Страница 110 из 114
— Пощади, государь-батюшка! Недоглядели проклятые!
Государев посох всё же прошёлся по спине Скуратова, для порядка и его иногда поколотить можно, но не слишком больно и недолго. Игумена и Стёпку Кобылина тоже наказали, но не до смерти, отправили в дальние монастыри. Вечером, разговаривая со своим зятем Борисом Годуновым, Григорий Лукьянович кряхтел:
— За что и бит был?
Спина верного Малюты болела несколько дней, зато понял, каково тем, кого государь отходит тяжёлым посохом всерьёз.
А Филиппа сначала похоронили в самом монастыре, но в первый год по смерти Ивана Грозного он был перевезён в родную обитель — на Соловки. А в 1652 году царь Алексей Михайлович из рода Романовых по совету патриарха Никона повелел перевезти прах бывшего митрополита в Москву и его мощи выставить в Успенском соборе Кремля. Сам Филипп решением Собора был причислен к лику святых. Царь новой династии просил прощения у убитого митрополита от имени всей России, от себя и своих потомков.
Ныне в Москве у Яузских ворот стоит величественный храм Петра и Павла, возведённый на средства бояр Колычевых. Есть версия, что он накрыл могилу Григория Лукьяновича Скуратова, того самого Малюты, убившего митрополита Филиппа. Потомки выполнили заповедь своего замечательного предка «любить врагов ваших».
За 15 лет до конца.
АЗ ЕСМЬ ЦАРЬ!.. ЕДИН, И ДРУГОГО НЕ ДАНО!
т этой тени Иван Васильевич и вовсе откинулся навзничь и захрипел.
Если бы кто увидел тень, поразился — не святой отец, не ближайший советчик появился из тьмы угла, а словно сам Иван Грозный, только постарше и покрепче.
— Нет тебя! Нет! И не было!
— Чего ж ты тогда боишься?
Государь уже захрипел, посинел, заваливаясь на спину, лекарь всё пытался чем-то его напоить, хотя было ясно, что это бесполезно...
Так кого же больше других испугался умиравший царь?..
Иван Васильевич в который раз уже не мог успокоиться в тяжком раздумье.
По Руси гуляла его опричная армия, грабя и наводя ужас одним своим существованием. Никто и не помышлял уже о сопротивлении, уже уничтожен весь род Старицких, и старую княгиню Ефросинью в монастыре извели, и князя Владимира с женой не было больше, Иван Васильевич сам уничтожил, некому поперёк царя к власти рваться... А он всё думой какой-то страшной исходил, всё измену выкорчёвывал...
Только один человек знал, что это за дума. Знал, но помочь ничем не мог.
Снова и снова разводил руками Малюта Скуратов:
— Нет, государь...
Кажется, уже пол-России по человеку перебрали, сквозь опричное сито просеяли, но Георгия не нашли. Иногда закрадывалась мысль, что нет его вовсе, мало ли что могло за столько времени с человеком случиться... Но Иван Васильевич стоял на своём:
— Есть! Нутром чую, что есть. Ищи!
Скуратов искал. Но на сей раз царь позвал к себе в тайную молельню, озабоченный явно не собственными грехами.
И верно, стоило плотно закрыть дверь, как огорошил заявлением:
— Не там ищешь!
У Малюты не просто похолодело на сердце, оно обмерло:
— Дак как же, государь? Где велено, людишек перебираем.
— Он не станет ноне в тайниках отсиживать, не мальчик, чай. По Руси измена множится, дай волю, бояре один за другим прочь побегут, только потому и не бегут, что земли у них здесь да пойманными быть боятся.
Малюта чувствовал, что не ради него говорит это государь, Иван Васильевич вслух рассуждал сам с собой, точно выговаривал то, что в мыслях накопилось. Наверное, так и было, а потому молчал верный пёс, только слушал.
— Откуда проще всего за границу бежать, чтобы на нас чужую помощь привести?
— Из Полоцка...
— Не-ет... От литовцев мы всегда неприятностей ждём, как и от Девлет-Гирея. А ежели ждём, значит, готовы отбиться. Пусть захватывают город, другой, мы снова отобьём, в ответ чего захватим. Хуже, когда внутри измена. Самое страшное — это коварство, от него защиты нет, понимаешь это? Когда уж ясно станет, что коварством побеждён, то сопротивляться поздно. Старицких нет больше, один он остался, значит, пора и ему тоже... Откуда может этот змей выползти? Откуда и не жду, но если его рядом не оказалось, значит, сидит там, где силу свою чувствует. А сильным остался только Новгород с его землями. И удобным во всём, и своих сил немало, и помощь есть откуда взять.
Скуратов ахнул:
— Да ведь в Новгороде Пимен?! И смирные они...
Царь почти забегал по маленькой молельне, из-за широкого шага полы его длинного кафтана распахивались, задевали Скуратова. Но тот не шелохнулся, даже не отступил дальше к стене, настолько поразили Малюту слова государя. Мысли одна другой быстрей мелькали в голове. Хотелось сказать, что Новгород опричников не потерпит, можно людишек положить зря, да и как там перебирать?
— С чего Пимен так в митрополиты рвался? Не с того ли, чтоб сподручней меня было убрать?
Это была уже нелепица, но Григорий Лукьянович не привык даже задумываться над словами государя. Если сказал Иван Васильевич, значит, так и есть! Решился наконец верный пёс спросить:
— В Новгороде людишек перебрать, государь?
— Нет! Он не там, город хоть и большой, а там на виду был бы. Он где-то ближе... Отправь ловких в Тверь, да таких, чтоб никто ничего не заподозрил. Пусть всех Георгиев переберут, всех поимённо.
Он остановился, чуть постоял, а потом усмехнулся:
— А в Новгород вместе пойдём, позже. Новгород силён против Москвы, слишком силён. Бил их дед, да не добил.
— Спалить?
— Нет, но разорить так, чтоб впредь супротив Москвы головы поднимать не смели ни в торговле, ни в чём другом.
Только к декабрю к Малюте примчался какой-то человек, по виду и не опричник, из тех, что шныряют по городам и весям, свою выгоду во всём ищут, а чем занимаются, и не сказать, то приторговывают чем-то, то слухи распускают... О чём шептался гость с правой рукой государя, не знал никто, да и не рискнул бы спросить, у Скуратова таких доносчиков каждый день по десятку бывало. Только после разговора с этим Григорий Лукьянович вдруг к царю засобирался, а гостя велел от души накормить и напоить в своих хоромах. Не вышел из них гость, так, видать, с непривычки напился, что не проснулся поутру. Схоронили скромно, никто не пожалел, потому как не любили таких нигде.
И самому Малюте не до гостя, он действительно отправился к государю...
— Государь, не вели казнить, вели слово молвить...
Голос от волнения даже сиплый. Иван Васильевич с недоумением уставился на Скуратова: с каких это пор он так заговорил? Но понял, что разговор важный и тайный, махнул рукой, зовя за собой в молельню. Басманов только вздохнул, глядя вслед рыжему Скуратову, семенившему вслед за царём. Как ни ублажал Федька государя в опочивальне, как ни старались для него отец и сын, а не достичь того положения, которое невесть с чего у Скуратова. Какая же тайна связывала государя с этим рыжим палачом? Однако Басманов старался не задумываться, выяснять себе дороже...
Дверь в молельню закрылась особенно плотно.
— Есть...
— Где? — и спрашивать, о чём речь, нет смысла, оба прекрасно понимали.
— В Торжке. Семья у него — жёнка и сын, мальчонка ещё...
Иван Васильевич замер, стоял долго. Малюта тоже замер, не дыша, боясь двинуть даже рукой.
— Из Новгорода письмо есть, якобы от Пимена и лучших людей к полякам, чтобы под их руку встать. Знаю, что подложное, но сделано ловко. Пора Новгород и Тверь под себя брать, а меж ними и Торжок почистим, чтоб никто не сказал, что ради него идём. Готовь опричников. Только всё тайно, никто не должен ведать, куда и зачем пойдём, и про Новгород тоже. Не то потом ещё десять лет по всей Руси искать будем.