Флёр

Большую симпатию в ней вызывали солдатки — они тоже приходили сюда чтобы помочь. Это были волевые, практичные, лишенные сентиментальности женщины, прекрасно понимающие мужские потребности. Флер очень скоро установила с ними сердечные отношения, они платили ей тем же.

Самое печальное заключалось в том, что им постоянно не хватало медикаментов. Настойки опия было так мало, что большинство хирургических операций проходило без нее. Из палат доносились крики и стоны там хирурги, вооружившись ножами и пилами, терзали раненых. А в коридорах на носилках их товарищи прислушивались к этим воплям, дожидаясь своей очереди.

Не хватало и пищи. Тяжелораненым было трудно пережевывать грубую еду. Не было в достатке даже таких предметов первой необходимости, как мыло, ночные рубашки, одеяла, миски и ложки. Все это было трудно доставать в осажденном городе.

Флер с другими помощниками и помощницами целый день трудилась не покладая рук, а где-то в подсознании ее постоянно сверлила мысль, — если здесь все так ужасно, то каково должно быть там, в английском лагере?

Однажды вечером, через неделю после сражения, Флер возвращалась домой из здания Штаба флота усталая, в мрачном расположении духа. Умер еще один англичанин, теперь опасения вызывал и капитан Брук. У него было несколько серьезных ран. Оба бедра его были рассечены — это самое распространенное ранение, когда кавалеристам приходится драться с пехотой. На плече остался глубокий порез от удара саблей. После взрыва, который сбросил Брука с лошади, в теле его застряли несколько пуль шрапнели, а одна из них, самая крупная, раздробила кость ноги. На голове у него обнаружилось несколько порезов, вероятно, от осколков, к тому же он был контужен в правую сторону черепа. Хирург считал, что контузия у него появилась в результате падения на камень или какой-то другой твердый предмет.

Более поверхностные порезы быстро заживали, но рана на плече была в плохом состоянии, и Флер боялась, как бы не началась гангрена. В таком случае его положение могло оказаться весьма серьезным, так как из-за характера раны нельзя было провести в случае крайней необходимости ампутацию. К тому же последние дни Брук постоянно жаловался на сильные головные боли и тошноту. Сегодня боли еще больше обострились, у него начались галлюцинации и бред.

Пирогов считал, что у Брука в том месте, куда он был контужен, началось внутреннее кровотечение. Флер спросила у него, каков, по его мнению, может оказаться исход, хирург только покачал головой.

Флер сидела возле него почти весь день. Она за последние недели привязалась к нему. Сейчас, когда пропала вся его манерность и желание прослыть законодателем моды, он оказался добрым малым с простыми чувствами, любимым героем своей матушки и двух сестер, который очень увлекался лошадьми и преуспевал во всех видах спорта.

Она с беспокойством наблюдала за тем, как он слабеет день ото дня. Брук лежал бледный как полотно, уцепившись за ее руку, словно только она одна теперь связывала его с окружающим миром. Когда наступало облегчение и к нему возвращалось сознание, он рассказывал ей о своем доме, о своем садике, о матримониальных планах младшей сестры на ближайшую весну, о подаренном ему дядей жеребенке, которого он намеревался объездить летом. Смотря на его изможденное лицо, искажаемое приступами острой боли, когда он пытался повернуться, Флер чувствовала, что он может и не дотянуть до возвращения домой.

Дойдя до конца улицы, она свернула на Владимирскую. Услыхав за спиной цокот копыт, Флер посторонилась, чтобы пропустить всадника. Это был казак в тулупе и круглой меховой шапке с ружьем на ремне. Он ехал на лохматой казацкой лошадке, а за собой вел другую. Флер с удивлением посмотрела на откормленную гнедую. Это явно была не русская, а скорее всего чистокровная английская лошадь.

Вдруг она, вздрогнув, бросилась к казаку.

— Жемчужина!

Лошадь, запрядав ушами, заржала. Казак инстинктивно ухватился за приклад ружья. Вероятно чертыхнувшись, он остановился.

— Это лошадь моего брата, — крикнула Флер по-французски. — Что вы с ней делаете? Где вы ее взяли?

Казак, подозрительно сузив глаза, ответил ей по-русски. За последний год Флер кое-что выучила на этом языке, но лишь для того, чтобы отдавать распоряжения домашним слугам. К тому же южный говор отличался от северного. Она ничего не поняла.

— Эта лошадь, — твердо заявила она по-русски, — моя.

Потом он еще что-то проговорил, и Флер сумела разобрать: «Нет, моя». Казак произнес долгую фразу с вопросительным знаком на конце, но, заметив, что она ничего не понимает, пожав плечами, хотел было тронуться снова в путь.

— Нет, нет, — в отчаянии заговорила Флер. — Послушайте, вы должны поехать со мной, понятно?

Порывшись в сумочке, она достала из нее монету и протянула ее казаку. Показывая на лошадь, Флер замахала рукой. Человек снова пожал плечами, но она с облегчением заметила, что он готов следовать за ней. Она пошла вперед по улице, все время оглядываясь на него.

Дойдя до дома, она вбежала на крыльцо.

— Сергей Николаевич, помогите мне! Давайте выйдем на улицу. Там мужчина сидит на лошади моего брата! Мне нужно узнать, как ему досталась Жемчужина, но он не говорит по-французски, а я его не понимаю.

— Что за мужчина? — спросил Карев, сразу вставая ей навстречу. «Слава Богу, ему не занимать решительности, — облегченно подумала Флер. — Он не станет заниматься пустопорожними разговорами».

— Это казачий дозорный, — ответила она, устремившись вперед.

Казак спокойно сидел на своей лошадке. Однако его черные глаза были настороже, и он их лениво разглядывал из-под опущенных век. Карев вежливо ему кивнул.

— Ты уверена, что это лошадь твоего брата? — тихо осведомился он.

— Конечно.

— Хорошо. Подожди здесь.

Увидев подходившего к нему Карева, казак вытянулся и козырнул. Граф вступил с ним в беседу очень просто, по-дружески, как уважаемый всеми офицер со знаменосцем. Тот ему вежливо что-то отвечал. Флер следила за ними в полном отчаянии от того, что ничего не понимает. Она сгорала от нетерпения. Потом они оба подошли к кобыле. К удивлению Флер, Сергей внимательно осмотрел Жемчужину — заглянул в зубы, пощупал мышцы ног, заставил ее показать копыта, словно солидный покупатель, торгующийся на конном базаре. Разговор продолжался, и, судя по их жестам, Флер поняла, что они торгуются. Наконец они ударили по рукам. Карев направился назад, к дому, а казак начал отвязывать с шеи Жемчужины веревку.

— Я купил ее. Сейчас все тебе расскажу, — пробормотал он, проходя мимо. — Нужно вначале заплатить. Этот казак оказался неуступчивым торговцем. Пришлось отдать высокую цену.

Через несколько минут казак, довольный сделкой, поехал дальше по улице, а Карев, позвав терпеливого Бежкова, попросил его устроить Жемчужину в надежной конюшне. Она, казалось, была здорова, ей никто не причинил вреда, только, может быть, вела себя немного беспокойно. Единственным свидетельством ее участия в сражении был неглубокий порез на коленной чашечке, но он уже почти затянулся. Флер вдоволь налюбовалась лошадью, и после этого Бежков повел ее в конюшню. Она спросила Карева, что ему сказал тот казак.

— Обычная история, — ответил он. — После сражения в долине осталось немало лошадей. Казаки обычно их сгоняют в табун и продают. Для них эти лошади — находка, военные трофеи. Этот парень нес дозорную службу возле Инкермана, на мосту. Он впервые приехал в город с Жемчужиной.

— Ну а что с Ричардом? Ты спросил у него о Ричарде? Как к нему попала эта лошадь, а?

Он, положив руку ей на ладонь, по-видимому, хотел ее успокоить. Лицо у него помрачнело.

— Да, я спросил его. Я спросил, что произошло с прежним владельцем кобылы. Казак, пожав плечами, ответил: «Он умер, теперь эта лошадь ему не нужна».

— Откуда ему это известно? Он разве видел Ричарда? Скажи мне.

Граф сжал ее руку.

— Он нашел ее на полдороге между Северной долиной и мостом. Он сказал, что сначала ему показалось, что она повредила ногу, так как даже не пыталась убежать при его приближении. Когда же он подошел поближе, то увидел, что лошадь стоит над убитым офицером. Казак, наклонившись над ним, понял, что тот мертв. Поэтому он и взял его лошадь. «Это очень хорошая кобыла, она очень преданная, как казацкие лошади, — сказал он мне. — Она бы его ни за что не бросила».