Страница 25 из 28
Лавут наверняка предъявил «бумагу», которая сразу «всё уладила». Что это был за документ? Задумаемся над этим.
Итак, выступление поэта-лефовца состоялось. Газета «Трудовая коммуна» дала такой комментарий:
«Зал губкома переполнен. На эстраде – громадный Маяковский. Голосищем своим, рождённым, чтобы перекликаться с громами, он бросает в зал слова вступления доклада. Каждое слово, как громыхающий поезд, наезжает на толпу. Маяковский говорит о "лице левой литературы"…
На столе – груда записок. Маяковский кладёт на них свою громадную руку и говорит, что наверняка большой процент вопросов – об его отношении к Есенину. Есенин, по мнению Маяковского, не был идеологом хулиганства, как теперь пытаются его изобразить некоторые критики. Он перепевал старую лирику… Пьяный угар, кликушество, распутиновщина под маской кудрявого Леля – вот что вредно в жизни Есенина. Он шёл по линии наименьшего сопротивления».
Павел Лавут добавляет, что Маяковский после такого заявления прочёл своё стихотворение «Сергею Есенину», сказав перед чтением:
«—После смерти Есенина появилась целая армия самоубийц. Прослушав стихотворение, я надеюсь, вы не пойдёте по их стопам».
29 января с тем же докладом («Лицо левой литературы») Маяковский выступил в зале Саратовского Народного дворца. Местная газета «Известия» описала поэта так:
«На эстраде – большая монументальная фигура. Почти на голову выше высокого человека. Голос – способный заглушить рёв шторма, покрыть сотни других голосов – дружеских и враждебных. Большие размашистые руки. Такой же размашистый, смелый жест, увеличивающий силу и выразительность речи.
Маяковский по натуре – боец, а боец должен быть и смелым, и дерзким и беспощадным в борьбе. Отсюда – "все его качества". Портрет Маяковского надо рисовать не "киселём и молоком" (выражение друга его Бурлюка), а лепить из цемента, замешанного на купоросе. Маяковский разрушает, разъедает то, что ему ненавистно, и одновременно строит – правильнее: хочет строить новую жизнь и новую "левую" литературу».
В своём докладе поэт заговорил о главной проблеме советской литературы той поры:
«Нашей литературе угрожает опасность: её захлёстывает безграмотность!»
На следующий день доклад поэта призывал уже совсем к другому: «Идём путешествовать!» Эта тема, казалось бы, никакого отношения к стихотворчеству не имела. Но разговор вновь перекинулся на то, понятны ли пролетариям стихи Маяковского, нужно ли рабочему классу вообще его творчество.
Те же саратовские «Известия» отметили:
«Обмен мнениями минутами подымался до предельных градусов полемического термометра… Снова разгорелся продолжительный спор, так и не получивший, конечно, разрешения…»
Этот ли темпераментно бурный диспут стал причиной, но, после того как доклад был прочитан, сам Маяковский путешествовать уже не мог – у него поднялась температура. Произошло, по словам Лавута, «вынужденное заточение в номере». В качестве пояснения Павел Ильич привёл строчки самого Маяковского, сочинённые чуть позднее (они взяты из стихотворения «Фабриканты оптимистов»):
«Не то грипп, / не то инфлуэнца.
Температура / ниже рыб.
Ноги тянет. / Руки ленятся.
Лежу. / Единственное видеть мог:
напротив – окошко / в складке холстика —
"Фотография Теремок,
Т.Мальков и М.Толстиков"».
А заканчивалось стихотворение так:
«Если ты загрустил, / не ходи далеко —
снимись по пояс / и карточку выставь.
Семейному уважение, / холостому альков.
Салют вам, Толстиков и Мальков —
фабриканты оптимистов».
2 февраля 1927 года Владимир Владимирович вернулся в Москву.
«Есенинщина» и «маяковщина»
Выздоровев, Маяковский продолжил прерванное турне, начав готовить новые вояжи.
Вскоре состоялось заседание членов Совета Федерации писателей, на котором группу «Новый Леф» приняли в состав этого объединения, а Маяковский вошёл в Совет и в Исполнительное бюро Федерации.
А 4 февраля 1927 года Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) направило в Моссовет письмо в связи с планировавшейся поездкой поэта-лефовца за рубеж:
«В.В.Маяковский делегируется обществом культурной связи с заграницей в Варшаву, Прагу и Париж для прочтения докладов. Левые писательские круги как Польши, так и Чехословакии приветствуют приезд товарища Маяковского и придают ему большое значение».
Раз речь зашла о новой зарубежной поездке Маяковского, по логике вещей, следует искать и очередную гепеушную акцию, которая должна была напомнить зарубежной аудитории о том, что в стране Советов поэта-лефовца нещадно критикуют, а также преследуют за написанные им строки.
Следы такой акции обнаруживаются сразу – заглянем в Коммунистическую академию, в которой 13 февраля общественность Москвы проводила диспут «Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)». Слово «есенинщина», как считают, ввёл в обращение журналист Лев Сосновский (тот самый, который, напомним, входил в советскую партийную элиту).
Диспут начался докладом наркома Луначарского. В прениях приняли участие видные партийные и общественные деятели: Е.А.Преображенский, Л.С.Сосновский, В.П.Полонский, К.Б.Радек, В.В.Ермилов и другие. Взял слово и Маяковский:
«– Товарищи!.. Я начну разговор с того именно, на чём кончили товарищи Сосновский и Полонский – с вопроса о литературе: как это упадочничество в литературе отражается, виноват ли в этом Есенин, или какая-то легендарная есенинщина, которая родилась после смерти Сергея Есенина и пошла гулять по Советскому Союзу…
Прежде всего и раньше всего – про ценность Есенина… Ты скажи, сделал ли ты из своих стихов или пытался сделать оружие класса, оружие революции? (Аплодисменты.) И если ты даже скапутился на этом деле, то это гораздо сильнее, почётнее, чем часто повторять: "Душа моя полна тоски, а ночь такая лунная". (Аплодисменты.)»
Этими словами Маяковский явно стремился обесценить творчество почившего поэта. Но главный свой удар поэт-лефовец наносил не по «есенинщине», а по литературным критикам: Льву Сосновскому, Вячеславу Полонскому, Александру Воронскому и Максиму Ольшевцу, сказав, что…
«… эти ольшевцы делают ежедневную литпогоду…
Я очень советую, товарищи, следующий доклад поставить на тему о редакторской критике, потому что Есенины сами по себе не так страшны, а страшно то, что делают из них товарищи Полонские, товарищи Воронские и товарищи Сосновские…
То, что сейчас делают из Сергея Есенина, это нами самими выдуманное безобразие».
Литераторы, упомянутые Маяковским, конечно же, крепко обиделись. А Вячеслав Павлович Полонский (главный редактор журналов «Красная нива», «Новый мир» и «Печать и революция») через несколько дней (18 февраля) записал в дневнике:
«Вчера очередное (3-е) собрание сотрудников “Нового мира”. Чужие люди. Недоброжелатели. Качалов читал рассказ А.Дымова “Иностранцы”…
Качалов – великолепен. Маяковский – груб. Читал свои стихи, не принятые Степановым – без успеха. Зазывал “высказаться” – выступил Раковский и показал, что его стих (“Послание молодёжи”) реакционен, идеалистичен…
Ив. Ив. Скворцов рассказывал мне, как Маяковский громил его за фельетон Ольшевца о ЛЕФе:
– ЦК партии поручили мне это дело, а вы ругаете.
Скворцов:
– Я также – член ЦК, а не знаю, когда вам ЦК это поручил.
Маяковский ретировался.
Груб, нахален, невыносим».
Поясним приведённую нами дневниковую запись. Она весьма любопытная – ведь, начиная с середины 30-х годов, отрицательных высказываний о Маяковском не печатали. Не случайно «Дневники» Вячеслава Полонского опубликованы только в XXI веке.