, что несколько примирило старого вояку с вопиющим нарушением дисциплины. Так прошла пара недель. Капитан мотался то в штаб, то в город — выбивал жалование, зимнюю одежду, новости, приказы — хоть что-нибудь. Лужи по утру уже серебрились жалобно хрустевшим под сапогами ледком — шла зима, а ясности все не было. Полковник О`Рейли запил, заскучал и, в конце-концов, уволился из армии, заявив всем, что континент его достал, и он едет домой — в родную Дрогеду, в Ирландии. Розы выращивать. Его закадычный приятель и подполковник Джон Смит тоже остался один, плюнул и завербовался домой, в Англию — воевать за какой-то парламент. В островных делах Лесли мало что понимал, но от души помолился, чтобы друзья-приятели больше не встретились. Или хотя бы встретились на одной стороне. По лагерю шныряли какие-то подозрительные люди в штатских плащах, садились у костров, шептали прокуренными голосами заманчивые вещи. Один такой нарисовался в роте, присел к огоньку, заговорил вкрадчиво: "Не заскучали ли, господа?". Господин предлагал сбежать — во Фландрию, на испанскую службу. Там ещё воевали. "...Четыре талера, господа. И оплата регулярно, каждый месяц".

— Вот только месяцы там без команды из Мадрида не наступают, — хмыкнул мастер-сержант и показал Якову письмо от старого приятеля на испанской службе. Письмо, в шутку, было помечено пятьсот одиннадцатым января... Капитан всё понял правильно, вербовщик очень неудачно поскользнулся и начал обходить роту Лесли стороной.

Наконец, приказы пришли. Армию распускали — на зимние квартиры, поротно. Про жалование по-прежнему молчали, просто выдали бумагу с печатью — рота имеет право вольного постоя в... И послали с богом. Как всегда, как будто никакого мира и не было. Вот только — вот только местом постоя назначили один хорошо известный роте монастырь, в котором они уже однажды побывали.

— Да, — медленно, с расстановкой проговорил сержант, недоверчиво глядя на штабную бумагу. — Приятно, конечно, когда старые друзья тебя не забывают. Но всё-таки... — тут старый вояка задумался, огладил бороду и задумчиво глянул на серое небо — будто хотел прочитать что-то между тяжёлых дождевых туч.

Капитан мог только согласиться — за всем этим явно виделась чья-то лапа. То есть рука — изящная тонкая рука в надушенной кружевной перчатке. У "бедной вдовы" на роту явно были какие-то свои виды. Конечно, графине Амалии рота раньше оказывала более чем серьёзные услуги в кое-каких делах, о которых лучше не рассказывать к ночи. И, по логике, могла рассчитывать на благодарность. Вот только с благодарностью у аристократов всегда было плохо.

И даже к шведам не сбежишь — война некстати, но окончилась. В конце концов, капитан плюнул и положился на бога, судьбу и собственную удачу. Пора было выступать.

1-4

Марш

Тяжело, натужно бил барабан, солдаты, звеня сталью, скрипя кожей ремней и лениво ругаясь, строились в привычные колонны по четыре. Мушкетёры в широких обвисших шляпах с ружьями на плече и дымящимися фитилями вставали в голове и хвосте колонны, пикинёры в тяжёлых сапогах, шлемах и колетах буйволиной кожи с длинными пиками — также привычно в середину. Жалобно скрипели колесами обозные повозки, покрытые шумной толпой солдатских жён, слуг, обозной челяди. Захлопало развёрнутое на холодном осеннем ветру ротное знамя в середине строя — чёрный имперский орел смотрел на людей с полотнища сверху вниз, презрительно, как генерал на толпу новобранцев. Лоренцо, ротный прапорщик, появился в последний момент, из ниоткуда, откозырял капитану рукой на бегу и занял привычное место — у древка знамени. Губы маленького итальянца что-то шептали, а глаза смотрели с такой задумчивостью, что капитан даже удивился.

Напоследок Яков оглядел колонну ещё раз — вроде порядок, обернулся — Рейнеке — юнкер торчал, как и приказывали, за капитанской спиной. Вид у паренька был довольно-таки ошарашенный. Взмах руки, барабаны забили частую дробь, и колонна двинулась, стремительно набирая привычный ветеранам темп. Хриплые голоса затянули старый пехотный марш. "Der grimming Tod mit seinen Pferd" . "Тот, кто шагал в этом строю до тебя — тоже пел, тот, кто встанет в строй вместо тебя — допоёт за тебя...". Капитан обернулся — юнкер шел рядом с потерянными глазами — немудрящая песня пробрала его до костей. Как Якова в своё время, когда он услышал её в первый раз. Когда... Тут капитан с удивлением понял, что и не помнит уже, сколько лет назад это было. За спиной колонны вспыхнуло рыжее пламя — кто-то бросил напоследок огонь в опустевшие лагерные шалаши.

— Зачем ? — прошептал юнкер

— Просто так. По привычке, — ответил ему Яков с грустной усмешкой. — Тридцать лет воевали.

Как будто и не менялось с тех пор ничего — мир там подписали или не мир...