Страница 71 из 146
«Помню один удачный вечер у Гервега, — продолжает Вагнер. — Лист играл на отвратительном, расстроенном рояле, приведшем его в такой же восторг, в какой приводили его ужасные сигары, которые он курил тогда с наслаждением, предпочитая более тонким сортам. Он дивно играл на рояле какую-то свою импровизацию: это было не чудо, а колдовство музыкального творчества. Но в эти дни, к большому моему ужасу, чрезмерная раздражительность, придирчивая резкость, как она сказалась в столкновении с Карлом Риттером, прорывалась у Листа несколько раз. Он резко говорил о Гёте, особенно в присутствии княгини. Обмен мнениями об Эгмонте, характер которого он ставил не высоко, потому что тот дал „обмануть“ себя герцогу Альбе[497], чуть не вызвал между нами ссору. Зная, что не следует его раздражать, я сохранял полное спокойствие. Я считался больше с физиологическими особенностями его характера, с его настроением, чем с предметом спора. Никаких столкновений на этой почве между нами не произошло. Но я сохранил неясное предчувствие, что когда-нибудь дело дойдет до серьезного конфликта, и это будет ужасно»[498].
Серьезные конфликты впоследствии не единожды происходили между Листом и Вагнером. И тот и другой не могли не чувствовать их неизбежность. И вот что удивительно: насколько в принципиальных вопросах искусства, во взглядах на развитие музыки и театра они были абсолютно согласны друг с другом, настолько же во всём, что выходило за рамки искусства, являли собой полную противоположность. Можно сказать, что Лист действительно олицетворял Францию, а Вагнер — Германию (в то время именно эти страны воспринимались как пример противоборствующих начал). Вместе с тем они представляли собой яркую иллюстрацию к известному выражению: «Политика людей разъединяет, а искусство объединяет». Лист ни на мгновение не забывал о творческих интересах своего друга — ни вдали от него, ни в ежедневном тесном общении.
Десятого ноября Лист писал герцогу Саксен-Веймар-Эйзенахскому Карлу Александру о необходимости создания в Веймаре национального театра для постановок опер Вагнера: «Я считаю себя обязанным вновь обратить внимание Вашего Высочества на одно важное дело и без всякого предисловия перехожу к его сущности. Ради чести и в интересах поддержки, которую Вы, Ваше Высочество, оказываете искусству, а также ради чести той инициативы и того первенства, которые — и я очень прошу об этом — Вы, в меру имеющихся возможностей, должны требовать и удерживать для Веймара, я считаю не только уместным, но необходимым и, так сказать, неизбежным, чтобы „Нибелунги“ Вагнера впервые были поставлены на сцене в Веймаре… Творение Вагнера, половина которого уже готова и которое через два года (летом 1858 года) будет полностью завершено, будет господствовать над этим периодом как самое монументальное создание современного искусства…»[499]
Мечтам Листа о вагнеровском театре в Веймаре не суждено было сбыться. Эту идею позже подхватил другой «ангел-хранитель» Вагнера — Людвиг II Баварский: он сначала намеревался создать подобный театр в Мюнхене, а затем финансировал воплощение этого предприятия в Байройте.
После шестинедельного пребывания в Цюрихе Лист и Вагнер выехали в Сен-Галлен на концерт местного Музыкального общества. 23 ноября Лист дирижировал своими симфоническими поэмами «Орфей» и «Прелюды», а Вагнер — «Героической симфонией» Бетховена. Вагнер вспоминал: «Лист разучивал с оркестром две свои композиции… и его мастерство доставило мне истинное наслаждение. Несмотря на очень скромный состав исполнителей, он провел эти вещи прекрасно, с большим подъемом. <…> На Листа, мнение которого меня только и интересовало, моя передача Бетховена произвела очень глубокое впечатление. Он верно понял мой замысел. Чутко и проникновенно мы слушали то, что каждый из нас исполнял на этом концерте»[500].
Возвращение в Веймар пришлось отложить на несколько дней из-за болезни княгини Витгенштейн. Лист и Каролина выехали из Сен-Галлена лишь 27 ноября. Уставший и еще не до конца оправившийся от всех недомоганий Лист вернулся к обязанностям придворного капельмейстера 7 декабря. Словно символически замыкая 1856 год, он дирижировал в этот день «Дон Жуаном», а 26 декабря — «Тангейзером».
На Рождество в Альтенбург приехал Даниель, только что получивший степень бакалавра. На этот раз он остался на целых четыре месяца и очень подружился с княжной Марией. Он собирался поступать в Венский университет и мечтал о карьере юриста. Казалось, жизнь наконец-то начала обретать ту безмятежность, которой Листу порой так отчетливо не хватало.
В 1857 году исполнилось десять лет, как Лист поселился в Веймаре.
Январь принес Листу сразу две премьеры его собственных произведений: 7-го числа в стенах веймарского придворного театра прозвучали Второй фортепьянный концерт A-dur и окончательная редакция симфонической поэмы «Что слышно на горе», над которой Лист работал все десять лет. А 22-го в Берлине Ганс фон Бюлов играл сонату h-moll. Весьма показательно, что первым исполнением этой единственной литовской сонаты был «освящен» первый концертный рояль знаменитой музыкальной фирмы Карла Бехштейна[501], изготовленный специально для Ганса фон Бюлова.
Лист чувствовал необычайный прилив вдохновения. Ему казалось, что наступающий год будет весьма урожайным на новые произведения. И первым среди них стала законченная 10 февраля симфоническая поэма «Битва гуннов» (Hu
Афиша совместного концерта Листа и Вагнера в Сен-Галлене 23 ноября 1856 года
Традиционный праздничный день 16 февраля был отмечен постановкой глюковской «Армиды». А в творческих планах Листа вновь возникла оратория «Христос». В свое время Гервег так и не написал к ней текст, и теперь Лист обратился к Петеру Корнелиусу и Каролине Витгенштейн, чей литературный талант был ему хорошо известен. (Забегая вперед скажем, что и на этот раз текст написан не был.)
В конце февраля Лист выехал в Лейпциг, уже давно бывший своеобразным оплотом «лагеря Шумана» — противников Нового Веймарского союза. Листу с программой, состоявшей из симфонических поэм «Прелюды» и «Мазепа», отрывков из «Летучего Голландца» и Первого фортепьянного концерта Es-dur, было не просто получить признание у лейпцигской публики. Концерт состоялся в Гевандхаузе 26 февраля и был объявлен благотворительным. Лист дирижировал; партию фортепьяно исполнял Ганс фон Бюлов. Публика была холодна, «Мазепу» вообще восприняла в штыки; критики истекали ядом…
Домой Лист вернулся тяжелобольным — из-за волдырей на ногах не мог ни ходить, ни стоять за дирижерским пультом. Чтобы не нарушать репертуарный план театра, он испросил у великого герцога разрешение дирижировать сидя и уже 13 марта провел «Орфея и Эвридику» Глюка. Лишь к 19 апреля, когда в придворном театре должен был идти «Лоэнгрин», Лист почувствовал себя несколько лучше и начал, по его собственным словам, «ковылять в театре и в замке».
Настроение день ото дня становилось мрачнее, от воодушевления начала года не осталось и следа. Вечером после представления «Лоэнгрина» Лист с горечью писал Вагнеру: «Должен тебе откровенно признаться, что когда я привез свои вещи в Цюрих, я еще не знал, как ты примешь их, какими найдешь. Мне уже пришлось так много слышать и читать о них, что у меня, в сущности, уже не осталось никакого собственного мнения, и я работаю, лишь следуя неистребимому внутреннему побуждению, без малейшей претензии на признание или одобрение. Многим моим близким друзьям, например, Иоахиму, а раньше Шуману и другим, мои музыкальные творения чужды, они взирают на них с тревогой и неодобрением»[503]. Он уже остро чувствовал творческое одиночество.