Страница 18 из 35
Вводя для пилотов различные ограничения, начальство, однако, не предусмотрело одной вещи — блокнотов с техническими записями, которые летчикам разрешалось иметь при себе во время полетов, чтобы быть готовыми ответить на запросы с земли о поведении машины, о различных маневрах, о работе приборов и о разных других вещах. Такой блокнот был и у Беленко — он всегда держал его в нагрудном кармане комбинезона. Теперь он методически, мелким почерком начал вносить туда все известные ему военные и технические данные, которые могли бы пригодиться Америке.
Беленко предстояло решить и проблему языкового барьера. Так как он не знал ни японского, ни английского, то решил заготовить следующее письменное обращение: „Немедленно свяжите меня с представителями американской разведки. Спрячьте самолет и поставьте около него охрану. Никого к нему не подпускайте”. Сначала он написал это по-русски. Затем с помощью словаря, как мог, перевел на английский.
Вскоре все было готово для побега. Оставалось только ждать подходящего дня. Он знал, что когда этот день наступит, ему придется предпринять самый рискованный в жизни полет, притом шансы на удачу будут минимальными. Но внутренне он был спокоен — у него появилась цель.
Глава четвертая. В ЯПОНСКОЙ ТЮРЬМЕ
Теряя скорость, Беленко повел МИГ-25 вниз сквозь бесконечную темень облаков. Шансы на успех сокращались с каждой секундой. Он следил за показателем высоты. 600 метров… 500… 300…
Я не спущусь ниже ста пятидесяти, даже если не выйду из облаков. Это было бы самоубийством.
На высоте 250 метров вдруг стало светло. Он был уже под облаками и увидел… летное поле! Это была не база в Хитозэ, куда он стремился, а гражданский аэропорт Хакодатэ, сто пятьдесят километров северо-западнее. Летная полоса была на треть короче, чем на аэродромах, где ему приходилось садиться. Но если повезет, он сохранит машину.
Круто положив МИГ вправо, Виктор сделал поворот на 260 градусов и начал приближаться к посадочной полосе. И тут, в течение какой-то секунды, ему пришлось сделать смертельный выбор. Японский пассажирский лайнер Боинг 727 оторвался от земли и стал набирать высоту прямо навстречу Беленко. Стрелка указателя расхода топлива стояла на нуле, и Беленко не был уверен, что у него хватит горючего на второй заход. Если подача горючего прекратится, самолет рухнет вниз, как двадцатидвухтонный валун и превратится в дымящиеся обломки. А продолжая снижение, он неизбежно столкнется с пассажирским самолетом, потому что расстояние между ними сокращалось так стремительно, что ни у пилота лайнера, ни у Беленко не оставалось бы времени, чтобы уклониться.
Он бросил самолет в самый крутой вираж, на который машина была способна, освободил путь Боингу и, спикировав под острым углом, коснулся посадочной полосы на скорости 360 км в час. Когда Виктор выпустил тормозной парашют и стал отчаянно жать на тормоз, МИГ вздрогнул и завибрировал, будто вот-вот развалится на части. Покрышки задымились, но не остановили стремительного бега машины. Самолет вынесся за северную границу аэропорта, свалив телеграфный столб, пробороздил грунт и, наконец, едва не ударив огромную металлическую антенну в трехстах метрах от посадочной полосы, остановился. Передние покрышки носового колеса лопнули, других повреждений не было видно. В баках оставалось горючего на тридцать секунд.
Беленко не позволил себе никаких эмоции: ни радости, что достиг цели, ни облегчения, что самое опасное позади. Еще не время для чувств, как не было его и в полете.
Поскорее выскочить из кабины! Защитить самолет! Найти американцев! Действовать! Быстро!
Он сорвал кислородную маску, освободился от парашюта, задвинул крышу кабины и вылез в окно. Самолет стоял у дорожной магистрали, к нему уже устремились машины, из машин торопливо вылезали люди с фотоаппаратами. Годами воспитанный в обстановке необходимости строгой секретности, убежденный, что МИГ-25 представляет одну из важнейших государственных тайн, Беленко машинально действовал так, как будто он все еще находится в Советском Союзе.
— Немедленно уберите фотоаппараты! Этот самолет — государственная тайна! Фотографировать его строго запрещено! Прекратите!
Беленко опомнился: его не понимают! Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух. В Японии владение оружием и стрельба являются тягчайшим преступлением, и если бы он бросил гранату, эффект на толпу произвел бы тот же. Фотоаппараты тут же были спрятаны, кое-кто даже вытащил пленку и бросил ее на землю перед летчиком.
Три машины, одна за другой, медленно приблизились и благоразумно остановились, держась вне досягаемости пистолетного выстрела. Из машины вышли два человека и стали осторожно приближаться к самолету, размахивая белым флажком. Показывая на пистолет, они знаками поясняли, что его нужно убрать. Беленко вложил пистолет в кобуру. Только после этого один из японцев приблизился настолько, чтобы можно было разговаривать. Беленко спрыгнул с крыла на землю.
— Do you speak English?
— Нет.
Японец махнул своему компаньону, маленькому пожилому человеку. Тот выступил вперед и обратился к Беленко на ломанном русском. „Пистоли пожаль”. Беленко протянул ему пистолет. „И ножи, тожи пожаль”. Беленко отдал нож, торчащий из застегнутого кармана летного комбинезона. „Идите нами, пожаль. И не делить глюписть”.
Аэровокзал напоминал растревоженный муравейник. Все старались увидеть, а некоторые даже коснуться этого экзотического существа, так внезапно и неожиданно появившегося среди них из другого мира.
Не прошло и десяти минут после приземления МИГа, как в аэропорту появился человек, прекрасно говорящий по-русски. Несмотря на то, что он представился сотрудником японского министерства иностранных дел, Беленко с самого начала понял, что перед ним офицер разведки. В кабинете начальника аэропорта Беленко протянул ему записку, которую заранее старательно написал на английском.
— Кто это написал? — спросил офицер.
— Я.
— Прекрасно! Расскажите теперь, что случилось. Вы сбились с курса?
— Нет. Я прилетел сюда намеренно. Я прошу политического убежища в Соединенных Штатах. Зачехлите самолет и побыстрее поставьте охрану. Немедленно свяжите меня с американцами.
Как только офицер перевел слова Беленко окружающим, раздались приветственные возгласы, а некоторые даже пустились в пляс. „Довольно! Хватит!” — остановил их офицер.
— Не можете ли вы написать то, что только что сказали?
— С удовольствием.
„Следуйте за нами" — предложили летчику. Беленко повиновался, набросив летную куртку на голову, чтобы скрыть лицо от фотокорреспондентов, которые уже успели примчаться в аэропорт. Сквозь узкий живой коридор Беленко, окруженный сопровождающими, поспешил в машину, которая примчала их по боковым улицам к задней двери гостиницы.
Переводчик и два человека из охраны остались с Беленко в номере, в то время, как двое других охраняли дверь снаружи. Вскоре Беленко принесли белье, кимоно и обувь и предложили принять душ. Все его вещи унесли.
Обед из восьми блюд был подан в номер. Беленко никогда не приходилось отведывать японской кухни, все казалось деликатесом. „Я слышал, в Японии очень хорошее пиво”, — с надеждой намекнул Виктор. „Спасибо за комплимент, но в настоящих обстоятельствах мы не можем предложить вам ничего алкогольного”. Беленко еще не знал, что русские уже предъявили Японии обвинение, будто сбившемуся с курса советскому пилоту давались наркотики, и японцы старательно избегали всего, что могло бы дать почву этим обвинениям.
Другой представитель министерства иностранных дел Японии, очень самоуверенный, элегантно одетый японец лет тридцати появился в номере в девять часов вечера. На хорошем русском он попросил Беленко еще раз подробно рассказать о деталях и цели его полета. Беленко выполнил просьбу, и в свою очередь потребовал: „Бросьте в море мой парашют и одежду, чтобы они подумали, что самолет упал в море”.