Флёр

В своей одноместной каюте Флер почти все время читала, вела дневник и грезила. Но она с удовольствием поднималась на палубу подышать свежим воздухом и немного развлечься.

Раздался скрежет, что-то лязгнуло, и доски под ее ногами задрожали. Чайки, спокойно сидевшие до этого на воде, нахохлились, с интересом поглядывая на пароход, потом вдруг взлетели и тревожно закричали. Два больших колеса по обеим сторонам парохода пришли в движение, вгрызаясь лопастями в иссиня-черную воду, которая, оказавшись на гребне колеса, становилась беловато-пенистой и поблескивала на солнце. Посмотрев вверх, Флер увидела шлейф серого дыма, почти вертикально поднимавшегося из черной трубы. Извиваясь, словно змея, он быстро таял в небе.

Перегнувшись через перила, она снова принялась наблюдать за работой колес, дивясь их мощи и размерам.

— Если ветер нам препятствует, — лениво спросила она, — то почему нам не использовать силу пара, чтобы добраться до залива?

— Пар предназначается не для этого, — сказал Ричард. — Его используют только при заходе судна в порт и при выходе из него. К тому же у нас небольшой запас угля. Честно говоря, я не верю, что когда-нибудь появятся пароходы, способные брать на борт такой запас угля, которого будет достаточно для всего рейда. Это непрактично. — Он с отвращением посмотрел на черную дымящую трубу. — Ужасно грязная штука, эти паровые двигатели. Их можно устанавливать только на фабриках — там им место.

— Ах, Дик, — рассмеялась Флер, — ты всегда настроен против всяких новшеств, пока не выясняется, что они тебе самому на пользу. Вспомни, как ты жаловался по поводу паровозов.

— Да, конечно, я и сейчас против таких поездов, — они только пугают лошадей и портят охотничьи угодья! Самые лучшие участки приведены в негодность, так как прямо по ним проложили длиннющие железные рельсы.

— Да, но когда Стегхэмптон пригласил тебя в Гретмон поохотиться, ты с великой радостью повез к нему своих друзей на поезде, чтобы они не утомились в пути верхом.

— Это совершенно другое дело, — с жаром возразил Ричард, пытаясь найти различие. — Существует, например, опасность пожара. Безумие держать громадную пылающую печь на деревянном судне…

Стоявший поодаль сэр Ранульф, хотя, судя по всему, и не прислушивался к разговору детей, негодующе фыркнул:

— Чепуха! Ты не знаешь, о чем говоришь, мой мальчик. В будущем — в весьма недалеком будущем — пароходы будут делать из железа, и они будут использовать только силу пара. Деревянные суда под парусами уйдут в прошлое.

— Надеюсь, я этого уже не увижу, — заявил обиженный Ричард, отойдя на несколько шагов.

— Папа, ты меня поражаешь! Как это так — пароходы из железа? Ведь они камнем пойдут на дно, — возразила Флер.

Но уже что-то другое привлекло внимание сэра Ранульфа. Вглядываясь в море, он улыбался и молчал. Джентльмен, стоявший у борта справа от нее, приподняв шляпу, вежливо заметил:

— Да, это правда, мадемуазель! У судна из железа не больше шансов затонуть, чем у деревянного корабля.

Повернувшись, Флер бросила на него настороженный взгляд. Это был обычный молодой человек, возможно несколько старше ее, не очень высокий и не очень красивый. У него было заурядное лицо, которое на мгновение показалось ей знакомым, и невыразительные шатеновые волосы. На нем была шинель с капюшоном, хорошо сшитая из добротного материала, с меховым воротником — его отличительная деталь. Меховой воротник здесь, на Балтийском море, конечно, был весьма кстати. Бросив быстрый взгляд на сапоги, Флер сразу же поняла, что о таких может только мечтать любой джентльмен.

— Дерево не тонет, сэр, а железо сразу идет ко дну, — возразила она.

— Справедливо. Но корабль плавает не благодаря тому материалу, из которого он сделан, а благодаря своей конфигурации.

Он улыбнулся Флер с видом победителя и снял перед ней фуражку.

— Видите ли, судно удерживает на плаву находящийся у него внутри воздух, — объяснил он, перебирая пальцами внутри фуражки. — Если я положу свою фуражку на воду, она будет прекрасно плавать на поверхности. Но если она зачерпнет воды, то… — Он сделал жест, будто выбрасывает ее в воду. — И voilà! Мне придется еще раз посетить шляпный магазин.

— Понятно, — проговорила Флер. — И этот принцип действует в отношении любого материала?

— Конечно. До тех пор, пока соблюдается правильная форма того или иного предмета.

— Благодарю вас за объяснение. Мне нравится доходить до сути всего.

— Боюсь, вам не захочется больше обращаться ко мне за объяснениями.

Флер вздрогнула.

— Почему?

— Потому что, хотя я могу вам пригодиться со своими инженерными знаниями, такое поведение могут расценить как недостойное джентльмена. Мне не следовало вмешиваться, — сказал он с таким забавным выражением чистосердечного раскаяния на лице, что Флер не смогла сдержать улыбки.

— Зачем вы так говорите, ведь это я сама проявила абсолютно несвойственную для леди жажду к знаниям!

— В таком случае нашей с вами благовоспитанности суждено погибнуть. Это тем более верно, что мы подходим к Ревелю, где, как я знаю по собственному опыту, очень скоро расстаешься со своими благопристойными манерами. Какое превосходное английское слово — «благовоспитанность»! Что скажете? За этим на первый взгляд комплиментом скрыто разящее осуждение! Какой приятный язык — английский. Под его прикрытием можно быть грубым, но этого никто из окружающих не заметит. Такого нет ни в одном языке, из тех которые я знаю, разумеется!

Флер засмеялась.

— Да, вы совершенно правы. Моя тетушка в этом большой мастер, хотя она считает себя англичанкой только в силу того, что Англия ее вторая родина. Я давно заметила, когда ей хочется быть особенно язвительной, она никогда не прибегает к французскому.

— Конечно. Французский — это язык, созданный для описания еды и для составления протоколов, — с самым невинным видом заметил ее собеседник.

— Обычно — это язык любви, — напомнила ему Флер.

Он покачал головой.

— Серьезное заблуждение. Французский язык годится для повара или дипломата, но никогда для возлюбленной или любовника.

— Почему вы так считаете, сэр?

— Потому что, мадемуазель, язык любви должен быть прямым и искренним, а ни того ни другого не добьешься на изящном французском. Поэтому он удобен поварам и дипломатам — и тем и другим приходится лгать во имя своей профессии.

— Мне кажется, с вами небезопасно поддерживать знакомство, — рассмеялась Флер. — Еще немного такой беседы, и я, того и гляди, лишусь всех своих убеждений!

Улыбнувшись, молодой человек надел фуражку.

— В таком случае я удаляюсь, мадемуазель, будучи убежденным, что на таком маленьком суденышке мы непременно встретимся снова.

Флер, поклонившись, всем видом дала понять, что не имеет ничего против такой перспективы. Незнакомец произвел на нее благоприятное впечатление — настоящий джентльмен, и ей понравился тот вздор, который он нес перед ней.

— Да, — продолжал он, — если я не ошибаюсь, нас всех сегодня вечером приглашает на обед губернатор. Это — удивительно общительный человек, и у него — превосходный повар, знаменитый на всю Эстлянию, точно вам говорю. Если мы встретимся под его крышей, вам трудно будет скрыть от всех наше знакомство.

— Вы забыли об одном, сэр, — ответила Флер с серьезным видом. — Мы не представлены друг другу, поэтому о каком знакомстве может идти речь?

— Ах, сейчас я все исправлю. Знаете, на корабле представиться — целая канитель.

Сдернув с головы фуражку, он отвесил ей низкий поклон. Выпрямившись, незнакомец с невероятным достоинством принял позу великого визиря.

— Петр Николаевич Карев просит вашего соизволения покинуть вас, мадемуазель. До скорой встречи!

После его ухода Флер несколько секунд не могла понять, уж не ослышалась ли она, не придумала ли всю эту сцену. Да нет же, убеждала она себя, он все именно так и сказал. И вдруг она вспомнила, что его лицо на какое-то мгновение показалось ей знакомым. Он не был похож на своего брата. Между ними было лишь семейное сходство в чертах лица. Но если Карев-старший отличался поразительной красотой, то его младший брат был просто приятным человеком, которого трудно точно описать.