Страница 10 из 70
Вы спросите, что же это за место? С удовольствием отвечу. Ведь удовлетворять здоровую любознательность читателя - обязанность автора. Но только здоровую. Всё хорошо в меру, и для гармонии с окружающим миром не все следует выставлять напоказ.
Да, так вот - о месте. Жил я на окраине Нахабино (небольшого городка в Подмосковье, скорее поселка, километрах в тридцати от Москвы), в небольшом двухэтажном общежитии для семейных железнодорожников. Правда, не все обитатели были семейные, и я в том числе. Место, откровенно говоря, было глухое. Часть поселка, где я обретался, состояла из узких улиц с небольшими, или среднего размера, частными домами. Более добротные и солидные - из бруса, остальные - рубленые или засыпные. Изредка попадались новые дома из красного или рыжеватого кирпича, обращавшие на себя внимание среди спокойных, неброских красок остальных строений.
Палисадники перед домами заросли кустами, и к концу лета и осенью нарядно раскрашивались ярко-оранжевыми гроздями рябины, красными ягодами калины и кистями темно-вишневых, почти черных, ягод черемухи. Зубчатые листики вездесущих кленов обрамляли это зеленое буйство, где хозяева пустили размножение своей приусадебной флоры на самотек.
Позади у многих росли яблони и груши. Обилие растительности создавало почти сельскую обстановку, подкрепляемую кудахтаньем кур, гусиным гоготанием и редким блеянием коз.
Наша полудеревенская окраина отделялась от основного посёлка магистральной железной дорогой рижского направления. По рельсам, холодно поблескивающим отполированной колесами сталью, проносились мимо поезда - шумные, стремительные и всегда какие-то мимолетные, даже если проходил товарняк. За железной дорогой шла другая, уже городская, жизнь. Вдоль широких улиц ровными рядами росли небольшие деревья, за которыми высились пятиэтажные дома из светлого силикатного кирпича. Место казалось скучным и казенным.
С одной стороны общежития, вплотную придвинувшись к железной дороге, находилось железнодорожное депо для пригородных поездов. Длинный производственный корпус, когда-то выкрашенный в синий цвет, теперь основательно поблекший, солидно возвышался над местностью. Депо было огорожено высоким бетонным забором. Он создавал ощущение закрытости и недоступности протекающей за ним какой-то особой железнодорожной жизни, воспринимаемой снаружи только как гудки электропоездов, металлические звуки поскрипывающих при движении по рельсам вагонов и частые, торопливые и невнятные, объявления диспетчера, эхом перекликающиеся одновременно из разных частей депо.
С другой стороны общежития, через пустырь напротив, стояли в ряд несколько давно построенных частных домиков, спрятанных в листве привольно разросшихся возле них кленов и тополей. За домами было небольшое, укромное старое кладбище, закрытое зеленью кустов и высокими пышными деревьями, о существовании которого трудно было догадаться из-за густых зарослей. Асфальтированная, в колдобинах дорога начиналась от высоких, темно-зеленых железных ворот депо и шла мимо общежития, кладбища, и в конце упиралась в Волоколамское шоссе.
В стороне от дороги, за общежитием, в линейку стояли два пятиэтажных дома, а потом начинался спуск в овраг, перегороженный плотиной, за которым приютилась маленькая деревушка со сладким названием Малиновка, вытянувшись вдоль склона в сторону Волоколамского шоссе. Открытые, вытоптанные посередине домашним скотом и птицей деревенские дворы, отделенные друг от друга жердяными заборами, как будто в какой-то момент призадумались, спускаться ли им дальше по склону, да так и остались стоять, открытые для всеобщего обозрения с противоположной стороны оврага.
Скорее всего, вам интересно узнать, что привело меня в это уединенное место. Комната в общежитии принадлежала моему товарищу, который играл в регби за команду высшей лиги "Локомотив", но потом его забрали в армию, строить БАМ, а я перебрался на его место. Можно было поселиться в институтском общежитии, но не хотелось - поднадоели временность положения и студенческая суета.
В Нахабино жизнь текла размеренней и спокойней, но в своей сердцевине она всё равно оставалось бесприютной. Я уже давно, сразу после школы, проживал один, и привык обходиться малым, хотя догадывался, что есть и другая жизнь, в которой и душе уютнее, и быт налажен. Но когда ты молод и кажется, что все ещё впереди, то такое положение "перекати-поля" особо не угнетает - надежды закрывают глаза на многие неудобства. Иногда прорежется осознание "легковесности" своего студенческого статуса - как бы увидишь себя и свою неустроенную жизнь со стороны, - но вскоре ненадолго пришедшее прозрение и уходит. Что-то существенно поменять - сложно, и лучше просто не думать об этом.
Для занятий наукой место подходило идеально - глухомань, больше там делать было нечего. Ещё я состоял в сборной спортивного общества "Труд" по академической гребле, и первые два года аспирантуры на деле больше греб, чем предавался научным занятиям. Тренировались интенсивно - при гребле работают девяносто пять процентов мышц, и тренеры заботились о каждой из них.
Мы много занимались тяжелой атлетикой - когда поднимая максимальный вес, когда развивая скоростную выносливость, работая со средними весами. Периодически тренеры устраивали тесты, что всегда вносило оживление в наши тренировочные будни и воспринималось почти как развлечение. В такие тренировки в спортзале царило приподнятое, отчасти даже праздничное настроение. Кто сколько поднял, все на виду. Спортсмены соревнуются друг с другом, стараются перекрыть свои прежние рекорды. Штанга тяжело ухает на помост, железо звенит! Парни здоровые, веса на штанге немалые, хорошо за сто килограммов в каждом движении. Слышны оживленные комментарии, обмен мнениями. После тренировки гребцы, подтрунивания друг над другом, вспоминают забавные моменты: кто-то, желая поднять вес побольше, не приседал до конца, как требовалось; другой, не удержав равновесия, бросил с высоты штангу на помост, произведя неимоверный грохот.
Ещё мы регулярно бегали кроссы, иногда километров по тридцать, после чего обычно ещё часа полтора играли в футбол, но это уже считалось отдыхом, в свое удовольствие, хотя футбольные баталии были жаркие и бескомпромиссные - народ очень быстро увлекался.
Зимой добавлялись лыжные гонки. Чаще - на своей спортивной базе в Серебряном Бору, но нередко выезжали и в другие места - в район Красногорска, в Мытищи, где на хорошо оборудованных лыжных трассах соревновались с другими спортсменами - и гребцами, и лыжниками.
Люблю я все-таки лыжи!
Техника была, и тренировочная зима для меня проходила в каком-то веселом калейдоскопе самых разных лыжных маршрутов - от открытых равнинных, до сплошных крутых подъемов и спусков среди хвойных и смешанных подмосковных лесов, волшебно украшенных искристой, игольчатой изморозью. Но далеко не все разделяли мое пристрастие к лыжным гонкам, так что эти тренировки часто служили поводом к добродушному ворчанию моих товарищей по команде и источником забавных историй, включая многочасовые ночные блуждания в лесу, когда в снегопаде слишком уверенный в себе лидер уводил группу с лыжни.
На Клязьминском водохранилище, куда команда иногда выезжала, при виде заросших берегов возникали знакомые, полузабытые с детства ощущения, немалая часть которого прошла в лодке отца на Иртыше, где мы вылавливали бревна на продажу и для своего отопления, рыбачили, а иногда плавали в магазины за покупками - либо на противоположный правый берег, либо вверх по течению. Казалось, все это было так давно...
Несмотря на спортивные занятия, я все-таки не забывал, что учусь, и находил время для аспирантских дел. Руководствуясь любимой присказкой моего дяди - "курочка по зернышку", - не только удерживался на плаву, но и успешно двигался вперед. Следуя этой народной мудрости, наукой занимался при малейшей возможности, хотя бы и урывками, и в итоге научная работа двигалась совсем неплохо. Для того, чтобы что-то сделать по-человечески, не так нужно время, сколько желание.