Рокировки

— Да.

— Если так, какой же благодарности ты ждешь от меня? Пойти сейчас в милицию и заявить, что вместо тебя они должны были вынести приговор мне?

Кажется, я был шокирован. Старался не показать своего удивления, но по глазам он не мог этого не заметить.

— Патлака, — сказал он, — времена меняются. Мы становимся старше и, значит, должны умнеть. Если больше не хочешь попадать в тюрьму, ты должен меня слушаться.

— Хочешь сказать, что будешь командовать парадом, ставить условия?

— Ты меня правильно понял.

— Но ведь ты… Тебе ведь было страшно прикоснуться к ножу…

— Страх и осторожность — разные вещи. У тебя крепкие мускулы, и ты можешь быка убить, а вот умом не дорос, чтобы диктовать условия. Впрочем, ты можешь собрать таких же коновалов, грабить киоски или украсть из корчмы два-три ящика виноградной водки. Подобные мелочи ты можешь организовать. А после первого же ограбления милиция вас сцапает.

Пожалуй, он был прав, только я не понимал — почему, почему?! Я вытащил платочек из кармашка, хотел вытереть нос, да спохватился (ведь люди носят их для украшения и пижонства, а не сморкаются в них) и запихнул его в карман брюк.

— Так что решай, — сказал Тоди. — Согласен ли ты. Без моего ведома — ни шага.

— Ты что, хочешь ввести казарменные порядки?

— Казарменный ли или другой какой, но порядок должен быть. И прежде всего — никаких пушек.

— А в случае самообороны?

— В Италии? Или в Болгарии?

— Хотя бы нож в кармане. Для самоуспокоения.

— И речи быть не может! Более того, забудь свою кличку.

— Это еще зачем?

— Милиционеры как услышат «Патлака» — тут же хватаются за пистолеты… И еще: никаких связей с доброденьковцами.

— Подожди, а это кто такие?

— Ты их знаешь. Просто не слышал, как их называют. Они стучат в дверь: «Добрый день, гражданка. Можно Драмсоюзова?» Если никто не откликается, доброденьковец входит и обворовывает квартиру. Это примитивная работа. Для дураков, не для нас.

— Согласен.

— Так что держись подальше от карманников, ничего общего с доброденьковцами, бьешь промеж глаз каждого, кто тебя назовет Патлакой, — и кличка сама по себе забудется.

Тоди даже рассмешил меня.

— Ну и комедия! Жора Патлака становится Жорой Хризантемой. Или Жорой Гвоздикой!

— Если не хочешь стать продавцом семечек, будешь, кем я скажу.

— А чем займемся?

— Нанесением редких, но сильных ударов.

— Это самое полезное для здоровья. А точнее?

— Не спеши. Делай вид, что с выходом из тюрьмы ты исправился. Кому надо, тот убедится, что ты вполне честный гражданин. Тебе такое впечатление нужно больше, чем тем, которые еще не доставлены в милицию. Профорганизация, комсомол — вникай, как они живут и работают.

— Смотри-ка! Патлака — ударник?

— Это тебе же нужно.

— Лучше все-таки я возвращу кое-какие долги. Знаешь, я не люблю оставаться должником. Прежде всего рассчитаюсь с тем, кто меня поймал.

— Опять спешишь? С Хантовым мы иногда сидим за одним столиком.

— Подожди, подожди… Ты распиваешь напитки с милиционерами?

— Почему бы и нет?

— Ну, чудеса! Вы и меня за свой стол пригласите?

— Докажи, что ты честный гражданин, — и пожалуйста.

Мне стало не по себе от такого совета, но что поделаешь? Может, Тоди и прав…

— А сейчас за работу. Вечером явишься в нашу компанию, я тебя познакомлю со своими приятелями.

— Хантов будет?

— Нет. Важнее сейчас познакомить тебя с одним журналистом.

— Да зачем?

— Поймешь позднее.

— Кажется мне, ты меня в помойное ведро бросаешь.

— Тогда объясню более подробно. Сбреешь усы.

Я подскочил, будто меня шилом укололи, и замер, ухватившись за ручки кресла. Если бы меня увидел кто со стороны, мог бы сказать, что я сейчас брошусь на Тоди. А он сидел себе спокойно, положив ногу на ногу, потягивая «Кент» и демонстрируя мне свои расчудесные зубы.

— Спокойно, Жора. Надо, чтобы все тебя знали без усов. Ты обратил внимание, как много усатых да бородатых развелось? Когда мы будем работать, ты наклеишь усы, бороду, натянешь парик — на выбор. И если тебя кто-нибудь увидит, он направит милицию искать ветра в поле.

— А как я отметину на подбородке прикрою?

— Есть способ временно сделать ее незаметной. Завтра после обеда приходи, я тебя подготовлю, и вечером вылетаем.

— Куда?

— Один эстрадный певец уехал на море вместе со своей женой. Его квартира пустует.

— В это время года — на море?

— Он страстный рыболов. У них много золотых украшений. На время гастролей они их забирают с собой. Но сейчас — не будут же они форсить перед рыбаками.

— Ты знаешь, где они их держат?

— Мы перероем всю квартиру.

— А если кто-нибудь возьмет нас там?

— Раньше ты не задавал таких вопросов.

Я не ответил. Спросил только:

— Ты когда-нибудь бывал в той квартире?

— Нет. Журналистик ходил туда. Он любит похвалиться знакомством с разными знаменитостями. Все, что надо, я узнаю от него.

— Этот писака примет участие?

— Где-то, как-то… Примет участие один золотых дел мастер в размере двадцати процентов, но после того, как продаст украшения.

— Много ты ему наобещал.

— А без такого, как он, что я буду делать? Открою лоток на базаре? Ну, иди, сбрей усы. Пообедаем в кафе, а вечером придешь познакомиться с моими приятелями. Перед ними — тише воды, ниже травы. И не кидайся на моих девочек. Найдешь себе других.

День был солнечным, теплым, и мне так не хотелось оставаться одному. Шел по тротуару, наглядеться не мог на красивых женщин, одетых еще по-летнему — с большими декольте и голыми руками, кое-кто даже с обнаженными спинами. Некоторые девушки были без лифчиков — я все видел сквозь прозрачные блузки и от этого чуть с ума не сходил. Был конец лета, но я себя чувствовал как весной, когда после южного ветра женщины высыпают на улицы без пальто и дубленок.

Только тот, кто три года не притрагивался к женщине, может понять мою муку. Я был похож на жаждущего, который в летнюю жару проходит мимо заводей и слышит, как журчит вода, но не может отпить ни глотка.

На углу какая-то бабка продавала цветы. Я купил букет роз, шел и смотрел, какой женщине подарить их. Первая, на ком я остановил взгляд, была моего возраста. На шее черный шарфик, блузка — черная, чулки — тоже черные, а лицо — и говорить не стоит! — будто из могилы вышла. Я и не подумал останавливать ее. Следом волочилась женщина вроде моей матери. Отяжелевшая, угрюмая, тащила две рыночные кошелки, смотрела себе под ноги, точно искала рассыпавшиеся стотинки. Пусть ее остановит какой-нибудь пенсионер, пусть расскажет сказку о благородных принцессах, пусть напомнит о ее девичьих годах. Воспоминания о молодости не всегда навевают тоску. Иногда они радуют гораздо больше, чем букет цветов.

Мои розы — не для такой женщины. Они — для девочки.

Девочек я увидел на перекрестке. Трех. Еще издали можно было понять, что они подруги. Выкурят по сигарете, обменяются сплетнями. Они были так увлечены, что из сумки у каждой можно было вытащить даже перламутровую пуговку, оторвавшуюся от самого красивого платья, что висит на плечиках в шкафу.

Я подошел и с поклоном преподнес им цветы.

— Красивым сударыням — красивые цветы и по целому вагону счастья!

— А по какому случаю? — спросила первая, которой я подал розы.

— Наверное, он выиграл в спортлото, — предположила вторая, пряча в розах лицо.

— Или урвал квартиру по государственной лотерее!

— Не угадали, красавицы.

— Тогда сами скажите, — настаивала первая.

— Я счастлив от мыслей о хорошей перспективе…

Они переглянулись.

— Вы перешли на новое место работы? С высокой зарплатой, служебной машиной и секретаршей?

— Нет. Перспективная трудовая деятельность в среде рабочего класса.

Болтая и задерживая их взгляды на себе, я залез в сумку девушки, которая держала розы перед лицом, и вытащил маленькое портмоне.