Отражение

Как в прежние времена?　До субботы.　

Сдерживая смех, Клэр сказала, что мне будут рады, и спросила, когда я хочу прийти.　

Сегодня вечером, если можно.　Ждем к ужину.　Когда ты сможешь снова сесть в седло? — спросил меня Гарольд.　Мне назначили курс физиотерапии, — ответил я. — К субботе буду как огурец.　Сомневаюсь я что-то.　Вот увидишь. Я смогу скакать. Еще четыре дня впереди.　Что ж, желаю удачи.　

Я чувствовал, что еще недостаточно поправился, чтобы сесть за руль, но еще меньше мне улыбалась перспектива спать одному у себя в коттедже. Я взял с собой немного вещей, прихватил коробку Джорджа из кухни и отправился на машине в Чизик, не забыв надеть черные очки. Но это не помогло. Дамы пришли в ужас. Еще бы — черные кровоподтеки, шрамы, трехдневная щетина — не дай бог такое увидеть.　

Стало хуже, — вынесла приговор Клэр, рассмотрев меня поближе.　Но чувствую я себя лучше.　

Как хорошо, что вы видите только лицо, милые дамы. Посмотрели бы на мой живот — сплошной синяк, живого места нет. Внутреннее кровоизлияние в брюшную полость и вызывало спазмы, от которых я так мучился.　

Клэр говорила, что тебя избили, — сказала Саманта встревоженно, — . но я не думала…　Послушайте, — сказал я, — я вообще-то могу поискать ночлег в другом месте.　Не дури. Садись, ужин готов.　

За столом говорили мало и не ожидали, что я поддержу беседу. Я был слишком слаб. За кофе я попросил разрешения позвонить в Суиндон.　

Джереми? — спросила Клэр.　

Я кивнул.　

Сиди, я сама позвоню. Скажи мне номер.　

Я назвал номер, она соединилась с больницей и, вернувшись, сказала:　

Он все еще на аппарате. Но ему лучше.　Если устал, иди спать, — спокойно предложила Саманта.　Спасибо.　

Они поднялись со мной наверх, где я машинально шагнул в маленькую спальню рядом с ванной. Женщины рассмеялись.　

— Мы тут поспорили, вспомнишь ты или нет, — сказала Саманта.　

Утром Клэр ушла на работу. Большую часть дня я пробалдел в плетеном кресле-качалке на кухне. Саманта тоже ушла на работу, где была занята неполный день, вернулась и во второй половине дня пошла по магазинам. Я совершенно расслабился, ожидая, когда в мозг и тело вольется прежняя энергия, а покамест прохлаждался в кресле и думал о том, как хорошо, что мне выпал такой день, — лежу себе и зализываю раны.　

В четверг я отправился в клинику, где пережил два долгих сеанса электротерапии, массажа и общей физиотерапии. В пятницу процедуры предстояло повторить.　

В перерывах между сеансами я обзвонил четырех знакомых фотографов, один из которых работал в журнале «Вопросы фотографии», но никто из них не знал, как проявлять фотографии с пластика или кальки.　

Спроси еще у кого-нибудь, старина, — устало сказал мой приятель из журнала.　

Когда я вернулся в Чизик, солнце почти зашло за зимний горизонт. На кухне Саманта мыла стекла.　

На солнце они выглядят такими закопченными, — сказала она, деловито протирая стекло тряпкой. — Тебе не холодно? Потерпи немного, я быстро.　

Закончив мыть наружную часть стекол, Саманта зашла в кухню и заперла за собой балконные двери. Рядом на низком столике стояла пластмассовая бутылка с моющей жидкостью «Аякс».　

«Аякс»… Где я слышал это слово?　

Я подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть этикетку. «Средство для мытья окон с нашатырем», — прочел я надпись маленькими красными буквами по белому полю. Я взял в руки бутылку и слегка взболтал. Жидкость булькнула. Сунул нос в отверстие и понюхал содержимое. Пахнет мылом. Запах приятный, не едкий.　

Что ты делаешь? — спросила Саманта. — Куда ты смотришь?　Как вы думаете, зачем мужчине просить жену, чтобы та купила ему немного «Аякса»?　Что за вопрос. Понятия не имею.　

Вот и Мари не поняла. Так и не узнала, зачем Джордж ее об этом просил.　

Саманта взяла бутылочку у меня из рук, дабы использовать ее по назначению.　

Этой жидкостью можно мыть любое стекло, — похвалила она «Аякс». — Кафель в ванной. Зеркала. Отличное средство.　

Я снова устроился в плетеном кресле и начал потихоньку раскачиваться.　

Саманта искоса посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:　

Знаешь… два дня назад ты выглядел… краше в гроб кладут.　А сейчас?　Ну, а сейчас можно не торопиться бежать за гробовщиком.　Завтра побреюсь, — пообещал я.　Кто тебя избил? — спросила она вскользь, продолжая наводить блеск на стекла. Вопрос, однако, был серьезный. Ответить на него односложно — ее это вряд ли устроит, она-то ждет от меня другого. Признания. Своего рода платы за предоставленное без расспросов убежище. Если я ничего не скажу, она не станет настаивать. Но могу ли я утаить от нее правду теперь, когда мы стали так близки?　

Чего же я хочу от этих людей, которых все больше ощущаю своими? Я никогда не искал семьи и избегал постоянных привязанностей, считая, что узы любви не для меня. Что будет, если я, со всеми своими проблемами, войду в жизнь женщин, живущих в этом доме, и поделюсь с ними тяготившим меня грузом? Ведь может статься, в один прекрасный день за спиной у меня вновь зашумят рвущиеся на свободу крылья, я улечу, и поминай как звали.　

Саманта правильно поняла мое молчание, и в ее обращении со мной произошла едва уловимая перемена. Нет, она не стала недружелюбной, но ощущение тепла исчезло. Прежде чем она успела　

домыть окно, я стал ее гостем, а не… а не кем? Сыном, братом, племянником, частью ее существа.　

Одарив меня лучезарной, ничего не значащей улыбкой, она поставила чайник на плиту.　

Вернулась с работы Клэр — усталая, но оживленная,　

и хотя она ни о чем не спросила, я видел, что и она ждет, что я скажу.　

За ужином я вдруг обнаружил, что рассказываю им все от начала до конца, и это вышло так естественно, что я не удивился и не расстроился.　

Вы, наверное, не одобрите меня, — сказал я, — но я решил довести дело Джорджа до конца.　

Медленно, рассеянно, не разбирая вкуса пищи, женщины ели и слушали, слушали…　

Я не могу остановиться на. полпути, и сейчас не время жалеть, что я вообще ввязался в эту историю. Да и жалею ли я… я не знаю. Я попросил разрешения пожить у вас несколько дней, потому что дома оставаться опасно. Мне нельзя возвращаться, пока я не узнаю, кто хотел меня убить.　Но ты можешь никогда не узнать, — сказала Клэр.　Зачем ты так говоришь? — оборвала ее Саманта.　Если он не узнает… — она запнулась.　Я буду совершенно беззащитен, — закончил я за нее.　Может, сообщить в полицию? — предложила Клэр.　Может, и сообщу.　

Остаток вечера мы провели в раздумьях. Я не отчаивался. Из Суиндона поступили хорошие новости: легкие Джереми постепенно выходили из паралича. Он все еще не мог дышать сам, но за прошедшие сутки наступило существенное улучшение. В голосе дежурной сестры слышалась усталость. «Нельзя ли поговорить с Джереми?» — спросил я. «Сейчас узнаю. Нет, в реанимации это не разрешается. Попробуйте в воскресенье».　

В пятницу я долго возился в ванной, сбривая жесткую щетину и выдергивая шелковые нитки, которыми сестра зашила разрывы на моем лице. Надо отдать ей справедливость, поработала она на славу — раны совершенно зажили, воспаление прошло, и, возможно, шрамов не останется. С синяками дело обстояло не так благополучно: они вылиняли в　

зелено-желтый цвет, и два выбитых зуба, конечно, не выросли снова, но, в общем и целом, из зеркала на меня смотрело человеческое лицо, а не маска из фильма ужасов.　

Саманта возвращение цивилизованного обличья восприняла с облегчением и настоятельно рекомендовала обратиться к ее зубному врачу.　

Тебе нужны коронки, — сказала она. — И ты их получишь.　

Тем же вечером мне действительно поставили коронки, правда, пока временные: фарфоровые　

обещали сделать в ближайшее время.　

Между двумя физиотерапевтическими сеансами я отправился в Базильдон, небольшой городок к северу от Лондона, где находилась известная британская фирма по производству фотобумаги. Я решил не звонить, а явиться туда лично: не так-то просто сказать человеку в лицо, что ничего не знаешь. Так и вышло.