Маска

Ойнох кивнул мне, его покрасневшие глаза светились от магической силы.

— Все в укрытия! Конечностей и голов не высовывать! Сейчас рванёт!

Боевой маг послал в огромные хрустальные люстры энергетические импульсы, и несколько тонн хрусталя буквально разорвало мириадами острых осколков. Настенные барельефы и драгоценные фрески окрасились внутренностями несметного множества тварей, волна зловония, накрывшая нас, по плотности была практически материальна, и я пожалел, что заранее не надел шлем с респиратором, хотя личному составу, кажется, наличие таких шлемов не сильно помогало. Сократить поголовье летучих миног получилось на славу, но они немедленно стали вновь прибывать и формировать новый летучий косяк, ещё плотнее и шире прежнего.

— Огонь из всех стволов! Патронов не жалеть! Штурмовые отряды, не высовываться!

Шквал пуль утонул в косяке визжащих миног. Двигаясь как единое целое, словно огромное червеобразное тело, они извивались, вяло пытаясь уклониться от пуль.

— Отставить огонь! Все внутрь круга, свечи не сбивать! — заорал я, поняв, что вот-вот последует удар.

Оказавшись в нём, я бросил трость Себастине и стал складывать пальцы нужным образом, начитывая по памяти нужные слова. Тело исполинского червя изогнуло и ударило, навстречу ему длинными пиками вытянулось синее пламя свеч, и червь отпрянул с рёвом, от которого с потолка посыпались куски загаженного убранства. Следующие два удара я тоже выдержал достойно, хотя привкус крови во рту обозначился очень чётко.

— Неплохо… — хрипло выдохнул Ланн Ойнох, когда червь-исполин отпрянул.

— Такому в КГМ не учат, да, капитан? — через силу улыбнулся я, не оборачиваясь к боевому магу. Секундой позже меня едва не подкосил удар его эмоций.

— Ты оказался готов к битве лучше, чем я предполагал, но это не спасёт тебя, полукровный недоволшебник. Нужно было бежать, пока тебе позволяли.

Сущность, занявшая тело человека, не имела к Ланну Ойноху никакого отношения. Скорее всего, его душа уже растворилась в астральном теле Гоханраталу. Присутствие божественной сущности быстро разрушало человеческую оболочку, глаза Ойноха лопнули и вытекли, в опустевших глазницах поселилась тьма, лёгкие тонули посреди суши, из посиневшего рта лилась зловонная водица. Она же заполняла все члены мёртвого тела, превращая его в разрывающий мундир изнутри кусок отёчной плоти с вздутыми венами.

— Он был славным малым, смелым и сильным человеком. Зря ты его убил.

— Скорби о своей душе, полукровка, я вот-вот её поглощу!

— Моя душа обещана другой, и такой дрянью ты точно подавишься.

— Я поглощу всех твоих…

Я сложил знак Аксут и выбил бога из тела Ойноха, после чего он вновь напал на выстроенную мной преграду синих огоньков.

Помню треск, с которым раскололся мой череп, и вкус крови, хлынувшей у меня изо рта.

Я ослеп и задыхаюсь, темно, не могу дышать, душно, ослеп… вот и всё. Иначе не опишешь, вокруг темно, и я задыхаюсь. Мучительное чувство, страшное, а хуже всего то, что я никак не могу умереть. Просто барахтаюсь во тьме и задыхаюсь, а тянется это уже, наверное… да, тысячу лет по моим ощущениям. Надоело, если не могу сдохнуть, и не могу вздохнуть полной грудью, то лучше и пытаться перестану.

Как только я решил отказаться от дыхания, мои муки прекратились. По-прежнему слепой, я валялся на чём-то мягком, сыпучем, и не дышал. И чувствовал себя при этом довольно сносно.

Хотя, на самом деле, могу сказать, что я не чувствовал ничего, или почти ничего. Будто тело у меня всё ещё было, но при этом не было кожи, нервных окончаний, органы чувств отказали, вместо привычных ощущений одни фантомы. Фантом руки, фантом головы, где-то они есть, эти части моего тела… или нет? Я изо всех сил попытался поднять эту несуществующую руку и поднести к тому месту, где должно было быть лицо. Отчётливо услышал стук. Пошевелив пальцами, услышал новые постукивания. Странное ощущение, если бы только получилось открыть хотя бы один глаз.

Получилось, и я закричал, увидев нечто жуткое с огромной пастью, ревущее мне в лицо. Я замер, готовясь умереть ещё разок, но этого не случилось. Мне потребовалось ещё немного времени, прежде чем я смог открыть глаз. Что-то непонятное, будто лежу лицом на земле… или на песке? Надо попробовать подняться. Как только я пошевелил руками, мир вокруг меня заходил ходуном, и я вновь зажмурился. Потребовалось немало сил, чтобы признать — мой глаз расположен на руке, точнее, на ладони. Я открыл его, пошевелил пальцами. Какие-то чёрные острые отростки заплясали перед моим взором. Несомненно, мои пальцы.

Открыв оба глаза, я поднял руки, и мир пришёл в движение. Обратив ладони друг к дружке, я увидел две длинные чёрные руки, явно не мои, какие-то жилистые, когтистые, с твёрдой костистой оболочкой вместо кожи, и в каждой ладони блестел крупный красный глаз. Я сам себе поморгал, видя, как чёрные веки то опускаются, то поднимаются. А потом я повернул глаза туда, где должно было быть лицо, и содрогнулся от вида сплошной костяной маски без глаз и носа, гладкой, выпуклой, с огромной пастью, похожей на капкан. Невзирая на своё желание или нежелание, я был вынужден признать, что это я. Во всяком случае, пасть открывалась и закрывалась, когда я пытался открывать и закрывать свой рот.

Ещё больший шок я испытал, переведя взгляд вниз, туда, где должны были быть мои ноги. Они там действительно были, восемь длинных членистых конечностей покрытых чёрным хитином, росших из продолговатой паучьей головогруди, а также огромное паучье брюшко в придачу. Признаться, я впервые за долгое время поддался панике, в конце концов, всю свою жизнь мне приходилось бороться с арахнофобией, а тут вдруг такое. Пришлось опять же смириться с тем, что восьминогое "оно" это тоже я.

Не знаю, сколько я валялся, изредка поднимая руки словно перископы, и оглядываясь. Вокруг была пустыня, иначе эту местность было не назвать, хотя с привычными песчаными просторами мира под Луной эта пустыня не имела почти ничего общего. У неё не было солнца, небосвод чернел ровной тьмой, ни звёзд, ни луны, просто девственно чистая тьма. Но при этом темно не было. То есть белые пески… по-настоящему белые, не жёлтые, не белёсые, а белые, как снег, они будто освещали сами себя. Но это было не так. То, что творилось со светом в этом месте, не поддавалось пониманию даже для моего ума, хотя я очень тщательно постигал физику в своё время. Свет никуда не стремился, не сталкивался ни с какими объектами. Просто небо было чёрным, пески — белыми, ниоткуда ничто не светило, но при этом равнина с редкими невысокими барханами просматривалась на километры.

Первая моя попытка подняться окончилась ничем. Искать центр тяжести можно было сколько угодно, восемь паучьих ног не желали подчиняться, мешали друг другу, запинались, тяжёлое брюшко тянуло назад, а то, что я всё ещё пытался менять направление взгляда, вертя слепой головой, ничуть не помогало делу. В конце концов, даже моё терпение иссякло и в порыве гнева я набросился на единственное, до чего мог дотянуться — до белого песка. Рыча как тупой зверь, и молотя когтистыми лапами, я вслепую кромсал его обманчиво мягкую плоть и бился об неё всем телом. В таком поведении не было достоинства, но когда пелена слепой ярости спала с моего рассудка, я обнаружил, что уверенно стою на всех восьми. Стоило мне подумать, как такое получилось, и я рухнул обратно на песок. Чёрт подери! Я взрослый тэнкрис, я не обязан задумываться над тем, как переставлять свои ноги! Я просто должен идти!

Тогда я поднялся и пошёл, как если бы всё ещё имел две привычные конечности, и они привычно несли меня туда, куда мне надо без моего довлеющего контроля. Восемь ног передвигались в слаженном ритме, о котором я старался не думать, как и о том, где находится мой новый центр тяжести. Мысли же мои обратились, собственно, к тому, куда именно я иду? Я не знал, где нахожусь, и, следовательно, не знал, куда стремлюсь.

Белые пески расстилались под ногами, которые с одинаковой простотой возносили меня на вершины белых барханов и опускали во впадины. Изредка я проходил мимо одиноких деревьев, тощих, лишенных листвы и коры, напоминающих побеленные солнцем кости. Их веточки оказались сухими и ломкими как будто сработанными из мела скульптурами, они легко ломались, крошились и не содержали в себе и намёка на влагу. Не знаю, почему я придавал этому такое большое значение, ведь мне не было ни жарко, ни холодно, я не чувствовал усталости и жажда не терзала меня. Вообще-то, внимательно изучив новую обитель своей грешной души, я не смог точно решить, способна ли она вообще что-то чувствовать?