Страница 17 из 18
Пекарь был хороший человек и даже иногда угощал меня куском белого хлеба. В начале мая ещё лежал снег, хотя дорога стала местами проседать. Я получил хлеб, уложил его в мешки и двинулся в обратный путь. Как вдруг меня нагнало трое молодых уголовников с топорами, угрожая ими отобрали несколько буханок и смеясь убежали. Я погнал лошадь домой в ужасе от того, что меня теперь надолго посадят.
Приехал, бросился к начальнику, тот наорал, но тут же позвонил своему соседу. Скоро приехал тамошний опер, забрал меня с собой и повёз к себе. Выстроили весь наличный состав и предложили мне опознать нападавших. Я узнал молодых негодяев, их схватили и принудили показать, где спрятан хлеб. Часть они уже съели, а часть буханок мне вернули. Пекарь додал мне недостающий хлеб, записав его на меня в качестве долга. Потом я несколько дней не ел хлеба, чтобы покрыть недостачу.
Меня ругали, но понимали, что в данной ситуации любой безоружный возчик хлеба был бы также ограблен. Решили ездить за хлебом в сопровождении вооружённого охранника и ускорить строительство собственной пекарни. Леса хватало, кирпич тоже оставался. Вскоре пекарню закончили. К ней пристроили помещение хлеборезки и жилые комнаты для нас с пекарем. Привезли опытного пекаря (из заключённых), доставили муку и формы. Но вот беда: новая печь была ещё сырой, а начальство торопило – давай, давай хлеб. Протопив двое суток, пекарь решился и развёл опару.
Тесто подошло хорошо, но хлеб в сырой печке не выпекся. Однако мука была затрачена, и начальник велел раздать работягам это полусырое тесто. Делить его на пайки было трудно. Все были злы, но прошло ещё два или три дня, и пекарня наладилась. Пекарь выпросил у своих коллег с соседней подкомандировки ячменной муки (которая придаёт хлебу сухость, но даёт меньше припёку), получил согласие начальника на небольшое уменьшение веса паек, а через неделю мы уже имели чисто ржаной хлеб нормального вида и вкуса, который я развешивал по честной норме.
Прошла бурная весна, и началось короткое северное лето. Неподалёку обнаружилось небольшое озерцо. Зимой из-за толстого льда множество рыбы в нём задохлось. Ребята стали собирать дохлую рыбу и варить. Многие заболели. Начальник отдал строгий приказ: не подходить к озеру, а если кто принесёт рыбу, то сажать в «кандей». Потом начались ягоды и грибы. С грибами тоже морока, голодные люди собирали всё подряд, многие же не знали сортов, а прослышав слово «сыроежки», пытались даже есть их сырьём…
В лагере был всего один опер, занимающийся фильтровкой и дознанием. Так что расследование шло медленно. Но мама со своей стороны написала прокурору Коми АССР ходатайство о моём освобождении, в котором указала, что по сильной близорукости меня освободили от воинской обязанности ещё в 1940 году (подтверждённое справкой из военкомата), что на фронт я пошёл добровольцем. Мама также переслала положительную характеристику на меня, полученную от Академии художеств. Подписал её секретарь комсомольской организации искусствоведческого факультета Абрам Львович Каганович, впоследствии доктор наук, известный своими исследованиями по русскому искусству XVIII века. Характеристика, подписанная А. Л. Кагановичем, произвела в Коми большое впечатление. В то время Лазарь Каганович почитался за одного из главных вождей, и документ, подписанный, как сочли в Коми, вероятно, его сыном, приобретал большое значение…
В то же лето мой московский дядя К. В. Крашенинников самолично приехал в Вожаель и переговорил там с главным следователем Усть-Вымлага, в подчинении которого находилась и наша подкомандировка. Интеллект старого опытного юриста подействовал на серых провинциалов. Дядя даже добился разрешения на свидание со мной, но пока это разрешение дошло до нас и меня отпустили на двое суток в основной лагерь, дядя уже вынужден был вернуться в Москву. Так что мое появление в главном лагере оказалось бесполезным и даже болезненным: молодые уголовники напали на меня и пытались ограбить, хотя в общем-то кроме куска хлеба и нескольких рублей они ничего не нашли.
Моя судьба вскоре (месяца через два) была решена. Бывших пленных, признанных следствием чистыми и невиновными, освобождали из категории «спецконтингента» и тут же зачисляли на службу в армию, во внутренние войска МВД, пополняя вооружённую охрану Усть-Вымлага. Но я ещё до войны был освобождён от воинской обязанности и потому получил полную свободу. Впрочем, свобода была очень относительной: я не мог поселиться в главнейших городах, и вместо родного Ленинграда предложили выбрать город в Ленинградской области. Я растерялся и назвал Кингисепп, под которым попал в плен. Так и записали в документ о моём освобождении: «направляется для проживания в г. Кингисепп.»
Л. Ю. Логинова
Операция «Ейч»
В годы Великой Отечественной войны в Красногорске находился особый оперативно-пересыльный лагерь военнопленных № 27. Первые военнопленные появились в нём после исторического сражения под Москвой. Через этот лагерь прошли десятки тысяч военнопленных более 20 национальностей: немцев, голландцев, французов, испанцев. Некоторые из них покоятся на двух городских кладбищах. Говорят, что таких могил не менее тысячи.
Тема военнопленных трагична. Трагична она и для нашего народа.
Так, только до февраля 1942 года в фашистском плену умерло от голода, холода, эпидемий, или было расстреляно около двух миллионов советских воинов.
30-й танковый полк 12-й армии с тяжёлыми боями отходил от границы. 6 августа 1941 года его части в районе реки Синюхи попали в окружение. Ещё две недели назад они мужественно сражались с фашистскими танковыми моторизованными, пехотными дивизиями, преграждая им путь к Москве. Теперь по дороге к концлагерю им изредка попадались мёртвые танки. Наши танки…
Голодную, уставшую колонну пленных сопровождали конные стражи с собаками. Время от времени раздавались выстрелы, немцы отстреливали ослабевших. Были попытки побега. Неведомо, кто погиб, кто ушёл?! В те страшные недели отступления они сделали свой ещё один шаг к победе!
Среди сумевших скрыться от конвоиров был паренёк из Подмосковья. Буквально последние дни его службы в Красной Армии совпали с началом войны. И вот, вместо долгожданной дороги домой – скорбный путь военнопленного… Совершив побег, он с несколькими бойцами стал пробираться к своим. Но, нарвавшись на гитлеровскую разведку, вновь попадает к немцам…
Его назвали в честь отца и деда Алексеем, домашние и друзья звали просто Лёлькой. Парнем он был отчаянным. На зависть поселковым мальчишкам такие выкрутасы бывало выделывал с велосипедом… Асс! да и только! Это летом. А зимой? Зимой даже зрителей собирал иногда у оврага, что между школой и полотном железной дороги. Особенно ему удавалась «ласточка». Блестяще совершал он виртуозные полёты с горы на одной лыжине… Те, кто был постарше, знали и уважали Лёльку, несмотря на его молодой возраст и скромную должность. Заправским был киномехаником! Крутил он фильмы, пока не пришло время идти в армию.
Весёлые проводы устроили ему его друзья. В маленькой квартирке на одной из поселковых улиц без устали вертели ручку патефона, извлекая из него звуки популярной в те годы мелодии песни, где были такие слова: «… в каждой строчке только точки, догадайся, мол, сама…».
«И кто его знает, на что намекает?» – игриво вопрошал голос с крутящейся пластинки.
Отпели, отгуляли и всем гуртом направились к поезду.
Последние слова прощания прокричал новобранец, на ходу запрыгивая в электричку, уносившую его в невероятно трудное, опасное, боевое и такое непредсказуемое будущее. Впереди была Великая Отечественная.
…Шепилово, Голованевск… Многотысячную колонну военнопленных фашисты гнали по дорогам Западной Украины в лагерь смерти «Уманской ямы».