Ференц Лист

Вскоре Каролина переехала с площади Испании на улицу Бабуина (via del Babuino), дом 89. Лист снял апартаменты неподалеку, на улице Феличе (via Felice)[572], дом 113, чтобы иметь возможность как можно чаще видеться с Каролиной. Он много гулял в одиночестве по Риму; в задумчивости бродил по параллельной с улицей Феличе улице Пурификационе, где родился его сын Даниель, вспоминал прошлое… И при этом интенсивно работал над «Легендой о святой Елизавете», вновь и вновь возвращаясь мыслями к «своей Елизавете» — Каролине. А она тоже находила успокоение в творчестве: писала труды по истории Церкви.

В Рождество, 25 декабря, Лист сообщил Бландине: «Моя жизнь здесь протекает более мирно и гармонично и более организованно, чем в Германии. Я надеюсь, что это будет благоприятно для моей работы и поспособствует ее благополучному завершению. Я живу в очень красивой квартире, очень близко к Пинчо, на втором этаже. <…> По воскресеньям я регулярно хожу в Сикстинскую капеллу, чтобы очистить и закалить свой дух»[573].

Шли месяцы, а жизнь Листа словно застыла. Он, привыкший без конца переезжать с места на место, вести интенсивную концертную жизнь у всех на виду, в окружении огромного числа поклонников и друзей, теперь фактически жил как монах. Зато работа над «Легендой о святой Елизавете» подходила к концу.

При этом круг учеников Листа снова стал расширяться. В начале июня он познакомился с молодым итальянским музыкантом Джованни Сгамбати (Sgambati; 1841–1914), обучавшимся музыкальному искусству на образцах церковной музыки и уже успевшим проявить себя и как композитор, и как дирижер, и как пианист. Отдав должное его разностороннему таланту, Лист не только стал преподавать ему, но и приблизил к себе. Сгамбати под руководством Листа изучал его фортепьянные и симфонические произведения и вскоре стал выступать с ними в концертах. Лист отмечал, что его новый друг прекрасно справляется с техническими трудностями и тонко чувствует оркестр; в 1866 году он уже дирижировал «Данте-симфонией». Интересно, что после отъезда Листа из Италии (1869) Сгамбати совершил длительное путешествие в Германию, где свел личное знакомство с Вагнером. Именно Вагнер рекомендовал музыкальному издательству «Шотт»[574] печатать собственные сочинения Сгамбати[575].

Лист с удовлетворением воспринял известие, что Вагнер наконец-то получил окончательную амнистию и разрешение проживать в саксонских городах (до этого, весной 1861 года, саксонское правительство уже разрешило Вагнеру въезд в Германию, за исключением самой Саксонии). В начале июля в Бибрих (Biebrich), где тогда проживал Вагнер в доме на берегу Рейна, приехал Ганс фон Бюлов, а через два дня к нему присоединилась Козима. Все были необычайно рады новой встрече, новым творческим планам. Гости пробыли в Бибрихе до середины августа, проводили чудесные летние вечера, принимали участие в домашних концертах и спектаклях. Именно тогда Вагнер стал замечать, что отношение к нему Козимы, жены его лучшего друга, постепенно меняется. Исчезла былая робость, а когда однажды Вагнер спел в ее присутствии «Прощание Вотана с Брунгильдой» из «Валькирии», на лице молодой женщины появилось выражение экстатического восторга. Вспоминая тот далекий эпизод, Вагнер пишет: «…экстаз ее имел радостно просветленный характер. Здесь всё было молчание и тайна. Но уверенность, что между нами существует неразрывная связь, охватила меня с такой определенностью, что я не в силах был владеть собственным возбуждением. И оно выливалось у меня в самой необузданной веселости. Провожая Козиму во Франкфурте по открытой площади в гостиницу, я вдруг ни с того ни с сего предложил ей сесть в стоявшую тут же пустую ручную тележку и отвезти ее так в отель. Недолго думая она согласилась. Я растерялся и потерял всякое мужество привести в исполнение свой безумный план»[576].

Не подозревая о «прологе» семейной драмы младшей дочери, Лист уже несколько месяцев волновался о состоянии здоровья старшей. Бландина ожидала ребенка и переехала из душного Парижа на морской курорт Жемено (Gémenos), недалеко от Сен-Тропе (Saint-Tropez). Там 3 июля она благополучно родила сына, которому дали имя Даниель Эмиль. В течение первых недель после родов мать и дитя чувствовали себя превосходно. Обрадованный Лист 19 июля писал: «Я очень счастлив, дорогая Бландина, что радостное событие протекло столь благополучно и что ты не только прекрасно выполнила свою задачу, но и всё обошлось без больших, чем необходимо, страданий. И поскольку я надеюсь, что „мать и дитя здоровы“ и громкий плач маленького существа дальше протекает без того, что ты примешиваешь к нему свои жалобы и стоны, я снова начинаю разговаривать с тобою, как раньше, рассчитывая на всё угадывающую способность твоего сердца, на то, что ты дополнишь невысказанное мною, что ты лучше меня знаешь, что я мог бы сказать»[577].

Вдохновленный Лист 10 августа завершил «Легенду о святой Елизавете», одно из самых возвышенных своих произведений, «устремленное к Небесам».

Однако судьба словно решила окончательно сломать его. В начале августа наблюдавший за здоровьем роженицы доктор Шарль Изнар (Isnard) заметил, что Бландина испытывает трудности при кормлении ребенка: в груди с левой стороны обнаружилась опухоль, затрудняющая отток молока. Чтобы «разработать» грудь, Изнар договорился с тремя местными жительницами, у которых были двухмесячные дети, чтобы Бландина кормила и их, рассчитывая, что подросшие младенцы будут сосать более энергично, чем новорожденный Даниель Эмиль, и у Бландины не случится застой молока. В крайнем случае было решено сцеживать молоко еще и механическим способом. Однако в результате всех этих усилий опухоль увеличилась и уже затронула сосок. С тех пор Даниеля Эмиля пришлось кормить только правой грудью. А состояние Бландины стремительно ухудшалось. Началось нагноение. Чтобы притупить боль, Изнар предписал принимать четыре-пять раз в день смесь мышьяка и опиума, разведенную водой. 16 августа доктор решился на хирургическое вмешательство. Операция была проведена не только без надлежащей анестезии, но и без применения антисептиков. Произошло заражение. Бландина, как могла, сражалась с болезнью, претерпевая мучительную боль. 8 сентября ее состояние стало критическим. Эмиль Оливье, бросивший все дела и срочно приехавший из Парижа, сообщил Листу, что со дня на день следует ожидать катастрофы… Ранним утром 11 сентября Бландины не стало. Через несколько дней ее похоронили на маленьком кладбище Сен-Тропе на берегу Средиземного моря.

Смерть дочери Лист переживал еще тяжелее, чем потерю сына. Он слег в постель и никого не принимал. 27 сентября он писал матери: «В той трагедии, что поразила нас, я постоянно думаю о Вас, дражайшая матушка… свою заботу, нежность и любовь Вы изливали [на Бландину] в детстве каждый день, каждый час… Я безутешен и раздавлен больше, чем могу сказать Вам!»[578]

И вновь, как уже случалось неоднократно, от тяжелого душевного кризиса Листа спасло творчество. Показательно, что в 1861–1863 годах он писал почти исключительно духовные сочинения. В первую очередь Лист переработал «23-й псалом „Господь — Пастырь мой“» (Der 23. Psalm. «Mein Gott, der ist mein Hirt»), написанный еще в 1859 году.

Первого ноября 1862 года Лист сообщил великому герцогу Карлу Александру, с которым не прерывал связь: «„Легенда о святой Елизавете“ готова. Кроме нее я написал еще несколько сочинений, которые связаны с такими же по характеру эмоциями. Название одного из них „В Сикстинской капелле“[579]. В Miserere плачут печали и тревоги человека; ему отвечает и поет бесконечное милосердие и всё выслушивающее снисхождение Господа в Ave verum corpus»[580].

А 14 ноября Лист писал Карлу Гилле: «В течение этого года я исписал мелким почерком около 300 длинных партитурных листов и, кроме того, сотворил несколько лишних вещей. К чему всё это барахло? Что за пользу могут принести вкривь и вкось разбросанные нотные головки? На это не могу сказать ничего иного, как [то], что вопреки поговорке „не обязательно обязательное“ есть еще отдельные чудаки, которые, несмотря на всю свою мудрость и осмотрительность, чувствуют свою обязанность. Ergo[581], я должен сочинять по той же причине, по которой ослы кричат, лягушки квакают, а птицы чирикают и поют. Птицы напоминают мне об одном прекрасном эпизоде в жизни святого Франциска, который как-то ночью вступил в состязание с соловьями, но соловей победил святого усидчивостью»[582].