Страница 22 из 84
Тут разыгрывается небольшое, но поистине восхитительное представление. Изысканная компания, осторожно спустившись по склону, перебирается в окруженную по периметру поручнями розовую гондолу. Шеи их обмотаны большими шарфами, одеты они в овчины и енотовые меха, и, как всегда, последней в гондолу ступает некая изящная дама. Не исключено, конечно, что в этой компании есть беглые заключенные или душевнобольные, но благодаря своим безупречным манерам и обаятельным улыбкам они неотличимы от всех остальных. Не говоря уже о том, что есть возможность затеряться среди ветеранов этих соревнований, а ветераны, которые вместе со всеми несутся к гондоле, порой выглядят совсем уж несусветно. Некоторым из них по девяносто лет, но, говорят, сердца их до сих пор работают, как насосы. На вид это совершеннейшие медведи. Они поднимают свои древние скрипучие ноги, перелезают через розовые поручни и аккуратно подкладывают подушки под то, чем собираются на них сесть.
Что же касается шума… Однажды случилось вот что. Один ветеран по ошибке ступил ногой прямо в Темзу. Казалось бы, над чем тут смеяться? Но толпа прямо-таки завыла; вой этот был внезапным и продолжался, по-моему, не более секунды. Я вспомнил о казнях через повешение на Тайберн-хилл. Сам я тоже взревел, но безмолвно, поджав для маскировки губы. Ветеран, чья голова еще виднелась над поверхностью, тявкнул, как тюлень (в его положении это выглядело вполне естественно). Кто-то тщетно пробовал вытащить его из темного водоворота, ухватив за подмышки. Ветеран плескался у гондолы, как лебедь. Ему бросали всякое тряпье. Гондола угрожающе раскачивалась. Еще немного — и это случилось бы. Да-да, то самое, о чем вы подумали… Женщины завизжали. Но ветеран, храня верность традициям и тому веслу, которое он когда-то держал в руках, заглушил вопли ужаса криком: «Спасайте женщин и детей, мужчины пока подождут!»
Приближается момент старта. Вперед выступает тренер оксфордцев, в темно-синей кепке, с мегафоном у рта и фиалками в петлице. Рулевой уже в лодке, борется с сильным течением. Оксфордцы переходят со склона в лодку, прилаживают весла и ждут. Фотограф снимает. Кругом сверкают зубы — настоящие и вставные. И вот оксфордскую лодку с восемью нетерпеливыми гребцами мягко отталкивают от берега. Вслед ей тренер выкрикивает хорошо поставленным голосом последние инструкции. Капитан откидывает голову назад, набирает в легкие воздуха и командует: «Шарфы снять!» Все достают красные сумочки, суют в них шарфы и прячут все это под сиденьями. «К веслам!» Гребцы берутся за весла, отводя их лопасти назад. «Готовы?» Наступает гробовое молчание и наконец раздается: «Вперед!» Восемь молниеносных всплесков — и узкая лодка уже несется по свинцовым водам Темзы.
Взгляните, как медленны и широки стали теперь взмахи их весел! Вот их лодка уже достигла Патнийского моста, описала широкую дугу и, повернув против течения, приблизилась к тем лодкам, которые стоят на якоре посреди Темзы, чтобы обозначить место старта. Ниже по течению томится в ожидании армада баркасов, катеров и яхт. Развеваются и трепещут голубые и темно-синие флаги, вывешенные на мосту, на берегах из окон домов. И — снова тишина. Гребцы ждут. Вдруг лодки срываются с места! Они похожи теперь на двух тонких насекомых, каждое из которых вцепилось в воду всеми восемью лапками. Вслед за ними устремляется безумная флотилия, — и река уже покрыта белой пеной, раздаются восторженные крики, весело развеваются шарфы. Глядя на людскую лаву, покрывшую берег, я останавливаю взор на одном ветеране. Его нижняя челюсть устремлена вперед, как нос корабля, а лихорадочный взгляд его прикован к этому быстротечному зрелищу, которое повторяется каждой весной…
Эрскин Колдуэлл
Вик Шор и честная игра
Вика Шора в Дельте знали все, и если в городке кто и недолюбливал его или имел не него зуб, то последние десять-пятнадцать лет держал это в строгом секрете. Вик Шор был беспечный холостяк, добродушный и круглолицый, было ему уже сильно за сорок, и он владел расположенной возле почты мужской парикмахерской на одно кресло. Собственно, поскольку городишко Дельта был крошечный, парикмахерская эта была одна на весь город. Вик Шор парикмахерское дело любил; оно, говаривал Вик, дает ему возможность делать для людей то, что им было бы чертовски трудно сделать самим; но собственные волосы он подстригал редко, и его рыжевато-коричневый чуб с каждым годом все ниже нависал надо лбом.
Когда Вик не был расположен стричь и брить, он обычно запирал входную дверь парикмахерской и приспускал до половины зеленую штору на окне. Потом усаживался в парикмахерское кресло и откидывал его назад, как для бритья клиента. И весь остаток дня лежал, удобно растянувшись на спине, с задранными вверх ногами и читал свод правил игры в профессиональный бейсбол, заучивая эти правила страницу за страницей и повторяя их про себя с закрытыми глазами. Вику Шору было совершенно наплевать, что клиенты барабанят в дверь, кричат, что они идут на свадьбу или на похороны и им просто-таки необходимо постричься или побриться, — он не обращал на их вопли ни малейшего внимания.
В жаркие летние месяцы, с мая по сентябрь, Вик частенько запирал парикмахерскую — это случалось, как правило, по субботам, в самые оживленные дневные часы, — и отправлялся судить бейсбольный матч полупрофессиональных команд, проходивший в Дельте или в каком-либо другом городке округа.
Главная причина, по которой его всегда приглашали судить матчи, — помимо того, что он не требовал никакой платы за свои услуги, заявляя, что ему нравится судить ради честной игры, — заключалась в том, что он всегда старался угодить обеим командам. Если одну команду не устраивало какое-то его решение, например, неточная игра на второй базе, или спорный мяч, или бросок в «дом», Вик тут же прекращал матч и невозмутимо слушал, как игроки обеих команд клянут его в сердцах и обзывают распоследними словами, пока им это самим не надоест и не захочется продолжить игру. За все годы судейства Вик ни разу даже не возразил ни одному спорщику и уж тем более не приказал покинуть поле. Он всегда говорил, что честная игра слишком важна, чтобы позволять собственным чувствам влиять на его судейские решения.
Множество раз бывало, что игра прерывалась на полчаса или больше, и Вик, усевшись на площадке питчера и сдвинув на затылок судейскую шапочку, вынимал из набедренного кармана правила игры в бейсбол и преспокойно углублялся в чтение, пока игрокам не надоедало спорить и они объявляли, что готовы согласиться с его решением. Как бы то ни было, но после спорного решения, когда от него одного зависел трудный выбор считать ли, что игрок успел добежать до базы или вылетел, Вик всегда судил в пользу другой команды. Таким образом, благодаря его судейству к девятой подаче команды шли вровень, и, когда наконец в последний раз звучало «аут!», все были счастливы.
По окончании матча, когда он возвращался к себе в парикмахерскую, туда набивались болельщики поболтать и поспорить насчет того, как Вик судил какие-то моменты игры. О чем бы ни шел спор, Вик неизменно уверял, что судить бейсбольный матч — все равно что стричь клиента.
— Если хочешь стать хорошим парикмахером, надо научиться угождать одному клиенту зараз, — объяснял он, — а когда судишь бейсбольный матч, главное — угодить одной команде зараз.
— А как же все эти споры и брань на поле, Вик? — обязательно спрашивал кто-то. — Ты сам знаешь, бейсболисты готовы обозвать судью последними словами, да и обзывают частенько. И тебя это не трогает? По мне, тут есть из-за чего разозлиться, вскипеть и вытурить с поля.
— Я спортсмен и привык к таким выражениям, — отвечал Вик. — Меня они ничуть не задевают. Я уже наслушался всего, что только может придумать бейсболист, чтобы обозвать судью на площадке. И потом, вся эта брань и обзыванье — такая же часть бейсбола, как нагрудный щиток и наколенники у кетчера, и, если б я взялся положить этому конец, честной игре это было бы не на пользу.