Страница 36 из 110
В Бухаре были убиты кадровые английские разведчики капитан Конолли и полковник Стоддарт, после чего в Лондоне издали секретное распоряжение, запрещающее англичанам выполнять опасную работу самим. Её отныне должны были выполнять другие люди — теперь жар предстояло загребать чужими руками. И прежде всего — руками местных жителей.
Вице-король Индии лорд Лоуренс выразился на этот счёт хоть и не очень изящно, но по-государственному точно: «Не имея возможности отомстить в случае их смерти, мы потеряем лицо». Использование местных жителей на «грязной» работе в условиях «холода» позволяло это лицо сохранять во всех случаях жизни, даже в самых неприятных.
Во-первых, местных и обнаружить труднее, чем спесивых, медлительных британцев, во-вторых, если местные провалятся — их не жалко, этот товар стоит недорого, в-третьих, политические последствия в результате провала будут равны нулю — за каких-то там узкоглазых туземцев Англия отвечать не намерена... И так далее.
А главное — местным можно было платить меньше, чем своим.
Впрочем, меры предосторожности, предпринятые англичанами, особых результатов не дали — вскоре в Дарксте был убит британский разведчик Хейуорд. Корнилов удивился: чего же этот дурак застрял там, когда была команда драпать? Хотел выслужиться? Итог получился печальный: замешкавшемуся британцу вспороли брюхо от пупка до кадыка.
— Вы слышали когда-нибудь об агентах-пандитах, Николай Фёдорович? — спросил Корнилов.
— Странствующие монахи?
— Да. С тибетского на русский это так и переводится: «странствующие монахи».
— О том, что арестовали кого-то из них — взяли с полипными, не слышал, но о том, что среди них могут быть шпионы, догадывался всегда. У вас есть какие-нибудь новые сведения об этих людях?
— Есть.
— Интересно, интересно... Надеюсь, расскажете?
— У меня нет от вас секретов, Николай Фёдорович.
— О пандитах мне рассказывал в одном из писем Пржевальский, он встречался с ними в горах. Более того, они подарили ему древнее молельное колесо.
Корнилов сощурился иронически: молельное колесо для всякого монаха, познающего смысл жизни ногами, — святой предмет, с ним они не расстаются. Молельное колесо — это такой полый медный цилиндр-сундучок, внутри которого монахи хранят свитки с молитвами, а используют они эти сундучки по многу раз на день — ни одна молитва без свитков не обходится.
— Ох, — Корнилов качнул головой, — не те это были пандиты.
— Что, ненастоящие?
— Настоящий странствующий монах никогда не подарит своего молельного колеса встреченному путешественнику, даже если у того будет царский титул, это — табу. Одну минутку, Николай Фёдорович. — Корнилов сходил к себе в комнату, принёс оттуда небольшое молельное колесо, выкованное из старой жёлтой меди, с тёмным замысловатым рисунком по всему барабану, на четырёх металлических ножках, погнутых от времени и долгих путешествий, поставил колесо перед консулом. — Полюбуйтесь, Николай Фёдорович!
— Ну что... Молельное колесо как молельное колесо, вполне обычное. — Петровский снял с него верхнюю крышку, внутри колеса находились бумаги — молитвы, скрученные в небольшие бумажные рулоны, достал один из свитков, развернул. Свиток был написан тусклыми, выгоревшими от времени чернилами. — Молитва очень старая, вышла из-под руки писца лет двадцать назад. — Петровский вгляделся в текст. — Обращение к Всевышнему, чтобы дал дождя.
— Как вы думаете, сколько лет этому молельному колесу?
Петровский приподнял колесо, подержал его в руках, словно хотел определить его вес, поставил на стол.
— Старое колесо.
— И всё-таки, Николай Фёдорович, сколько ему лет?
— Точно не могу сказать, это, наверное, даже археолог-профессионал не определит, но колесу лет двести, не меньше.
Корнилов вздохнул:
— Два с половиной года, Николай Фёдорович... Всего-то. Колесо это «древнее» сработано в местечке Дехра-Дан под руководством капитана топографического управления британской армии Томаса Монтгомери.
Консул покачал головой удивлённо, вновь взял колесо на руки, потетёшкал, будто ребёнка.
— Поразительно, — произнёс он.
— Смотрите. — Корнилов перехватил из рук консула колесо, вытряхнул из него свитки. — Само колесо — очень удобный контейнер для карт, путевых заметок, схем, зарисовок и прочих бумаг. — Капитан щёлкнул ногтем по внутренней стенке цилиндра. — А вот и потайное отделение. — Он подцепил пальцем небольшой плоский язычок и снял со дна цилиндрическую крышку. — Для двух-трёх секретных записок места хватает вполне.
— Потрясающе! — Петровский неверяще покачал головой.
— Вот углубление, видите? — Корнилов провёл пальцем по абрису лунки, выдавленной в крышке молельного колеса. — Это — место для компаса. Англичане сейчас заняты тем, что стараются ликвидировать белые пятна на своих топографических картах. Кашгария для них — сплошное белое пятно.
— Естественно, для того, чтобы завладеть миром, нужны очень хорошие карты. — Петровский не выдержал, усмехнулся.
— Для определения высоты пандиты используют термометры, их Монтгомери наловчился врезать прямо в посохи этих монахов. Более того, пандиты, Николай Фёдорович, научились делать то, до чего мы вряд ли когда додумаемся — наши отечественные агенты на это не способны: в раковинах улиток возят ртуть, и если им, например, нужно определить наклон вершины, они выливают ртуть в молитвенную чашу. Молитвенная чаша, в свою очередь, украшена рисунком. В орнамент вкраплены деления. По этим делениям пандиты очень точно определяют уровень горизонта и углы вершины.
— Ну, что ж, — движения Петровского сделались неожиданно суетливыми, он с расстроенным выражением лица промокнул платком лоб, — это называется «Век живи — век учись». Я об этом никогда раньше не слышал.
— Я и сам до приезда сюда не слышал. Между тем, замечу, я совершенно уверен, что нашего Левшу по части изобретательности вряд ли какой иностранец обставит. Далее... — Корнилов тщательно придавил фальшивое дно-крышку ко дну молельного колеса, стукнул ногтем по медному гулкому боку. — Из нескольких обычных пуговиц Монтгомери умудрился сделать секстант. — Капитан вновь стукнул молельное колесо по боку. — Очень похоже на солдатский ранец.
— Странствующие монахи могут ходить по миру месяцами, годами... Господи!
— Они и ходят месяцами и годами... И шпионят против нас. В пользу Англии.
— Мы можем что-нибудь сделать, Лавр Георгиевич?
— Конечно, можем. Но для этого нужны очень большие деньги. И способы — совсем не дипломатические. Кстати, над рассусоливанием в этом мире смеются, а вот жестокость признают и уважают. Для начала агентов надо перекупить, а потом поступать с ними, как в Бухаре поступили с полковником Стоддартом и капитаном Конолли.
Петровский невольно передёрнул плечами.
— Иногда я думаю, что дипломатом быть гораздо приятнее, чем военным, — аккуратно произнёс он, поморщился — всё же фраза, несмотря на старание, получилась более грубой и неуклюжей, чем ему того хотелось бы.
— Возможно, — не стал отрицать Корнилов, отнёс молельное колесо в свою комнату. — Вот мы и ищем способ, как достойно ответить капитану Монтгомери, — произнёс он, вернувшись.
— Этот молодой человек пойдёт далеко, — прозорливо заметил Петровский.
— Он уже далеко пошёл. Начальник разведшколы. По меркам австро-венгерского генерального штаба — на генеральской должности. До лампасов — один шаг.
В окна стучались своими жёсткими ветками яблони, словно просились в дом погреться.
Петровский глянул на Корнилова, по его лицу понял, о чём тот думает, и произнёс скорее для самого себя, чем для капитана:
— Как много бы я дал, чтобы моя семья была здесь, со мною...
— Я о своих тоже думаю очень часто, — признался Корнилов.
— На вашем бы месте, Лавр Георгиевич, я не стал бы маяться и при первой же возможности отправился бы в Ташкент, взял семью в охапку и привёз сюда.