Страница 162 из 208
Хуана не стала его обманывать, сразу сказав, что их разыскивает Гестапо.
— Если нас схватят, вам тоже не поздоровится, — предупредила она.
Мать и сын переглянулись; этим взглядом они сказали друг другу больше, чем любыми словами. Десять минут спустя машина Хайме уже ожидала возле подъезда. Прощаясь с Пепой, Хуана горячо обняла подругу.
— Спасибо, спасибо... — повторяла она.
— Постарайтесь вести себя осторожнее: ведь он мой единственный сын.
— Я... Надеюсь, он благополучно вернется...
— Даже если не вернется... Я не хочу даже думать об этом, но если такова наша судьба, уж лучше погибнуть за правое дело. Спешите, вам пора. Хайме должен к утру успеть до границы и обратно, а времени не так много.
Они уже выехали из Парижа, когда две машины преградили путь такси Хайме. Хуана сунула руку в карман и сжала рукоять пистолета.
— Поворачивай обратно, — велела она Хайме.
Но было уже поздно: сзади им преградили дорогу две другие черные машины, отрезая путь к отступлению.
Пистолет в руке; четверо окружают машину.
— Мы должны выбраться отсюда, — настаивала Хуана.
— Нас окружили, некуда бежать, — ответил Хайме.
— О, нет, кое-что мы еще можем сделать, — возразила она. — Поверни направо и выезжай на шоссе, мы еще сможем спастись.
— Нет, Хуана, — покачал головой Хайме. — Нас поймают, а если попытаемся бежать — пристрелят.
— Делай, что я сказала! — рявкнула она и, повинуясь ее приказу, машина свернула вправо.
— Ты с ума сошла! — закричал Хайме, когда она перехватила руль.
Гестаповцы открыли огонь; пуля пробила колесо. Хуана выхватила пистолет из кармана пальто и выстрелила через окно. Ее глаза вспыхнули торжеством при виде побелевшего от изумления лица гестаповца. Однако машина, потерявшая управление, все быстрее катилась вниз по склону. Полицейские продолжали стрелять; Хуана снова выстрелила в ответ, но это был последний поступок в ее жизни — в следующую секунду ей в голову попала пуля, убив наповал.
Машина врезалась в дерево; Хайме ударился затылком, потеряв сознание.
Полицейские бросились к ним, крича, чтобы они выходили из машины. Но лишь один Самуэль смог бы им ответить, если бы подобрал слова.
Хуана была мертва; Хайме, похоже, тоже. Полицейские извлекли их тела из машины. Один с остервенением пнул тело Хуаны, словно мстя мертвой женщине за убитого.
Самуэль застыл на месте, словно парализованный; все происходящее казалось ему кошмарным сном. Полицейский ударил его прикладом по голове, и он упал. Потом его затолкали в машину. С тех пор он исчез, его след потерян.
При содействии Педро я смог встретиться с Пепой, матерью Хайме. Я был потрясен, когда увидел эту женщину, которая потеряла всё. Пепа рассказала, что она родом из Гранады, где во время гражданской войны погибли ее муж, двое старших сыновей и остальные родственники. А теперь, в Париже, она потеряла еще и Хайме, последнего оставшегося сына. Хайме рисковал жизнью, чтобы спасти Самуэля, совершенно чужого человека. Я признался Пепе, что восхищен мужеством ее сына. И знаешь, что она ответила? Она сказала:
— Если за свободу приходится умирать, ничего не поделаешь. Он погиб с честью.
Тело Хайме Пепе так и не отдали, и она даже не может поплакать над его могилой.
Что касается твоего отца, спустя несколько дней Педро удалось узнать, что его доставили в отделение Гестапо; возможно, потом отправили в лагерь Дранси, а оттуда, в вагоне для скота, в Освенцим, Треблинку или Маутхаузен. Но точно мы ничего не знали, и до сих пор не смогли узнать. Ты спросишь, был ли я в Дранси, и я отвечу: да, был. Я уже сказал, что специально ездил в Париж, чтобы разузнать о его судьбе. Но я не смог найти ни одного документа, удостоверяющего, что твой отец действительно побывал в Дранси, поскольку нацисты, прежде чем бежать оттуда, сожгли всю документацию. Когда союзники вошли в Париж, Красный Крест тут же занялся лагерем Дранси. И ни в одном парижском отделении Гестапо также не нашлось никаких сведений о том, что твоего отца, сестру и мою тетю действительно отправили в Дранси.
Рассказ Густава поверг меня в шок. Я не решался прервать его ни единым словом; мне казалось, что его рассказ не имеет никакого отношения ко мне, к моей сестре и отцу. Это была одна из тех ужасных историй, которых я немало слышал за последнее время. Но она не может иметь никакого отношения к нам.
Вера молча плакала, слушая Густава. Она сидела, закрыв лицо руками, и слезы текли меж ее сжатых пальцев.
— С тех пор, как закончилась война, я не переставал их искать, — заверил меня Густав.
— Но ведь кто-то должен что-то знать, — беспомощно возразил я.
— Один мой друг из министерства иностранных дел посоветовал отправиться на континент — в Польшу, Германию... Быть может, мы найдем их следы в каком-либо лагере... Немцы весьма пунктуальны, они всегда все записывали. Как раз завтра я собирался в Берлин.
— Мне будет спокойнее, если вы поедете вместе, — сказала Вера, глядя на нас туманными от слез глазами.
— Хорошо, но прежде... Короче говоря, я должен переговорить кое с кем, — сказал я. — С человеком из разведки; возможно, он сможет посоветовать, где искать.
Хотя, честно говоря, я понятия не имел, где может быть сейчас майор Уильямс.
Я вкратце рассказал, кто это такой, и что я служил под его командованием — не слишком, впрочем, раскрывая подробности.
На следующий день Густав отправился в Адмиралтейство вместе со мной. У него было немало знакомых среди тамошних чиновников, которые рассказали нам, как найти майора Уильямса. Нам повезло: он был в Берлине. Правда, теперь он стал полковником. Мы позвонили ему, и он ответил, что готов немедленно нас принять, так что мы сразу выехали в Берлин.
Полковник Уильямс постарел — или мне просто так показалось? В его каштановых волосах появились седые пряди, а в глазах поселилась печаль.
— Спасибо, что согласились принять меня, полковник, — сказал я, пожимая ему руку.
— Из чистого любопытства, — ответил он. — Моя работа основана на интересе к людям. Когда кто-то говорит, будто бы рад меня видеть, я спрашиваю себя, что ему на самом деле от меня нужно.
Густав в нескольких словах пересказал ему все, что удалось узнать, а я попросил о помощи.
Уильямс молча выслушал нас. Не могу сказать, чтобы история Густава произвела на него впечатление: во время войны подобное происходило сплошь и рядом. Тем не менее, он готов был протянуть нам руку помощи.
— Проклятые немцы обладают, по крайней мере, одним достоинством: они всегда тщательно фиксируют все свои действия. Так что имеются записи о том, кого и когда доставили в лагерь, кого отправили в газовые камеры... А еще мы нашли документы об ужасных опытах, которые они проводили на людях. Так что, если ваши родственники не погибли в Париже и их отправили в Польшу, Австрию или Германию, мы их найдем. Возможно, это займет какое-то время, так что наберитесь терпения. В российской зоне у меня есть один знакомый, капитан Борис Степанов. Он мог бы посмотреть записи в журналах лагерей, освобожденных Советской армией. Я ему позвоню и договорюсь о встрече, когда он сможет вас принять. Я тоже начну их искать.
— Скажите, сэр, в этих лагерях еще остались люди? — спросил я с опаской.
— Да, остались, — ответил он. — Красный Крест взял на себя заботу об этих несчастных и делает все, чтобы им помочь.
— Я хочу наведаться в Освенцим, Маутхаузен, Треблинку, — попросил я. — Хочу объездить все лагеря, куда их могли отправить.
— Не советую. Да, я понимаю, что вы воевали на фронте и убивали, но, если увидите эти лагеря... Поверьте, это настоящий ад!
— Вы можете помочь нам туда добраться? — настаивал я.
— Да, могу, но не знаю, стоит ли. В этом нет необходимости, мы можем искать вашу семью и из Берлина.
— Прошу вас...
— Сначала вам нужно встретиться с Борисом, а я посмотрю, что можно сделать. А там будет видно.