Со мною в ад

— Тони! — послышался из кухни окрик старой Пановой.

Девушка испуганно поглядела на дверь и пошла в кухню.

— Где корыто с бельем?!

Тони подошла к матери. Все двери были открыты, и я увидел, как мать, свирепо глядя на дочь, стала жестами, губами, глазами объяснять ей, что надо молчать, молчать! Увидев меня и поняв что она разоблачена, она вмиг изобразила на лице доброжелательное спокойствие.

— Гражданка Панова, вы нам мешаете! Неужели нужно объяснять, что этот ваш поступок может иметь серьезные последствия? Пойдемте, Тони, отсюда!

Девушка покорно вернулась в комнату, я снова затворил все двери, и мы сели друг против друга у столика.

— Ну, Тони, давайте пойдем дальше…

Тони молчала, тупо глядя в одну точку.

— Я слушаю вас, говорите спокойно.

Но Тони продолжала молчать, будто онемела. Лицо ее стало совсем белым, она почти до крови закусила нижнюю губу.

— Тогда, может быть, мы продолжим этот разговор у нас в управлении?

Я и не собирался пугать ее, но слова мои подействовали на нее именно так.

— Мама не хотела пускать меня в Кюстендил одну… Чтобы меня не нашла эта… и не стала бить опять… Мы вдвоем поехали к Милке. Думали побыть там неделю или даже дней десять. Милка встретила нас хорошо… Пообедали мы в ресторане, потому что Милка была на службе, а вечером она показывала нам город. А на второй день она отвела нас в монастырь. Там в это время отдыхал владыка… Так мы жили три дня, а на четвертый мама — не знаю, что с ней случилось, но она сказала, что ей тут не нравится, и велела мне вызвать Гено, чтобы он приехал за нами… Я должна была сказать, что чувствую себя плохо и пусть приедет на машине.

— А вы действительно чувствовали себя плохо?

— Нет, но мама так велела… Я позвонила ему с работы подруги, и он поздно вечером приехал на какой-то машине и взял нас…

— А что за машина?

— Не знаю, кажется, его шурина… По дороге мама и Гено опять ругались…

— Почему?

— Не знаю… я сидела сзади, мама нарочно сунула меня туда, а они впереди шептались и все время ругались… Я очень усталая была, и мне было не до того, чтобы прислушиваться. Да и машина шумела, и я не поняла, из-за чего они ругались. А Гено все спешил, спешил, а потом сказал, что наконец нашел ту ракию, которую искал, а я ему и говорю — ну, если у тебя есть ракия, угости и нас, это уже было возле нашего дома, я говорю — зайди, выпьем вместе, но он спешил куда-то и только сказал: «Не дай тебе Бог выпить эту ракию»… И уехал.

Я старался не выдать, как взволновал меня ее рассказ.

— Ну, а когда вы встретились с ним снова?

Девушка помолчала, с опаской поглядела на дверь и неуверенно проговорила:

— Мы… мы не виделись с ним больше…

Я заметил ее смущение.

— Неужто не виделись? Тони, говорите спокойно обо всем, ничего плохого с вами не случится, даю вам слово.

— Да… Мы не виделись. — Она еще колебалась, но все-таки решила говорить. — Мы не виделись долго… много времени прошло, он не звонил, не появлялся… А раньше приходил часто, иной раз даже поздно вечером или ночью. Мама видела, что я переживаю… Один раз она ушла вечером и вернулась после одиннадцати. Я думаю — она была там. А на другой день велела мне звонить ему и потребовать, чтобы он встретился со мной, чтобы мы раз навсегда во всем разобрались… Если нужно, и три часа будем объясняться…

— Когда это было? Не помните точную дату?

— Нет… не могу вспомнить… Кажется, это был вторник… Я позвонила ему утром на работу, примерно в полдевятого…

Дверь с шумом отворилась, в комнату буквально ворвалась мамаша, она подбежала к шкафу и стала нервно выдвигать ящики, будто что-то искала там.

— Гражданка Панова, немедленно выйдите! — приказал я, уже не скрывая раздражения. — Выйдите из комнаты! Сейчас же!

Заворчав себе под нос какие-то проклятья (я, разумеется, легко догадался, в чей адрес), старшая Панова отправилась в кухню.

— Ну и как — встретились вы? — как можно мягче обратился я к Тони.

Она снова окаменела, на лице — испуг, неизбывный страх. Долгое молчание.

— Встретились… — прошептала она наконец.

— Значит, в тот день — это был вторник, четырнадцатое, вы с ним встретились, так? А теперь я очень прошу вас, Тони, вспомните — где это было? В котором часу? Поймите — это очень, очень важно!

— Он… он согласился встретиться… в пять минут первого, когда пойдет с работы на перерыв. Я ждала его в скверике за мавзолеем, почти полчаса ждала, он пришел в двадцать минут первого, я думала, мы пойдем куда-нибудь, чтобы поговорить, а он очень спешил, сказал, что купил какую-то машину, документы, бумаги показывал… Нет у меня времени, говорит, выяснять сейчас отношения… И ушел. Очень спешил куда-то…

Тони, судя по ее виду, чувствовала себя совсем плохо. Я чуть подождал, пусть хоть немного отдохнет.

— И больше вы не виделись?

— Виделись. — Силы у девушки иссякали, но она, видимо, решила рассказать все. — В ту же ночь он постучался к нам… Был очень нервный, что-то его очень беспокоило, а я возьми да и скажи ему, что он думает только о машинах и заботится только о жене, а я и умереть могу, ему все равно… Может, я зря это сказала, он раскричался, набросился на мать — ты, говорит, всему причина! Не смейте никому говорить, что мы встречались эти два года! Ничего общего я с вами не имел, понятно?! А если скажете — убью обеих! А потом остался у нас ночевать…

Я поднялся.

— Никто вас не убьет, Тони, никто вас пальцем не посмеет тронуть! И успокоитесь, пожалуйста… Мы, наверно, еще увидимся, но в этом нет ничего страшного. А пока — до свиданья, и повторяю: будьте совершенно спокойны!

Я вышел на улицу. Да-а, есть о чем подумать… Совершенно неожиданно для себя я получил кое-какие ценные сведения. Отправляясь к Пановым, я, признаться, просто выполнял формальный долг и обязанность познакомиться с одной из упомянутых в деле прямых или косвенных участниц драмы. Надо знакомиться и беседовать со всеми — поговорю и с ней, думал я, идя сюда. Честно говоря, она мне раньше представлялась чем-то вроде молодой коровы, которая мечтает о том, чтобы иметь свой «хлев» и потомство. В общем, так оно, по существу, и было, с той только разницей, что корова оказалась весьма породистой, ушибленной страхом и заторможенной. А вот на следующий вопрос я так и не нашел ответа — как на самом деле относится Гено к своей жене? Из рассказа Тони следует, что он… впрочем, ничего не следует, кроме того, что он хитрый, пронырливый, пользуется любым случаем, чтобы добиться своего, то же самое говорит о нем и Зорка. Что же касается поведения мамаши Пановой, то в нем была не только злоба и грубость и даже не только ненависть ко мне как к личности и как к представителю власти — в ее поведении ясно прослеживался ужас оттого, что Тони может выболтать нечто такое, чего ни в коем случае не должен знать ни один человек, а тем более — я. И вот мне показалось, что Тони именно это и сделала. Что же именно? Что?! Ну конечно же, это поездка в Кюстендил! Да, да, посещение монастыря! И это внезапное решение матери уехать раньше времени, вызов Гено с машиной, чтобы немедленно увезти их… В памяти, как на экране, всплыли слова из доклада нашего стажера: «В Кюстендиле паратион употребляют только в монастыре». Туда их водила подружка Тони Милка — Людмила или Эмилия, значит… А как фамилия? Я не спросил. Нарочно не спросил — ни фамилии, ни адреса, ни где работает, — не хотел обнаруживать, что меня это живо интересует. А то ведь повторится история с Гено и трамвайным кассиром — они, вернее, мамаша немедленно помчится в Кюстендил предупреждать Милку, чтоб молчала. Так… А четырнадцатого, в день разыгравшейся драмы, Гено не был на вокзальном складе в Искоре — в двенадцать двадцать он встречался с Тони в сквере за мавзолеем. Именно! И ночь после отравления он провел у Пановых. Ну разумеется — где же еще ему быть?!

В нескольких сантиметрах от меня промчалась машина, я успел заметить зверское лицо водителя, крутившего пальцем у виска… Я очнулся. Стою на мостовой, совсем в другом конце Кленовой. Как я сюда попал, как перешел мостик и лестницу — не знаю, не помню… Моя машина стоит вблизи от дома Пановых. Вздохнув, пошел обратно…