Отражение

После пятого заезда мы с Мари распрощались. Взяв из машины фотографии Ланса Киншипа, я направился в весовую, как вдруг увидел, что у двери стоит Джереми Фоук.　

Смотри, упадешь, — сказал я.　Понимаешь, я думал…　

Ты думал, что я выполню твою просьбу, только если схватить меня тепленьким прямо у носовой.　Ну… в общем-то, да.　Что ж, ты недалек от истины.　Я приехал поездом, — сказал он явно довольный воей проделкой. — Подбросишь до Сент-Олбанса?　По-моему, у меня нет другого выхода.　

Увидев меня, Ланс Киншип подошел за фотографиями. Я машинально представил их с Джереми друг другу, добавив, что именно в доме у Киншипа в последний раз пил виски Джордж Миллейс.　

Разрывая твердый конверт, Киншип наградил каждого из нас пронзительным взглядом, после чего сокрушенно покачал головой.　

Да, жалко Джорджа. Отличный был парень. — Он выхватил фотографии из конверта и стал просматривать одну за другой, высоко взметнув подвижные брови. — Прекрасно, — заключил он. — Просто отлично. Сколько с меня?　

Я заломил баснословную цену, но он только кивнул и, вытащив туго набитый кошелек, тут же отсчитал деньги.　

Сделаете еще?　Конечно. Перепечатка обойдется дешевле.　Каждый вид в двух экземплярах, — сказал Киншип. — Хорошо?　Каждый вид? — переспросил я удивленно.　Да. Они мне все нравятся. Чудо как хороши. Хотите взглянуть, — обратился он к Джереми и приглашающе помахал пачкой у него перед носом. Джереми принял предложение с похвальным энтузиазмом и, просматривая снимки, даже счел нужным по-киншиповски вскинуть брови.　Вы, должно быть, в мире кино большой человек, — сделал вывод Джереми. Киншип просиял и стал засовывать фотографии обратно в конверт.　В двух экземплярах, — повторил он. — Хорошо?　Хорошо.　

Он кивнул и пошел прочь, но не успел отойти и десяти шагов, как остановился — показать свои фотографии очередной жертве.　

По-моему, пора делать ноги, — сказал Джереми, наблюдая за Киншипом. — Если этот тип будет　

продолжать в том же духе, тебя через пять минут клиенты на части разорвут.　

Я вполуха слушал болтовню Джереми, не решив еще, хочется ли мне ему верить. Внимание привлекло зрелище куда более необычное, и я застыл, наблюдая.　

Смотри, — дернул я Джереми за рукав, — видишь, вон там, двое, стоят и разговаривают.　Ну, вижу.　Один из них — Барт Андерфилд, тренер из Ламбурна. А второй — помнишь фотографию во французском кафе? Так вот, это Элджин Яксли… вернулся домой из Гонконга.　

Итак, Элджин Яксли снова в Англии. Всего через три недели после гибели Джорджа, через две недели после того, как сожгли его дом, Элджин Яксли счел возможным вернуться.　

Я часто торопился с выводами, но на сей раз вряд ли это случайность. Элджин Яксли уверен, что уличающая его фотография благополучно сгорела, потому-то и стоит сейчас, не таясь, и широко улыбается, счастливый, что бояться больше нечего.　

Проклятый шантажист и его имущество обратились в прах — это ли не повод для радости?　

Может, просто совпадение? — предположил Джереми.　Нет, — отрезал я.　Гляди, прямо сияет.　Жалкий холуй.　Ты сохранил фотографию?　Можешь не сомневаться.　

А пока Элджин Яксли похлопывал Барта Андер- филда по спине, ощерив в улыбке крокодилью пасть, а Барт Андерфилд не казался таким довольным даже после того, как был оправдан судом.　

И что ты собираешься с ней делать?　Подожду. Посмотрю, что будет дальше.　Помнишь, я как-то посоветовал тебе сжечь фотографии? — задумчиво спросил Джереми. — Я был неправ.　Ну-ну, — улыбнулся я. — Завтра займусь голубыми прямоугольниками.　

Так ты догадался, как их проявлять?　По-моему, да. Надо попробовать.　И как же?　

В его глазах светился неподдельный интерес, обычно рассеянное выражение сменилось сосредоточенным, и Джереми удалось задержать на мне взгляд на целых десять секунд.　

Гм… Тебе как, лекцию о природе света прочесть или просто рассказать, что я буду делать?　Ради бога, не надо лекций.　Так вот, я думаю, что, если увеличить оранжевые негативы через синий светофильтр и напечатать их на высококонтрастной бумаге, может получиться нормальный снимок.　Черно-белый? — спросил, подмигнув, Джереми.　Черно-белый.　Откуда возьмешь синий светофильтр?　Ты, кажется, все-таки хочешь, чтобы я прочел тебе лекцию. Пойдем. Посмотрим последний заезд.　

Мне показалось, что Джереми заколебался. Он, как мог, старался отбрыкаться от моего предложения и даже снова поджал ногу: видно, совесть служителя Фемиды не позволяла ему принять участие в столь низменном зрелище. Но вскоре выяснилось, что я был к нему несправедлив. Когда мы уже сидели на трибунах в ожидании старта, Джереми вдруг сказал:　

Между прочим… я сегодня днем уже видел скачки. И тебя видел.　Да ну?　Я подумал, что грех отказываться от возможности познать новое…　Ну и как тебе?　Да так себе. И что ты нашел в этих скачках?　

По дороге в Сент-Олбанс Джереми рассказал, что удалось узнать.　

Как ты советовал, я связался с телекомпанией: попросил показать бухгалтерские книги и познакомить хоть с кем-нибудь из участников съемок. Кстати, в Сосновой Сторожке снимали фильм всего один раз, и съемочная группа провела там недель шесть, не больше.　Шансов мало.　

Да. Но, как бы там ни было, мне объяснили, где найти режиссера, — он все еще работает на телевидении. Режиссер произвел на меня тяжелое впечатление — хмурый такой усатый дядька — ну, в общем, сам понимаешь. Я встретился с ним в Стритхэме, он сидел на обочине дороги и наблюдал за профсоюзным собранием электриков. Они, видишь ли, решили объявить забастовку, а потому отказались осветить церковный дворик, где он собирался снимать сцену из нового фильма. Одним словом, настроение у него было отвратительное.　Могу себе представить.　Толку я от него не добился, — сказал Джереми с сожалением. — Только рот открыл, а он как понес меня: «Что же я, по-вашему, должен помнить какие-то вшивые шесть недель тринадцать лет назад и вшивую девчонку с вшивым сосунком?» Дальше — больше. Дескать, была бы его воля, он бы всяких вшивых прихлебателей на пушечный выстрел к Сосновой Сторожке не подпустил. И вообще, ходят тут всякие, суются, куда не следует, а ему это вот где сидит, ему работать надо. Так что лучше мне убираться подобру-поздорову. Вот так.　Очень жаль.　Потом мне удалось заловить одного актера, он был занят в том злополучном фильме на главной роли, а сейчас временно работает в картинной галерее, — так он сказал мне то же самое. Тринадцать лет назад? 'Молодая женщина с маленькой девочкой? Безнадежно.　Я возлагал большие надежды на съемочную группу, — сказал я со вздохом.　Могу найти других, — сказал Джереми. — Это совсем не трудно. Я связался с актером через наших агентов.　Поступай, как считаешь нужным.　Думаю, можно попробовать.　А музыканты долго жили в Сторожке?　

Джереми извлек из кармана уже изрядно помятый　

листок и, сверившись с ним, ответил:　

Три месяца — плюс-минус неделя.　А после них?　Религиозные фанатики, — он поморщился. — Твоя мать, по-моему, не была набожной.　

Она и понятия не имела о том, что такое религия.　Этих сектантов тоже уже давно след простыл.　Возможно. Послушай, а почему бы нам не пойти другим путем? Опубликуем фотографию Аманды в журнале «Лошадь и Собака» — вдруг кто-нибудь узнает конюшню? Здание, наверное, стоит на прежнем месте и ничуть не изменилось.　Это будет стоить недешево.　Ну уж не дороже частных детективов, — отозвался я. — Думаю, журнал берет деньги за место на полосе — а что на этом месте будет стоять, фотография или текст, им все равно. Я могу сделать хороший черно-белый снимок нужного размера, а там посмотрим. Может, кто и клюнет.　Уговорил, — вздохнул Джереми. — Боюсь, расходы на поиски Аманды в конечном итоге превысят сумму, которую она сможет унаследовать.　А бабушка… действительно так богата?　Не знаю. Не удивлюсь, если там и нет ничего. Она ужасно скрытная. Ее бухгалтер, по-моему, в курсе дела, но из этого скряги и слова не вытянешь. Прикидывается этаким простачком.　

В Сент-Олбансе первым делом заехали в лечебницу. Джереми уселся в приемной и стал листать старые номера женского журнала, а я поднялся наверх в комнату умирающей. Поддерживаемая подушками, она сидела необычайно прямо. На волевом, суровом, все еще полном жизни лице горели злые, совсем не старческие глаза.