Отражение

Я слегка наклонил голову и сказал: 　

— В лицо знаю.　

— Мистер ден Релган, это — Филип Нор. Жокей. — Журналист был непривычно подобострастен. Я заметил, что в присутствии ден Релгана это случалось со многими.

— Мистер ден Релган хочет сфотографировать всех своих лошадей, но одна вот всякий раз, когда видит камеру, становится на дыбы. Как заставить ее стоять спокойно?　

— Я знал одного фотографа, — ответил я, — так он, чтобы успокоить дикую лошадь, включал на полную громкость магнитофон с записью охоты. Лошадь стояла и слушала как завороженная. Фотографии получались потрясающие.　

Ден Релган надменно улыбнулся, давая понять, что любая идея, кроме его собственной, — сущий вздор, а я, яростно кивнув головой на прощанье, пошел в весовую. «Жокей-клуб», должно быть, сошел с ума! Нынешние его члены, заправлявшие конноспортивным бизнесом, были большей частью люди дальновидные, энергичные и порядочные. Аристократы или выходцы из высших слоев общества, они имели право кооптации, и образец служения делу, воспитанный в них в течение многих поколений, способствовал процветанию конного спорта. Хотя горсточка старых аристократов-консерваторов уже вымерла, и сегодня мало кто мог пройтись насчет крепкоголовых власть предержащих, приходилось лишь удивляться, что их благородные потомки отступили перед выскочкой ден Релганом.　

В весовой рядом с Гарольдом я увидел лорда Уайта и с ужасом подумал, что он пришел по мою душу. Но оказалось, могущественный распорядитель «Жокей-клуба» спустился с небес вовсе не для того, чтобы копаться в моих сандаунских и иных грехах. Он пришел сообщить Гарольду, что для заезда, в котором участвует Точило, учрежден специальный приз. Если Точило выиграет, Гарольду, Виктору и мне при всем честном народе вручат подарки.　

— Но обычно о скачках на специальный приз объявляют заранее, — удивился Гарольд.　

— Верно… Этот щедрый жест сделал мистер ден Релган. Сегодня его дочь будет награждать победителей. — Он в упор посмотрел на меня. — Вы — Нор?　

— Да, сэр.　

— Вы все слышали? Хорошо? Отлично. — Он кивнул, повернулся и через минуту уже разговаривал с другим тренером, рысак которого принимал участие в том же заезде.　

— Интересно, сколько нужно призов, — сказал, понизив голос, Гарольд, — чтобы купить себе место в «Жокей-клубе»? — И уже нормальным голосом добавил: — Виктор приехал.　

— Точило в отличной форме. Здесь ему нет равных, встревоженно сказал я.　

— Успокойся, — насмешливо ответил Гарольд. — Если сможешь, валяй, выигрывай! Виктор ошалеет от радости, если ему достанется кубок Айвора ден Релгана. Они друг друга терпеть не могут.　

— Я не знал, что они знакомы…　

— Мир тесен, — сказал Гарольд, пожав плечами. Они вроде бы члены одного игорного клуба. — Эта тема ему надоела, и он вышел из весовой, а я еще поболтался там несколько минут, наблюдая, как лорд Уайт подходит к очередному тренеру, чтобы дать указания.　

Лорду Уайту шел шестой десяток. Высокий, стройный, с открытым приятным лицом и густыми седеющими волосами, обещавшими вскоре достигнуть снежной белизны, он обезоруживал яркой синевой глаз, а благородство его манер очаровывало всякого, кто приходил к нему с жалобой. Именно он, а не главный распорядитель, был истинным главой «Жокей-клуба», поскольку занял этот пост не в процессе голосования, а благодаря прирожденной внутренней силе.　

Все уважали лорда Уайта за безупречную честность. Его прозвище — Старина Сугроб — произносилось только за глаза и было придумано, чтобы как-то умерить восхищение человеком, чьи достоинства так явно бросались в глаза.　

Слава богу, — подумал я со смешанным чувством вины и облегчения, — Стив Миллейс не приехал, и я не увижу молящих и беспомощных глаз. Слава богу, сегодня мне не придется подвозить его, помогать ему таскать вещи и вместе с ним посещать его больную мать. Я переоделся в цвета Тишу и вышел из весовой, сосредоточившись на мысли о предстоящем заезде — скачке с препятствиями для новичков.　

Заезд был несложным, но и не сулил вчерашнего триумфа. Всю дистанцию Тишу шел резвым галопом и финишировал четвертым, чем безмерно обрадовал свою хозяйку. После заезда я пришел в весовую и взвесился вместе с седлом. Потом вернулся в раздевалку и переоделся в цвета Виктора Бриггса, чтобы скакать на Точиле. Привычное дело. Каждый день приносил с собой что-то новое, но в целом один был похож на другой. Две тысячи дней я шел в раздевалку, надевал камзолы разных цветов, взвешивался и скакал. Две тысячи дней надежд, труда и пота, заслуженных и незаслуженных наград. Работа. Более того — часть моего существа.　

У меня оставалось довольно времени — Точило скакал через два заезда, — и я, набросив пиджак на жокейский камзол, вышел из весовой посмотреть, что творится на белом свете. И увидел леди Уайт. Тонкое аристократическое лицо ее было напряжено.　

Мы не были коротко знакомы, хотя меня вместе с другими жокеями, участвующими в скачках с препятствиями, представляли ей на приемах, которые дважды на моей памяти давал лорд Уайт. Приемы устраивались раз в три-четыре года по инициативе и на деньги лорда Уайта. Они отличались размахом, и на них приглашались все; изящная леди Уйат, стоя рядом с мужем, приветствовала многочисленных гостей, собиравшихся на ипподроме в Челтнеме. Лорд Уайт считал мир конного спорта неким братством друзей, которые должны иногда поразвлечься, и на приемах сам веселился от души, зажигая остальных. Я с удовольствием там бывал и прекрасно проводил время.　

Зябко кутаясь в норковое манто, леди Уайт сосредоточенно смотрела вперед из-под широких полей коричневой шляпы — и не могла оторвать глаз. Интересно, куда она так смотрит? Проследив за направлением ее взгляда, я увидел ее образцового мужа — он разговаривал с девушкой.　

Но как! Он буквально упивался беседой, всем существом, от сияющих глаз до кончиков подвижных пальцев, излучая радость неподдельного увлечения.　

Я скривился в улыбке, глядя на эту старую, как мир, картину, не без удовольствия представив, что сегодня чистый, как снег, лорд получит далеко не аристократическую взбучку. Ну и дела!　

Айвор ден Релган все еще держал речь перед журналистами из больших ежедневных газет. Двое из них были спортивные репортеры, трое вели колонку светской хроники, а кто как не Айвор ден Релган мог считаться человеком светским и не чуждым спорту?　

Барт Андерфилд громко объяснял пожилой супружеской чете, что Осборну следовало подумать, прежде чем пускать Точило в забег на три мили, ведь каждый дурак знает, что эта лошадь не может пройти и больше двух. Пожилая пара обалдело кивала.　

До меня вдруг дошло, что стоящий рядом со мной человек, так же как и леди Уайт, не может оторвать глаз от лорда Уайта и его собеседницы. Человек этот ничем не выделялся: заурядная внешность, не первой молодости, но еще не приблизился к среднему возрасту. Темные редеющие волосы, очки в черной оправе, серые брюки, замшевый, хорошо пошитый пиджак оливкового цвета. Заметив, что я смотрю на него, он бросил на меня беспокойный взгляд и пошел прочь, а я на ближайший час напрочь забыл о нем.　

На площадке для выводки стоял Виктор Бриггс. Вид у него был довольный. Увидев меня, он и словом не обмолвился о нашем конфликте. Гарольд уже успел зарядиться оптимизмом и держался очень уверенно: расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок и равномерно покачивая биноклем, который держал в руке, он вещал, как с трибуны:　

— Точиле этот заезд — пара пустяков. Лошадка в отличной форме, верно, Филип? Видал, как он классно прошел по Даунсу? Что твой локомотив! — Его шумный голос парил над группами владельцев, тренеров и жокеев, которые, в отличие от Гарольда, находились в состоянии предскакового мандража.　

— Просто из кожи вон лез, — гремел Гарольд. — В превосходной форме. Он их всех сегодня побьет, как по-твоему, Виктор?　

Гарольду случалось впадать в излишнюю самоуверенность, но, к счастью, если она в конечном итоге оказывалась неуместной, он не унывал, легко объясняя проигрыш излишним весом, и никогда не упрекал жокея, даже если тот и был виноват.