Рокировки

За тем же столиком и в то же время, где обычно сидела вся компания, пребывал в одиночестве Тоди. Положив ногу на ногу, курил. Похоже, никого не ждал — просто привычно убивал время. Задумавшись, он заметил меня только тогда, когда я остановился рядом.

— А, товарищ Хантов… Присаживайтесь.

В тоне у него не было ни страха, ни удивления. Если даже и удивился, увидев меня живым, то умело это скрыл. Слегка приподнялся, но руки не подал.

— Выпьете чего-нибудь? — спросил Тоди.

— Спасибо, не хочется. Компания редеет…

— Жалко Краси.

Он сказал это голосом человека, который потерял близкого, и потушил сигарету, не докурив ее.

— А где остальные?

— Понятия не имею. Может, уехали на похороны Краси.

— А ты почему не поехал?

— Они были ей ближе.

Этот человек умеет владеть собой. Он не прятал глаз, не смотрел на меня дерзко, не заискивал. И по голосу его, и по выражению лица чувствовалось, что он в трауре. Впрочем, Тоди явно рассчитывал произвести впечатление.

— У меня к тебе вопрос, — сказал я.

— Слушаю.

— Где ты был в понедельник вечером?

Тоди выглядел озадаченным.

— Это допрос?

— Хочу уточнить кое-что.

Сдвинув брови, он сжал губы и сделал вид, будто хочет что-то припомнить. Ответил не сразу.

— Понедельник… Ну да, весь вечер был в ресторане «Балкан» с тремя приятелями. Если хотите, можете спросить официантов. Там меня все знают. А скажите, почему вы задаете мне этот вопрос?

— Скажу, но позднее.

— Как хотите. Может, вам наклепали на меня?

— Думаешь, мы так легковерны?

— Все мы живые люди, товарищ Хантов. Откуда знать, кто что думает!..

Мы распрощались, я вышел.

Тоди не дурак. Видимо, ожидал, что я задам ему этот вопрос, но не в баре, а там, где их обычно задают. Вполне вероятно, что в понедельник он был со своей компанией в баре. Но не является ли это заранее подготовленным алиби?..

Позвонив Ваклеву, чтобы он проверил, был ли Тоди в «Балкане», я пошел в редакцию, где работал Тони. С заведующим культотделом этой газеты Гришей Вранчевым мы познакомились года два назад. То и дело я слышал от кого-нибудь, что Гриша рассказывает, будто мы старые приятели, но я не мог бы подтвердить его слов.

Я постучал в дверь и, хоть ответа не услышал, вошел.

Он сидел за своим столом, читал что-то. Перед ним были разбросаны рукописи, вырезки, газеты. Интересно, сколько времени понадобилось бы, чтобы привести все это в порядок? Его внешний вид был так же неаккуратен: поредевшие волосы, похоже, вряд ли когда-нибудь видели расческу, галстук был перекошен, узел не развязывался, видно, годами, рубашка не отличалась чистотой.

Вранчев, не глядя в мою сторону, указал на кресло, но я не спешил садиться. Он дочитал страницу и только тогда поднял голову. Встал и развел руками, словно собираясь меня обнять.

— Привет, пламенный привет народной милиции! Извини, думал, это кто-то из моих коллег. Пожалуйста, садись. Я в твоем распоряжении. Если ты пришел в редакцию — значит, что-то произошло, верно?

— Хотел связаться с Тони, да решил вот сначала к тебе. Ты ведь его начальник.

— Хорошо, что хоть благодаря ему я тебя вижу! А если серьезно, Хантов… С этим молодым человеком определенно что-то стряслось.

— Не слишком ли ты категоричен?

— Нет, уверяю тебя. Тони — юноша воспитанный, исполнительный, прислушивается к советам старших. Он родился журналистом. Может взять интервью у самых недоступных начальников. Выгонят его из одной двери — он в другую, а если нужно, и в окно влезет, но запланированный материал добудет. Несведущему человеку это показалось бы нахальством, но кто понимает — оценит.

Вранчев взял газету со стола и едва не ткнул ею мне в лицо.

— Читал?

Я понял, о чем он, но, верный привычке не спешить открываться, открывая других, только плечами пожал.

— Репортаж Тони Харланова! — торжественно сказал Вранчев. — На самом высоком уровне. Глубокая психология. Тонкий анализ. Бесспорно, достижение! Жалко, что не отдал это нашей газете. Я ему надеру уши. Свои лучшие работы журналист должен печатать у себя в газете, а те, что похуже, предлагать на сторону, верно? Почитай, скажи свое мнение.

Я кивнул.

— Дать тебе газету с собой?

— Мы на работе получаем, просто сегодня я еще не был там.

— В понедельник Тони взял отпуск и поехал на похороны, — сказал Вранчев, вздохнув.

— Уехал рано утром?

— Нет, сидел здесь до восьми вечера.

— У него, наверное, были серьезные отношения с этой девушкой?

— Так, по крайней мере, казалось, но как узнаешь, серьезны ли отношения у современной молодежи?

Грустно улыбнувшись, Вранчев посмотрел на часы, снял трубку, набрал номер.

— Тони здесь? — спросил он. — Нет, не сейчас, пусть через часок мне позвонит.

Положив трубку, довольно мне подмигнул.

— По такому человеку можно проверять часы. А у тебя что нового? Давай-ка, подскажи нам что-нибудь, о чем можно написать.

С Вранчевым можно было говорить и два, и три часа, и он бы не устал. Только не располагал я таким временем, да и рассказать ничего не мог.

— Да подожди, посиди еще.

Я пообещал, что приду в клуб и там уж мы поговорим по душам.

Пожалуй, мой разговор с Тони был лишним: ведь все, что надо, я услышал от его начальника. Но, поскольку я в редакции, не повидаться уже неудобно… Вранчев взял меня под руку, вывел в коридор, распахнул какую-то дверь и застыл, точно дворецкий, торжественно объявляющий о приходе долгожданного гостя:

— Тони, к тебе!

Тони читал газету. Он встал и пошел к нам навстречу. Думаю, Вранчев ожидал увидеть по крайней мере любезную улыбку на лице своего подчиненного. Тони поморщился, не скрывая своего нежелания меня видеть. И так открыто это сделал, что Вранчев обеспокоенно посмотрел на меня, а потом на него.

Я постарался сделать вид, что ничего не заметил.

Возможно, Тони действительно сильно переживал потерю Краси и считал, что именно я виновен в ее смерти. Но тогда как это увязать с безразличием, с которым он относился к ее изменам? Он ведь не мог не догадаться, откуда у нее иностранная валюта. Видимо, наблюдая ее образ жизни, он и написал статью о проблеме проституции. Едва ли только официанты давали ему материал для его социально-психологических обобщений. Ко всему прочему, именно Тони был одним из инициаторов сексуальных «рокировок» в компании. И после всего этого — такая скорбь!.. Или я действительно постарел — настолько, что совсем не разбираюсь в настроениях современной молодежи?

Я подал руку, Тони вяло, неохотно ее пожал.

Вранчев, сообразив, что обстановка не из простых, поспешил уйти. Хлопнув нас по плечам, он громогласно заявил:

— Ну, я вас оставляю!

Может быть, подумав при этом: «Разберетесь и без меня».

Тони посмотрел на часы, бросил взгляд в глубину коридора, словно давая мне понять, что кого-то ждет.

Я спросил:

— Как ты?

— Как я могу быть?

Он отвернулся, а когда снова посмотрел на меня, глаза его были влажными. Я почувствовал, что он на самом деле расстроен, но мне тем не менее надо было поговорить с ним и о Красимире, и о ее окружении.

— Дашка ездила на похороны?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты не видел ее в эти дни?

— Нет.

— В понедельник вечером к ней не заходил?

— Зачем?

— Кто отвез тело Красимиры в деревню?

— Ее отец.

— Прости, а где ты был в понедельник вечером?

— Почему ты задаешь мне этот вопрос?

— Просто так.

Он ответил не задумываясь:

— Я был дома.

В конце коридора стояла какая-то девушка. Освещение было слабым, и я не мог как следует ее разглядеть. Тони стоял к ней спиной. Он снова посмотрел на часы. А я твердо решил: время для подобных бесед с сегодняшнего дня определяю я. И вести их стану не в барах и редакциях, а там, где они обычно ведутся. И будут это не беседы, а допросы.