Страница 22 из 30
СЕДЬМОЕ НЕБО
ВМЕСТО ЭПИГРАФА
Начало жизни Где-то далеко, Конец ее, Быть может, недалече. Пройти свой путь Мне было нелегко. Рассказывать о нем Еще не легче. Моя душа и небо — Мы родня, Но то, Седьмое, Что звало к полету, Как ни взлетал, Подобно горизонту, Все время Отходило от меня. Небесную Познал я благодать, И потому, Хоть не достиг Седьмого, Не страшно было Крылья мне ломать, Залечивать И подниматься снова!ПЕРВАЯ ВЫСОТА
Пишу. Лицо к бумаге клонится Не для того, чтоб тешить вас. Так счетовод сидит в бессоннице, Когда не сходится баланс. Ищу за прожитыми годами, Испортив вороха бумаг, Между приходом и расходами Свой затерявшийся пятак. «Такая малость! — Скажут с жалостью. — И пусть его недостает!» Да, малость… Но за этой малостью Непоправимое встает. Известно, Что от дней младенческих, Когда возьмешь и не отдашь, До юности, До дней студенческих Все выходило баш на баш. Ты на отметки жмешь отличные, Ты строг, как формула, А тут Глаза девчат, Дотоль обычные, Раскроются и зацветут. Есть дни цветенья Глаз девических, Когда они, что ни раскрой, Глядят с таблиц логарифмических, С огромных карт географических И даже с чертежа порой. Спокойные, еще ничейные, Они загадочно глядят, Не темные, а так — вечерние, Но огоньки уже горят. О ней мечтал я: Будет близкою, — Когда без стука — где там стук! — Однажды в келью общежитскую Влетел мой закадычный друг. Откинув голову лобастую, Большие руки вскинул он И закричал, Меня грабастая: — Друг! Я влюблен! — И я влюблен. Он, знавший цену преходящему, Взглянул с укором на меня: — Да нет же! Я по-настоящему! — По-настоящему и я. — Секрет друзей Не пропуск разовый, Не сдашь вахтеру в проходной. — Рассказывай! — Нет, ты рассказывай, — Заговорил товарищ мой. И стали сумерки лукавыми, И воздух терпкий, как вино, Цветами пахнущий и травами, Втекал в открытое окно. Откинув прочь стыдливость ложную, Друг доверялся мне в бреду. Играла музыка тревожная, Должно быть, в городском саду. Пьянел он: — Брови соколиные, На взлете загнутые вниз… — Я подсказал: — Ресницы длинные, И даже тени от ресниц. — Мой друг заветное выкладывал, Описывал мне красоту, А я бледнел, я предугадывал За новой новую черту. Секрет друзей Не пропуск разовый, Не на день в душу он впустил. — Ну, друже, ты теперь рассказывай! — Да нет, Борис, я пошутил. — Так пошутил, Что буду сетовать Всю жизнь на глупые слова. За право друга исповедовать Я отдал на любовь права. * * * В душе, Как боль неустранимую, Носил любви я тайный груз. Марьяна — так звалась любимая — Пришла к нам на последний курс. Мы долго мучились в гадании: Откуда? Кто она? Потом Всё выведали на собрании При выдвижении в профком. Есть много рек, Но самой близкою Была и будет, жив пока, Одна таежная, сибирская, Незнаменитая река. Я рос у вод ее разливчатых, Ныряя с каменной гряды, Я на волнах качался зыбчатых, Я на песках ее рассыпчатых Оставил резвые следы. Не знал я, Что, лесная, плёсная, Она текла и в том краю, Где сторожиха леспромхозная Растила девочку свою. Как я, в реке купалась девочка, Ко мне плыла не больше дня Марьянкой брошенная веточка И доплывала до меня. Ее глаза, лицо открытое — За то ли, что росли мы с ней, Одними водами омытые, Одним загаром с ней покрытые, Я полюбил еще сильней. Она играла. Ноты… Клавиши… Нам было в жизни не до них. В то время мы среди играющих Не знали дочек сторожих. Ее учил в тайге нехоженой Какой-то старенький Орфей, Судьбой неласковой заброшенный В лесное царство глухарей. Учил почти с благодарением Не самой трудной из судеб. Он рад был, Что не дров пилением Там зарабатывал свой хлеб. Она играла… И руладами Вела ребят в лесную даль. Шумел, как речка с перекатами, В спортзале старенький рояль. Я мучился, Любовью раненный, Себя сжигая на огне. Друг подходил к душе Марьяниной, А я топтался в стороне. Ему открыться — лишь позориться. Соперники не ходят вслед. Мне оставалось с ним поссориться И снять с души своей запрет. Но гнал я эту мысль-преступницу, Другую поднимал на щит: Кто давней дружбою поступится, Тот и любовь не пощадит. Моей бедой, Моей отрадою И даже смыслом бытия, Моей единственной наградою Была возвышенность моя. Наивный, Гордый в непорочности, Я, радости творя из мук, Бродил при звездах В одиночестве И говорил: — Будь счастлив, друг! Красивому К красивой хаживать, А я любовь свою Сгублю. Любил я чувства приукрашивать, Да и теперь еще люблю. В огромный, До конца не познанный, Страстями полный до краев, Хочу я в мир, не мною созданный, Внести красивое, Свое. * * * Летел Через года тридцатые Стремительный моторный век, И захотела стать крылатою Страна саней, Страна телег. Слова «По-чкаловски», « По-громовски» Уже слетали с наших губ, Когда с путевкою райкомовской Явились мы в аэроклуб. Нас выстукали, Нас измерили, Нас подержали на весах; Пять наших чувств Врачи проверили — На смелость, Выдержку И страх. Глаза? Желать не надо лучшего. — Лети, — сказали, — На лету Увидишь бота всемогущего И ангельскую мелкоту. А грудь? И грудь не старца с посохом. Врач пошутил, пророча взлет, Что в небесах не хватит воздуха, Когда такая грудь вздохнет. И сердце Он не оговаривал. Прослушав, вынес приговор: — Такое сердце в час аварии Способно заменить мотор. А чуткость слуха Всё превысила. Когда б, хоть не на весь накал, Марьяна обо мне помыслила, Я б эти мысли услыхал. Учлет! Ей льстило это звание. Как мы с Борисом, В тот же час Она прошла все испытания И очутилась среди нас. Наш день стал Надвое рассеченным. Мы днем спешили изучать, Как строить самолет, А вечером — Как самолеты истреблять. Все в шлемах И в очках сферических Мы уходили в синь-туман. Так на картинках фантастических Изображали марсиан. За темень глаз, Очками скрытую, Однажды я негромко, вскользь Назвал Марьяну Аэлитою, И это имя привилось. К ней, Кое-как экипированной, Спортивных туфель шел фасон И поясочек лакированный, Что стягивал комбинезон. Я чувствовал себя взлетающим, Когда она По-2 вела, А я бежал сопровождающим На шаг от правого крыла. Потом, Подмяв цветы весенние, Темно-зеленую траву, Мой друг и я — Он откровеннее! — Посматривали в синеву. И сердце билось вулканически С такою страстью новичка, Что где-нибудь Прибор сейсмический, Должно быть, прыгал от толчка. Я был далек От мыслей горестных, А друг бледнел, мрачнел, любя. — Мне за Марьяну что-то боязно… — Мне тоже… — признавался я. — Все шутишь! — и грозил шутящему, Хлестнув ладонью по спине: — Брось, Васька, мне по-настоящему! — По-настоящему и мне. — Но, Дорожившие приятельством, Ломали мы размолвки лед, Кончая споры препирательством: Кому за кем Идти в полет. Полет! Из всех самостоятельных, Из всех хороших и плохих, Лишь три полета знаменательных Еще свистят в ушах моих. Ах, память! Горе слабонервному! Припоминая жизнь свою, Из этих трех полету первому Я предпочтенье отдаю. — Мешо-о-ок! — Пропел инструктор весело. Крестообразным пояском Взамен себя для равновесия Он укрепил мешок с песком. — Ни пуха!.. — Мне Марьяна крикнула От задрожавшего крыла. Машина, пробежав, подпрыгнула И над землею поплыла. Не сильную, — Не очень быструю — Хоть раз летавший да поймет! — Ее, такую неказистую, Я полюбил за тот полет. Ее, несложную, фанерную, Одетую в мадаполам, Вы тоже помните, наверное, Летящие к другим мирам? Во всех крылатых поколениях Она останется жива, Как азбука — В стихотворениях И как в расчетах — дважды два… * * * Так я летал, В душе уверенный, Что мне в заоблачной дали Нет груза лучше, чем доверенный Мешок натруженной земли. Мои глаза не вдруг поверили, Когда, взамен таких поклаж, Ее, Марьяну, мне доверили Идти на высший пилотаж. Вдыхая воздух опьяняющий, Я нес ее средь облаков, Влюбленный, Смелый, соблазняющий Не пышностью пуховиков. Лети, не бойся! Мной хранимую, Тебя, тебя, мою красу, Тебя, тебя, мою любимую, В Седьмое небо унесу. Тебя, травиночку медвяную, Туда, где воздух свеж и тих, Я унесу, мою желанную, От всех соперников земных. По звездным вынесу тропиночкам К неугасающему дню, И песни для тебя, травиночка, Я неземные сочиню. Земной мы покидаем край, Мы в небесах уже. Над нами звезды — выбирай, Какая по душе. Вон ту Покрыла синева Нездешней красоты. Там синяя земля, трава И синие цветы. Вон с той, Что трепетно-ясна, На нас нисходят сны. Там все красно: Земля красна И все цветы красны. Вон та, Холодная, кружит, Как неродная мать. Над нами звезды — прикажи, Какую штурмовать. Машина высилась И высилась, И ветер терся о бока. Уже Седьмое небо близилось, Уже редели облака. И песней Не перепелиного Моя наполнилась душа. Так началась игра орлиная С решительного виража. Страстями юными взвиваемый, Я выполнял, не веря в зло, И штопор, И так называемый Переворот через крыло. Взлетая вверх и снова падая, Счастливый, думал я о том, Как, ловкостью Марьяну радуя, Свершу падение листом. Вы видели Листа падение, Когда он, легче мотылька, Качается от дуновения Неслышимого ветерка? А я… Я все переиначивал, Я — ветер лишь в ушах свистел! Марьяну в небесах покачивал, Казалось, от звезды к звезде. И вдруг: Снижение… Снижение… Близка земля… Кусты… Трава… Закон земного притяжения Вступил в жестокие права. Я падал, Падал птицей раненой. Когда обрушилась гроза, Увидел я глаза Марьянины, Глаза Марьянины, Глаза… И — ночь. И все — как полузрячему. И бред. И поздний страх в бреду, Что я упал на ту горячую, На ту кровавую звезду. Она ко мне в кошмарах сна Пришла из темноты. Здесь все красно: Земля красна И красные цветы. Был красноват винта излом, Повергнувший меня. И под изломанным крылом Лежала в красном цвете том Любимая моя. Теперь Соперников земных Здесь нет наверняка. И вот она в руках моих, По-звездному легка. Я нес ее, И мир иной Перед глазами плыл. В ручье, похожем на земной, Я ей лицо омыл. Я нес и рук не облегчал, Впадая в забытье. — О люди звездные! — Кричал. — Спасите мне ее! И кровь В печальной тишине Остановила бег. И я упал… Навстречу мне Шел звездный человек. И, падая, Я видел дрожь Огромных рук его. Спаситель, помню, был похож На друга моего… * * * На том ли я, На этом свете ли? Иль все еще лечу во мгле? — Марьяна!.. Где ты?.. — Мне ответили: — Она со мною… На Земле. Земля! Я замер в изумлении. Все вставшее передо мной, Как после мира сотворения, Ошеломило новизной. В обычном было необычное. Ты, память, ран не береди! Больница. Белизна больничная, И боль — Как ворон на груди. И тотчас, Не скрывая вызова, Как будто из небытия, Явилось мне лицо Борисово. — Жива? — Жива не для тебя! — Ж-жива!.. — В своем земном значении Есть чудотворные слова. Я был готов на все мучения, Я был готов на отречение От счастья — Что она жива. Клянусь звездою безымянною, Друг торопился не шутя Встать между мною и Марьяною. — Но я люблю! — Люблю и я. Я видел руки, в гневе сжатые, Такие руки насмерть бьют И никогда однажды взятое Назад уже не отдают. Коса стальная с камнем встретилась И с маху высекла беду. И снова мне Марьяна бредилась, И виделась звезда в бреду. Я звал — И слышала Земля: — Марьяна!.. Где ты?.. Где?.. Высокая любовь моя Осталась на звезде.