Страница 35 из 113
отвратно. Я терпеть не могу тех, кто постоянно болтает о вещах, их отнюдь не касающихся, но
жители Астерии вечно славились слишком длинными языками. Уроки так и не начинаются, расписание снимают с информационной доски. Всех зазывают в зал, где учителя собираются
сказать прощальную речь о прекрасном человеке – нашем директоре.
Признаться, меня раздражает, что нас насильно заставляют идти на собрание. Да, все это
больше походит на дешевый спектакль; подростки, рвущиеся на первые ряды, хотят не помянуть
человека, а узнать подробней о том, сколько крови размазалось по деревянному покрытию, и как
глубоко ему воткнули нож в глотку. Дикость.
Мы с Хэрри садимся почти в самом конце. Он выглядит уставшим, постоянно робко очки
поправляет и на руки свои пялится, словно пытается там увидеть что-то особенное. Я слышал, как он опять кричал среди ночи, правда, когда я подорвался, он уже успокоился и принялся спать
дальше. О себе я не могу сказать того же. Уснуть мне больше не удалось, я застыл с открытыми
глазами и думал о том, что ему приснилось.
Наверно, опять Ариадна горела заживо.
От мыслей о том, как огонь овивает ее кожу, ее рыжие волосы меня передергивает.
- Привет, – шепчет Бетани, садясь рядом.
- Привет, – взмахиваю рукой и вновь впяливаю взгляд вперед, на сцену, где толпятся учителя
у микрофона. Пусть еще подерутся за то, кто скажет сопливую речь первым.
- Как вы?
- Порядок. А ты?
- Да. Все нормально. – Она поправляет черные волосы и вдруг усмехается.
- Что?
- Джил. Посмотри. – Девушка кивает в сторону Джиллианны, притаившейся где-то в углу
актового зала, и растягивает губы в горькой улыбке. – Она от тебя глаз не отводит.
- Замечательно, – сухо выдыхаю я и тут же виновато встряхиваю головой. – То есть я хотел
сказать, что это паршиво. Я с ней не разговаривал почти неделю.
- Может, стоит? Иначе она съест тебя взглядом. А вроде такая паинька.
- Паиньки не могут есть взглядом?
- Упаси Боже, – усмехается Бетани, – это же грех, Мэтт!
Я почему-то тоже улыбаюсь и шепчу:
- Это точно. Слушай, что насчет преступления? Есть фотографии, зацепки?
- Давай поговорим после собрания. Это, ну... – Бетани горбится и поджимает губы. Я
недоуменно хмурюсь. – Лучше все наедине обсудить. Не здесь.
- Да, конечно.
Девушка кивает, а я слышу, как кто-то неуклюже тарабанит пальцами по микрофону,
проверяя звук, и оборачиваюсь. Это заместитель директора - худощавая и фитильная дура, которая постоянно сидела в приемной и разговаривала с кем-то из родных по телефону.
- Здравствуйте! – Смущенно говорит она, сжав перед собой руки. – Я очень рада, что у нас
есть возможность собраться вместе и почтить память замечательного человека.
Я закатываю глаза и сжимаю пальцами переносицу. Она сказала всего фразу, а я уже сгораю
от желания убраться отсюда как можно дальше.
Я никогда не разделял весь этот бред про то, что нужно взяться за руки и поделиться
эмоциями на публике. Для меня эмоции – это то, что внутри; то, чего не видно. Когда тебе
больно, когда тебе действительно жаль, ты обычно не находишь слов, чтобы объяснить то, что
творится в груди. А когда тебе хочется просто поговорить – произносятся речи или же
проповеди, как в церкви; желание людей собраться вместе, чтобы прочитать молитву - для меня
всегда было высшей категорией глупости. Ну, потому что, во-первых, еще ни разу в моей жизни
Бог не ответил на чьи-либо молитвы, не появился в церкви и не погладил отца Джил по голове
за то, как он красиво, а главное, монотонно каждое воскресенье читает эту несусветную чушь
про грех и покаяние. А, во-вторых, проявление эмоций обычно равно проявлению слабости. Мы
поддаемся радости или злости. Мы проигрываем разуму, и мы должны выставлять на публику
свои промахи? Просчеты? Зачем? Глупость.
Однако я хожу в церковь. Ради отца. Все нормальные люди разочаровываются в том, что
есть Бог и что есть вера, когда умирает близкий человек. А мой отец подался в святую святых.
Там он встретил Долорес. И она научила его паре идиотских молитв, что, по всей видимости,
поразило его до глубины души и вынудило второй раз жениться.
Если в церковь я хожу из-за папы, то, что я забыл здесь – вопрос хороший.
Прикрываю глаза и слышу, как Хэйдан устало выдыхает, скорее всего, тоже безумно
мечтающий очутиться где угодно, только не в актовом зале. Я собираюсь вытащить свои
конспекты по испанскому языку, чтобы сделать несколько упражнений, как вдруг слышу
знакомый голос.
- Я хотела бы сказать несколько слов.
Бетани мертвой хваткой впивается в мою руку. По залу пролетает волна шепотов и вздохов.
Я приподнимаю подбородок и застываю.
Не может быть.
Портфель зависает в воздухе, тетрадь скользит по ткани, норовя грохнуться вниз, а я
теряюсь. Не знаю, что сказать или сделать. Просто с широко распахнутыми глазами гляжу на
первый ряд и понимаю, что в неудобном, потертом кресле сидит Ариадна Монфор. Без
сомнений, это именно она. Ее огненно-рыжие волосы скатываются по спине бронзовыми
кольцами, худощавые плечи, словно пики, торчат из-под пиджака. Я присматриваюсь все
тщательней и вижу, как Ариадна поднимается со стула, как дергает уголками губ и бредет на
сцену, стуча высокими каблуками о деревянные половицы.
Лицо обдает жаром. Я сосредоточенно прищуриваюсь, а Ари останавливается перед
трибуной и сочувствующе сводит брови, будто бы ей невероятно жаль погибшего.
В зале повисает ледяное безмолвие.
- Совсем недавно я была новенькой в этом городке, – начинает она, а у меня от звука ее
голоса внутри что-то происходит, переворачивается. Я выпускаю из пальцев рюкзак и, стиснув
подлокотники, подаюсь вперед, сам того не осознавая. – Директор Барнетт был ко мне добр, принял меня так, словно давно знал. Знал меня и мою семью.
Ари... Все слова застревают в горле. Я так долго ждал этого момента. Но сейчас я не
понимаю, что происходит, я не верю тому, что вижу. Неужели она вернулась? Сглатываю, ощущая
колющую желчь, моргаю, но Ариадна не исчезает, нет. Стоит так близко и далеко одновременно,
что вены на моей шее вспыхивают и нагреваются от дикой температуры. Я вижу ее... Та самая
Ари, которая пришла на первый урок в футболке с «Рамоунз», сейчас стоит на высоких каблуках
в черном облегающем платье и кажется настоящей.
Я хмурю лоб и внезапно понимаю, что она смотрит на меня. Слова проходят мимо. Я не
улавливаю ни единой буквы, я могу лишь смотреть в ее ярко-зеленые глаза и сжимать в пальцах
подлокотники, которые предательски трещат по швам.
- Мне невыносима мысль, что этот мужчина больше не проснется утром, – Ариадна с
грустью поджимает губы, – надеюсь, убийца поплатится за то, что сделал.
- Бог мой, – срывается с губ Пэмроу. Девушка прижимается к спинке кресла, почти
сливается с ним, а в глазах у нее мелькает ужас. – Она здесь, прямо здесь, ты слышишь ее?
Я не знаю, что ответить. Я не знаю, здесь ли она, ничего не знаю, я собираюсь встать и
подойти ближе, чтобы присмотреться, но меня останавливает Хэйдан. Он кладет ладонь на мое
плечо и покачивает головой. Удивительно, что в такой момент именно мой брат не поддается
эмоциям, а держит все под контролем.
В конце речи Ариадна делает драматическую паузу, во время которой уголки ее губ, едва ли
заметно, дрогают от ухмылки. Однако она быстро превращает усмешку в горечь, и уже в
следующую секунду в глазах ее проносится искренняя печаль, которая только мне и Хэрри
кажется ядовитой фальшью.
Она спускается со сцены под звенящую тишину, медленным шагом бредет к выходу. Совсем
скоро ее силуэт исчезает за порогом, в отличие от паралича, который никак меня в покое не