Рокировки

Мы закончили ужин. Не о чем было говорить. Не на что было смотреть в этом пустом ресторанном зале.

Я оплатил счет, и мы пошли к лифту. Дашка остановилась.

— Ты куда?

— Проводить тебя.

— Я не заблужусь. Найду дорогу.

Голос у нее был таким, что спорить не стоило.

Я пожелал ей спокойной ночи и не стал ждать, пока она войдет в лифт. Черт с тобой, думаю. Катись к своему белобрысому иностранцу, мне все едино. Получи свой доллар и успокой свои нервишки.

У выхода я обратил внимание, что на смену заступил другой портье. Он так и впился в меня взглядом, а потом засмеялся, и только тогда я его узнал — Зануда. Мой ровесник. Вышел из тюрьмы полгода назад.

— Жора, друг! Что ты здесь делаешь-то?

— Трачу деньги, заработанные там.

— Ты с женщиной?

— Знакомая. Как видишь, оставила меня на мели. А ты?

— Вкалываю вот. Не могу пока вернуться на свою работу. Год не имею права быть подотчетным лицом.

— Ну и как тут?

— Иногда дают чаевые. Стотинками.

— А презренные доллары?

— Не беру. Очень строго.

— Выпьем по рюмке?

— Я на работе.

— Никого нет поблизости.

— Нельзя, Жора.

— Ты, пожалуй, станешь ударником.

— Не до того. Хочу быть чистым перед самим собой.

Что ж, если его устраивают стотинки, пусть сидит. Подняв два пальца к виску, я пожелал ему спокойной ночи. Его ночь, наверное, будет легкой, моя — едва ли.

Что ж с ней делать-то, со шлюхой этой, думал я, возвращаясь домой.

Глава третья

Бриллиантовая дама

Ударные загрохотали у меня над головой, но тем не менее я не мог открыть глаза. Потом чуть приоткрыл — и замелькало что-то вроде белой птицы, машущей вдали крыльями. Возникло женское лицо. Не Лена. Поморгав, я попытался приподняться.

— Не поднимайтесь.

Голос был не слишком ласковый — замечание учительницы непослушному ученику.

— Где…

Больше ничего не смог выговорить, даже не был уверен, что это мой голос. В ушах ревели самолетные турбины, мешок с цементом или огромный камень давил на темя.

— Молчите, — снова услышал я строгий голос. — Не будьте ребенком, не могу же я все время стоять над вами.

— А вы не давите мне на темечко.

Лицо прояснилось, я стал различать его черты. Большие глаза — зеленые, как листья груши, тонкие губы, волосы, зачесанные назад, открытый, блестящий, точно фаянсовое блюдце, лоб. Но женщина не выглядела такой строгой, как мне показалось из-за ее голоса.

— Попробуйте заснуть, и боль утихнет.

— Неужели я до этого не спал?

— Не напрягайтесь. Вам все объяснят.

— Какой холодный голос. Вы, что, старшая сестра?

— Ваш лечащий врач.

— Извините, но мне срочно надо…

— Ага, сейчас же встать и выяснить, кто вас ударил по голове.

— Потому что…

— Да, потому что, если останетесь здесь хоть на день, работа там без вас остановится.

Иронический тон обидел меня, и я сказал то, чего в иных обстоятельствах не сказал бы:

— Зубастая вы.

Видно, она привыкла и к более острой реакции.

— На моем месте вы тоже бы зубастым стали, — ответила она спокойно.

— Скажите, — спросил я, — сильно меня? Похоже, еще десяток-другой минут — и улетел бы я к святому Петру?

— Откуда такой вывод?

— Боль. И вы у меня двоитесь. Моя жена…

— Мы ей позвонили. Она требовала пустить ее к вам, но мы настояли, чтобы пришла не раньше завтрашнего утра.

— А сейчас?

— За полночь. В коридоре сидит какой-то мужчина. Просит, чтобы его немедленно к вам пустили.

— Кто он?

— Представляется вашим коллегой.

— Удостоверение предъявил?

— Да. Совал его мне в глаза.

— Кто же это?

— Ваклинов, что ли.

— Ваклев. Может он войти?

— На две минуты.

— А, двадцати минут мне вполне достаточно.

— Ко всему прочему вы еще и хитрите. Надо будет скорее вас выписать, и без вас все палаты битком набиты.

— А почему я здесь один?

— В палатах места не хватило, вот и положили в моем кабинете.

— Вот из-за чего вы раздражены, — сказал я, но докторша уже была за дверью.

Вошел Ваклев в наброшенном на плечи белом халате, держа шляпу в руке. Он и так смуглый, точно цыган, а сейчас лицо и вовсе потемнело и постарело — наверное, от усталости и бессонницы. Волосы у него черные, а виски уже побелели, хоть он на два года моложе меня — ему всего тридцать шесть. Надо же, подумал я, только здесь, сейчас и заметил я, как Ваклев поседел. А ведь я сам много этому способствовал, что греха таить. В совместной работе неизбежны огорчения, как бы хорошо мы друг к другу ни относились.

— А если б ты попал на кладбище? — сказал Ваклев, пожимая мне руку.

Из-за дверей послышался окрик:

— Пожалуйста, выбирайте выражения!

Ваклев обернулся. Я не слышал, чтобы он извинился — похоже, пока он сидел в коридоре, у него сложились с врачом свои отношения.

— Такая жена, — сказал я, — укорачивает жизнь наполовину.

— Дома она, наверное, другая. Как ты?

— Как муха в паутине.

— Тебя какая-то женщина нашла — ты лежал около самого входа, и она закричала.

— Я ничего не видел и даже не почувствовал присутствия человека.

— Кто-то тебя стукнул.

— Наверное.

— Что ты там делал?

— Ходил к одной девушке.

— Слушай, начальство, а не запутался ты в какой-нибудь истории с женщиной?

— И ты туда же?

Наверное, я поморщился, потому что Ваклев перешел на официальный тон:

— Слушаю, товарищ капитан.

— Соберите все сведения, какие можно, о Тодоре Михневе.

— Кто такой?

— Я вчера о нем расспрашивал. Соберите сведения об отравленной манекенщице, о ее приятеле Тони Харланове. И вообще обо всей этой шайке.

— Посмотреть за входом, возле которого тебя нашли?

— Встану — пойдем вместе. А сейчас сходите на квартиру манекенщицы и поищите там кое-что.

— Что именно?

— Там должны быть ключи от квартиры Тоди — Тодора Михнева.

Я показал ему взглядом на дверь, где стояла докторша. Может, мой подчиненный и решился бы задержаться подольше, однако у цербера в белом халате был непреклонный вид. Пришлось Ваклеву ретироваться.

За десять лет совместной жизни можно узнать свою жену настолько, чтобы предвидеть ее поступки. Множество случаев убедило меня прислушиваться к советам Лены, но иногда я вспоминаю о них с опозданием. И расплачиваюсь за это.

И вот она снова оказалась права: своим походом к Дашке я словно накликал на себя неприятности. Предчувствия моей жены оправдываются, вероятно, из-за постоянного ее страха за меня. А я-то почему не вижу, что мне угрожает опасность? Лена говорит, потому, что слишком уж заглядываюсь на красивых девушек — так кошу глазом, что вокруг ничего не вижу.

Хоть я и не согласен с подобными обвинениями, ожидал я ее с беспокойством. Более того, пытался себя убедить, будто сам не знаю, отчего я так раскис.

Войдя, она осмотрела мою голову, руки, даже под одеяло заглянула и сделала краткое резюме:

— Ты скоро выйдешь. Доктор Нейкова говорит, у тебя оказалась невероятно крепкая голова.

И после этих слов жена меня поцеловала.

— Я сейчас выйду?

— Может быть, завтра утром. Хотят за тобой понаблюдать еще сутки. Что-то вроде врачебной перестраховки.

Я ожидал упреков, а она меня успокаивала…

— Дети спрашивают, где ты. Я сказала, в командировке. Они и вообще видят тебя не часто, так что поверили. Из командировки ты обычно привозишь им шоколад, я его уже купила, завтра утром приду забирать тебя — возьмешь и сам подаришь.

И все-таки мне казалось, держится она со мной холодно, словно с каким-нибудь надоевшим родственником. В ее тоне я не улавливал беспокойства за мужа, лишь обиду за себя, бедняжку: дескать, ее страдания гораздо сильнее моих.

Я ничего ей не сказал, потому что и вправду чувствовал себя очень виноватым.