Флёр

— Ну и чего хотел он?

— Не знаю, мисс. Ничего нельзя было услышать. И вдруг на земле прямо перед лордом Кардиганом разрывается ядро, и шальной осколок рассек капитана Нолана пополам, прямо по линии груди. Боже, как он истошно закричал! Лошадь, испугавшись, завертелась волчком, ринулась на полном галопе назад к нам. Это был какой-то ужас, мисс Гамильтон! Сабля выпала у него, но рука все еще оставалась поднятой. Мы слышали эти ужасные вопли, они даже заглушали выстрелы пушек. Но, по-моему, он уже был мертв. Лошадь донесла его до четвертого полка, и там, когда она резко остановилась, он выпал из седла, свалился, как куль.

Но ощетинившийся саблями небольшой отряд продолжал скакать уверенным галопом вперед, подчиняясь воле своего генерала, приближаясь к белым дымкам русских орудий в дальнем конце долины. Перекрестным огнем с обеих сторон их пытались отсечь. Если всадник падал на землю или падала лошадь, остальные, объезжая возникшее на пути препятствие, смыкали ряды, закрывая собой брешь, как это обычно делается либо на параде, либо на маневрах. Смерть уже отбрасывала на них свою холодную тень, но они все равно выдерживали отличный строй, удалявшийся отряд становился все меньше и меньше.

Доскакав до середины долины, они оказались в пределах досягаемости пушек. Ядра, мелкая и крупная картечь устремились им навстречу. Теперь люди и лошади падали не поодиночке, а группами, когда визжащий горячий металл проделывал бреши в цепях. Лошади убыстряли бег, и здесь Кардиган ничего не мог поделать.

— Когда попадаешь в такую ситуацию, — объяснил Майклз, — нельзя терять понапрасну времени. Хочется схватиться с неприятелем врукопашную, и чем скорее, тем лучше. Вначале мы двигались кантером, потом перешли на галоп, и все цепи смешались. Нас к этому времени осталось так мало, что мы уже не могли держать строй.

— Семнадцатый впереди нас тоже перешел на галоп, — подхватил Брук, — поэтому и мы прибавили хода, чтобы не отставать от них. Вдруг кто-то отчаянно закричал, и все мы подхватили этот крик. Наверное, в эту минуту мы все лишились рассудка. Такое здравому человеку и не снилось. Люди, лошади падали на землю со всех сторон.

Мы находились во второй линии атаки, поэтому нам приходилось скакать по трупам своих товарищей. Приходилось все время лавировать. К тому же там было полно перепуганных лошадей без всадников.

Кавалерийские лошади сохраняют в битве удивительное спокойствие, даже если они ранены. Они не волнуются, когда их всадник сидит в седле и уверенной рукой держит поводья. Но стоит наезднику упасть на землю, лошади от страха начинают вести себя как безумные. Инстинктивно они продолжают бег, но все сбиваются в кучу.

— Нет, они не убегают от опасности, — пояснил Брук. — Они пытаются, несмотря на раны, снова занять свое место в цепи, подбежать как можно ближе к сидящему в седле коннику. Никогда не забуду момент, когда рядом со мной на полном галопе скакало пять или шесть лошадей без своих хозяев — с вытаращенными от страха глазами, они все время прижимались поближе к моему Оберону, обрызгивая нас своей кровью, текущей из ран. Несчастные животные…

Вдруг он замолчал, пытаясь вспомнить, кому это он все рассказывает.

На полном галопе они неслись к орудиям, все ближе приближаясь к густому облаку дыма, похожему на плотные сумерки, — были видны вспышки огня, который изрыгали жерла пушек. Несколько смельчаков бросилось на батарею, прокладывая себе путь через дым острыми саблями, доставая ими бородатые лица русских. Перебив прислугу, они в пылу помчались дальше против русской кавалерии, которая, не ожидая такого лихого и бесстрашного налета, даже отступила. Некоторые из них, развернув лошадей, стремительно поскакали назад, а первая цепь наших кричала, радовалась одержанной победе. Но радовались они недолго — сразу за орудиями сгрудилась вся русская кавалерия, впереди первой линии легкой кавалерии стояли около пятидесяти всадников на лошадях, они укрылись на взгорке, в долине. Русские, повернув назад, перестроились, а к ним на подмогу уже спешили казаки с флангов. В эту минуту подошла вторая цепь одиннадцатого гусарского полка и четвертого полка легкой кавалерии.

— Никто не знал, где лорд Кардиган, — продолжал Брук. — Мы видели, как он исчез в густом облаке дыма в самом начале атаки, больше он не появлялся. Может быть, его убило.

Тогда нас снова построил в цепь лорд Джорж Пэджет. Нам предстояло атаковать кавалерию русских, но неожиданно мы заметили, что их уланы обходят нас с флангов, чтобы отрезать путь к отступлению. Наши лошади были измотаны, а большинство из нас получили легкие или тяжелые ранения. Оставался единственный выход — немедленно атаковать русских, атаковать стремительно, чтобы они и очнуться не успели. Послышался приказ лорда Джорджа, и мы поскакали. И тут-то я упал с лошади.

— Что с вами произошло? — спросила Флер.

— Точно не помню. Где-то рядом раздался чудовищный взрыв, и меня сбросило с седла взрывной волной. Я чувствовал, что Оберон подо мной еще бежит, но я не смог его удержать. Я упал на землю и очень сильно ударился. Все перед глазами почернело.

— Ну а Ричард?

— В последнюю минуту, когда я увидел его, он сидел в седле. Но после я его уже не видел. Но он не попал в плен, это точно.

Выходит, она так и не знает, жив ли ее брат. Все говорило не в его пользу. Даже если они выжили после ужасной атаки на батарею русских в долине, им еще предстояло вернуться назад на охромевших, усталых лошадях — а по ним вели огонь те же пушки.

Ну а что с несчастным Обероном? У лошади без всадника гораздо больше шансов погибнуть. Об этом известно всем. Ей бы очень хотелось, чтобы ее дорогой Оберон встретил смерть без мучений.

Из уст в уста передавалось ужасное известие: из семисот английских всадников пятьсот убиты вместе с лошадьми. Даже если такие данные преувеличены, это означало, что бригада легкой кавалерии практически разбита наголову. Для чего она в таком случае выхаживала его после холеры? Для того, чтобы он вернулся в полк и принял участие в этой безумной, славной, отчаянной и самой глупой атаке в мировой истории? А может быть, была допущена какая-то ошибка? Боже, как ей хотелось сейчас все выяснить.

Флер, как всегда, навестила раненных в старом здании Штаба флота, но их там оказалось так мало, что ее услуг не понадобилось. Она спросила у хирурга Пирогова разрешения пойти в лазарет, чтобы помочь перевязывать людей. Он смерил ее недоверчивым взглядом, но она знала, что рук там не хватает, и настояла на своем.

— Прошу вас, сэр. Мне не привыкать, я спокойно переношу дурные запахи и душераздирающие сцены. У себя на родине я работала в больнице для бедных.

— Да, я знаю, но болезнь это одно, а ранения совершенно другое. То, что вы видели здесь, — это цветочки. Мне приходилось наблюдать такие ужасные случаи в бывшем Собрании, что у меня самого волосы вставали дыбом.

— Но вы, тем не менее, продолжаете оказывать людям помощь.

Пирогов пожал плечами.

— Да, это ведь мой долг.

— И мой — тоже. Это долг всех, кто заботится о несчастных людях. — Флер чуть заметно улыбнулась. — По правде говоря, я не знаю, хватит ли у меня сил все вынести, но думаю, что смогу. Позвольте мне попробовать. Если мои услуги вам не понадобятся, я повернусь и уйду.

Пирогов устало ей улыбнулся.

— Что ж, попытайтесь. Я готов принять любую предложенную помощь, а вы производите впечатление разумной, хладнокровной женщины. — Он колебался, с любопытством разглядывая ее. — Неужели вам не хватает ваших соотечественников, за которыми вы здесь присматриваете, что вы так рветесь помочь еще и русским раненым?

— Русские — тоже мой народ, — ответила Флер. — И я хочу быть им полезной.

— В таком случае мне вас жаль, — тихо ответил Пирогов.

Теперь все ее дни были заполнены работой. По утрам Флер спускалась по холму, а вечерами по дороге домой заглядывала в старое здание Штаба флота. Она насмотрелась таких чудовищных страданий, что ей вначале показалось невозможным вынести все это. И дело было не только в лужах крови, отсеченных частях тела, страшных ранах. Флер жалела этих несчастных, покалеченных мужчин. Все они отличались такой смелостью, безрассудной храбростью, они так трогательно благодарили ее за помощь, которую она им оказывала. В первый день она постоянно отходила в сторонку и прислонялась к стене, чтобы унять дрожь в ногах и сдержать слезы. Они не хотели от нее жалости, и Флер это отлично понимала. Она должна быть спокойной, внимательной, если кому-то вдруг хотелось довериться ей, рассказать о своих безобразных ранениях. Флер очень скоро научилась быть полезной, освобождая санитаров для более сложных случаев. Они, конечно, были более опытны, чем она. Вместе с ней работали сестры, нянечки и монахини, которые утешали тяжелораненых и умирающих. К ним там все хорошо относились, но они иногда раздражали Флер из-за того, что на первый план ставили духовную, а не медицинскую помощь, больше молились за человека, забывая, что прежде всего его нужно перевязать. Но Флер упрекала себя за это. Она видела, что Россия более благочестивая страна, чем Англия, и старалась держать язык за зубами.