Расхождение

Мария отхлебнула кофе, затянулась сигаретой и, глядя куда-то в сторону, продолжала:

— В общем, может, я и не согласилась бы на этот разговор, но я как взглянула на него, так и не могла отделаться от мысли — где и когда я видела его? Нет, нет, не в тире, где-то в другом месте… Но как только он вошел и так, знаешь, элегантно сказал «добрый день!», хотя мы только что виделись, мне вдруг показалось, что я увидела старшую Робеву с ее изысканными манерами, и тогда я сразу вспомнила, где я видела это лицо: в комнате моей хозяйки висел портрет ее последнего мужа, который привел с собой к ней старшего сына от прежнего брака. Сходство было абсолютное, как две капли воды — я смотрела на этого типа, и мне казалось, что я вижу портрет. Потом я еще вспомнила рассказы Робевой о том, что она выгнала мальчишку в первый же месяц, потому что он таскал из дома ценные вещи и продавал их. Устроили его в какой-то колледж, а он взял да и наврал отцу, что занялся торговлей, украл у него все сбережения и подался куда-то в Грецию. Старик поболел-поболел с год и отдал концы, а Робева, наверно, любила его, потому и держала у себя в спальне его портрет.

Я уже почти воочию видел, как идет суд над Цачевым за фальсификацию документа и попытку вымогательства, видел, как он получает строгое наказание, — в общем, у меня больше не было даже необходимости ненавидеть его. Злость у меня вызывали только те преступники, чью вину я доказать не мог и поэтому им удавалось избежать заслуженного наказания.

— Он — бандит! — отрезала Мария, которая не желала думать о происшествии в юридических категориях. — Пусть только появится еще раз, я его продырявлю насквозь бельгийкой!

— Если он появится, сразу же дай мне знать, — как можно серьезнее предупредил я, ведь от Марии можно всего ожидать. — Он показывал тебе какие-нибудь документы?

— Три. О том, что он инвалид войны и имеет право на предпринимательскую деятельность, второй — что он прямой и единственный наследник Робевой, и третий — что тир был продан Марии каким-то армянином.

— Это были копии или оригиналы?

— Мне показалось, что все они новые. Да, вспомнила — на нотариальном акте написано «копия», или «переписано», или что-то в этом роде…

— А что там сказано об имуществе?

— Там вписаны все номера моих винтовок, указаны все мишени плюс старый брезент, стойка, табло, шкафы, кибитка и лошадка. В то время, при Марии, у нас был конек Алчо, а там значится какое-то женское имя, я не запомнила. И бельгийка вписана, значит, не было никакого миллионера, Мария все придумала…

Мария вздохнула и отлила чуть-чуть кофе в вазон с геранью[10] — в тесноте фургона, так же как, впрочем, и в санатории, у нее всегда находилось место для цветов.

— Нет, если Мария верила, значит, был миллионер! — настойчиво подчеркнул я и тоже отлил несколько капель своего кофе в память о Марии. — Если Цачев придет снова — не спугни его, чтобы он не почувствовал подвоха. Я хочу заставить их дойти с этими документами до суда. Дай Бог, нам повезет и хотя бы один из них окажется фальшивым.

— Кого «их» заставить? Ты о ком? — вдруг встрепенулась Мария, погрузившаяся было в воспоминания о своей тезке.

Я понял, что совершил ошибку, не следовало пока говорить ей об адвокате, чтобы заранее не тревожить ее. Но было уже поздно.

— Ну… ты же знаешь нового адвоката Ценкова…

— Ну?

— Он будет защищать усатого.

Мария слегка побледнела.

— Значит, есть уже и адвокат?

— Как веревочка ни вейся — все конец будет! — попытался я успокоить ее, но Марию не так легко было сбить с толку.

— Ну, раз он нанял адвоката, значит, будет заведено дело! — запальчиво произнесла она и закурила новую сигарету.

— А может, и не будет, — заметил я как можно более небрежным тоном. — Но лучше пусть будет, тогда по крайней мере мы сами сможем схватиться за кончик этой веревочки. Если же ты не хочешь дергать за веревочку, мы можем объявить, что нам все ясно — это фальшивка. Но лично я предпочитаю суд, который воздаст им по заслугам, и это будет справедливо.

— Не хочу, чтобы меня допрашивали! — вдруг дико закричала Мария, и я понял, какая цепь воспоминаний возникла в ее воспаленном мозгу.

— Прекрати сию минуту! — рассердился я. — Кто тебя станет допрашивать? Ты можешь вообще не являться в суд — твои интересы будет представлять адвокат, и ты хорошо это знаешь.

— Я убью его… — тихо выдохнула Мария. — Я застрелю его, потом себя, и все, конец.

Единственный способ перевести ее на более спокойные рельсы — убедить, что все это дело выеденного яйца не стоит.

— Ну ладно, допустим, предложат тебе отдать ему тир — подумаешь, дело великое! Сунем ему старое железо, а я тебе оборудую новый тир с новыми винтовками и новыми мишенями! Склады Луна-парка полны нужного инвентаря.

— Хватит! — снова закричала она. — Мне совсем не до шуток! Я еще раз говорю: если…

Честно говоря, я не ожидал такой острой реакции с ее стороны.

— Ты забываешь, что они рассчитывают на фальшивый документ!

— Ну а если он не фальшивый?! — Мария напряженно глядела на меня и ждала, явно ждала, чтобы я разубедил ее и подтвердил обратное.

— Но мы ведь установили, что…

— Ничего мы не установили! — резко махнула она рукой с чашкой, отчего почти весь остаток кофе выплеснулся на пол. — Мы только предположили. И раз уж он пришел к тебе… Разве что… — Она на миг задумалась, потом резко тряхнула головой. — Разве что он полностью ку-ку!

— Нехорошо так говорить про незнакомого человека, — быстро подхватил я шутливым тоном, — но я думаю, ты права. Да, а почему ты не рассказала мне о его июньском посещении? Сейчас ведь уже начало августа!

— А, — снова махнула она рукой, предварительно поставив чашку на стол, — мало у тебя своих забот, еще и этим занимать время. Сегодня он, однако, сказал, что идет к тебе, поэтому я и предупредила… — Она чуть успокоилась и оперлась о спинку своего специального стула. — А вы про что там ворковали?

— Клялись друг другу в любви.

— Свилен, прошу тебя, посерьезнее… Он говорил тебе, что хочет кроме тира пятнадцать тысяч?

Значит, ей он не посмел сказать о подозрении в убийстве — его счастье, иначе он бы живым из фургона не вышел…

— Пятнадцать тысяч? Всего только? — Я готов был рассмеяться, но она строго цыкнула на меня:

— Тихо! Это еще не все. Он еще сказал, что откажется от иска и все останется между нами, если я отдам ему половину золота старшей Робевой — он уверен, что я стащила и припрятала его сразу после ее смерти.

— Ну и как? Ты не подняла на него бельгийку?

— Не успела, потому что сразу выстрелила из всех своих тридцати двух стволов. Видишь ли, милый мой, говорю, тебя твоя мачеха и месяца не выдержала рядом, но так как она была женщина воспитанная, она поместила тебя в колледж. Если же ты еще хоть раз появишься у меня перед глазами, я тебя пошлю в такой колледж, откуда ты вернешься только после второго пришествия! Счастье твое, что ты явился не к той Марии, она отправила бы тебя туда еще прежде, чем дослушала до конца, потому что привыкла к быстрым действиям. Иди зажги свечку за упокой ее души, благодари Бога за то, что еще жив, и впредь обходи тир на расстоянии самое малое полета пули! Ну-ка, выметайся.

Я расхохотался от всей души, и мне очень захотелось крепко обнять мою умницу Марию.

— Вот, вот такая ты мне нравишься! А то хнычет, хнычет… Ну, а что же он?

— А что он? Тоже щель открыл: запомни, говорит, эти слова, может, тебе придется повторить их, они мне хорошую службу сослужат! Какие, спрашиваю, слова, говнюк? Да эти, отвечает, про второе пришествие. Ты, говорит, можешь меня застрелить в одну минуту, верно? За полминуты, говорю, всажу в тебя пулю и глазом не моргну! Знаю-знаю, говорит, тебе это не впервые, с детства все с винтовками баловалась… Вот тут я поднимаю бельгийку и считаю: один, два… На «три» его как ветром сдуло, даром что с палкой ходил. Тогда я и позвонила тебе, потому что он сказал, что сейчас же идет в управление… Хорошо, что он исчез на счет «три», он меня довел, и я вполне могла бы выстрелить или по крайней мере треснуть бельгийкой по его зализанной тыкве…

10

У болгар есть такой обычай — в память о дорогих умерших отливать немного драгоценного питья на землю.