Страница 85 из 146
Именно Лист выступил инициатором постановки трагедии Толстого «Смерть Иоанна Грозного» в Веймаре. Премьера была назначена на январь 1868 года.
Парадоксально, но во время своего монастырского уединения Лист снова начал периодически выступать перед публикой в качестве пианиста. Так, 21 марта он по личной просьбе папы Пия IX принял участие в благотворительном концерте в пользу Лепты святого Петра[597], проходящем в Страстную неделю. Понтифик возвел Листа в рыцари своего именного ордена дипломом от 15 апреля 1864 года.
А тем временем вдали от Рима Вагнер переживал тяжелый душевный кризис. «С новым 1864 годом, — вспоминал он, — дела мои стали принимать всё более серьезный оборот. Я заболел… не оставалось ничего другого, как подписывать новые векселя для погашения старых, выданных на короткие сроки. Такая система очевидно и неудержимо вела к полному разорению, и выход из нее могла дать только своевременно предложенная, основательная помощь»[598]. Столь безрадостным, а главное, бесперспективным положение не было, пожалуй, уже давно. Никакой «своевременной и основательной» помощи ждать не приходилось. На этот раз друг Лист не мог его поддержать. Болезнь, нужда и иссушающая тоска по Козиме, любви к которой Вагнер больше не мог сопротивляться, довели композитора до мыслей о самоубийстве. К тому же растущие долги стали угрожать самой свободе Вагнера. «Я… направил свой путь в Мюнхен, где рассчитывал, не узнанный никем, отдохнуть два дня от ужасных волнений последнего времени. <…> Это было в Страстную пятницу. Стояла холодная суровая погода, и весь город, жители которого двигались в глубоком трауре из церкви в церковь, был, казалось, охвачен настроением этого дня. Незадолго перед тем (10 марта. — М. З.) умер пользовавшийся такой любовью в Баварии король Максимилиан II. В одной из витрин я увидел портрет молодого короля Людвига II, и вид этого юного лица тронул меня тем особенным чувством участия, какое возбуждают в нас в тяжелых условиях жизни молодость и красота»[599].
Это было начало не только нового этапа жизни Вагнера, но и новой главы в жизни Листа, отношения с которым с того времени перестали быть дружбой двух творцов-единомышленников и перешли в совсем иную плоскость…
Из твердого убеждения молодого короля Людвига II, что искусство может и должно возвышать публику, словно месса, — в этом он был абсолютно солидарен с убеждениями Вагнера и Листа, — следовал вывод: искусство не имеет права служить вкусам пошлой необразованной толпы, ибо это сродни богохульству. Апостол этой «новой религии» был королем уже найден.
К моменту вступления на престол Людвиг II не только знал о существовании композитора Рихарда Вагнера, но и был немного знаком с его философско-эстетическими взглядами, которые полностью разделял[600]. Вот он, тот человек, который способен понять и воплотить в жизнь идеалы короля! Лишившийся отца и сразу же облеченный высшей государственной властью, Людвиг жаждал поддержки родственной души. Тотчас же после коронации он послал своего доверенного человека Франца фон Пфистермайстера[601] разыскать и пригласить в Мюнхен Вагнера. Пфистермайстер передал Вагнеру письмо молодого короля вместе с его портретом и кольцом. «В немногих, но проникших в самую глубь моего сердца словах монарх выражал восхищение моей музыкой и свое твердое намерение отныне в качестве друга избавить меня от гонений судьбы»[602]. Вагнер безотлагательно выехал в Мюнхен.
Итак, Вагнер обрел нового ангела-хранителя и нашел пристанище в усадьбе Пеллет (Pellet), расположенной близ любимого Людвигом маленького королевского замка Берг (Berg) под Мюнхеном на Штарнбергском озере (композитор прожил там с 14 мая по 7 октября 1864 года).
Пока Вагнер укреплял связи с королевской властью, Лист сближался с представителями церковной иерархии. В середине июля Пий IX пригласил его погостить в своей летней резиденции в Кастель-Гандольфо (Castel Gandolfo), живописнейшем месте на Альбанских холмах приблизительно в 30 километрах к юго-востоку от Рима. Там Лист давал частные концерты для понтифика и его свиты, в которую входил и монсеньор Гогенлоэ.
Может показаться, что Лист к тому времени уже совершенно оставил музыкально-общественную деятельность. Однако это не так. 11 августа 1864 года он отправился в Германию, в Карлсруэ, где должен был состояться съезд Всеобщего немецкого музыкального союза. Лист прибыл во вторник, 16 августа, и с радостью встретился с Бренделем и Рихардом Полем. В Карлсруэ приехали также Полина Виардо, Иван Сергеевич Тургенев, Эдуард Лассен, Александр Николаевич Серов, Карл Гилле, Агнес Стрит-Клиндворт. Лист снова был в самом центре музыкальной жизни. В те дни он много выступал. С 21 по 26 августа состоялся фестиваль, проходивший в здании Придворной оперы, и Лист был фактически его главным действующим лицом. Он играл на рояле и дирижировал: «Мефисто-вальс», Соната h-moll, симфоническая поэма «Праздничные звуки», легенда «Святой Франциск Ассизский. Проповедь птицам»… «Нойе Цайтшрифт фюр Музик» в номерах от 2, 9, 16, 23 и 30 сентября и 14 октября 1864 года печатал детальные отчеты о происходившем в конце лета в Карлсруэ.
Именно тогда, во время фестиваля в Карлсруэ, Лист признался, что в вопросе новой музыки он — «сторонник Глинки и находит в русской народной музыке такое богатство мелодического, гармонического и ритмического склада, какого нет ни у одного народа в Европе»[603]. Здесь уместно отметить, что и русская культура, как никакая другая, отвечала ему взаимностью. Так, летом 1873 года великий русский композитор, создатель «Бориса Годунова» и «Хованщины» Модест Петрович Мусоргский (1839–1881) писал Стасову о восторженном отношении Листа к своему циклу «Детская»: «Я никогда не думал, чтоб Лист, за небольшими исключениями, избирающий колоссальные сюжеты, мог серьезно понять и оценить „Детскую“, а главное, восторгнуться ею: ведь всё же дети-то в ней россияне, с сильным местным замашком. Что же скажет Лист или что подумает, когда увидит „Бориса“ в фортепьянном изложении хотя бы. Словом, если событие достоверно, то счастлива русская музыка, встретившая такое сочувствие в таком тузе, как Лист. Не об одном себе помышляю, а о том, что… Лист не перестает говорить о русских музыкальных деятелях и перечитывает подчас их сочинения. Дай Бог пожить ему побольше, и авось, когда можно будет, скатаюсь к нему в Европу и потешу новостями… Быть может, сколько новых миров открылось бы в беседах с Листом, во сколько неизведанных уголков заглянули бы мы с ним; а Лист по натуре смел и не лишен отваги и с рекомендацией, которая сделалась уже сама собой, вероятно, не затруднился бы сделать с нами экскурсию в новые страны…»[604] Остается только сожалеть, что встреча гениев так и не состоялась.
В разгар торжеств к Листу неожиданно приехала Козима с известиями из Мюнхена: Людвиг II решил собрать вокруг себя и Вагнера лучшие исполнительские силы Германии. Как долго Вагнер мечтал об этом, почти никогда не удовлетворенный певцами и музыкантами, находящимися в его распоряжении! Теперь он пригласил приехать в Мюнхен в первую очередь Ганса фон Бюлова, ставшего одним из лучших дирижеров Германии. Ему прочили должность придворного капельмейстера с жалованьем в две тысячи флоринов.
Козима вместе с дочерьми прибыла в Мюнхен 29 июня, Ганс приехал позже — 7 июля. Именно в эту неделю Рихард и Козима перешли за грань платонических отношений.
Лист писал из Карлсруэ Каролине Витгенштейн: «…B пятницу ко мне приехала Козима. Я сдержался… так как мне не совсем ясно положение Ганса в Мюнхене и ее отношения с Вагнером»[605]. Листу уже было известно, что нежная дружба, связывавшая Козиму и Рихарда, переросла в любовь. Он очень переживал по поводу незаконной связи дочери с его другом и единомышленником и всеми силами старался оттянуть неизбежную развязку, не зная, что было уже поздно.
После окончания фестиваля Лист вместе с Козимой отправился повидаться с Гансом. Узнав, что «любимый Франц» находится в Мюнхене, Вагнер поспешил пригласить его к себе в Пеллет. На какой-то момент их отношения вновь приобрели непринужденность и взаимное доверие. Вагнер играл Листу отрывки из своих «Нюрнбергских мейстерзингеров»; тот отвечал исполнением фрагментов оратории «Христос».