Это же я…

С первого же дня в новой школе стало понятно, что лето я убила не зря. Мне открылся новый мир. Жизнь заиграла другими красками. Я мгновенно нашла себе друзей, влилась в коллектив. У меня появилось море энергии, хотелось бегать, прыгать, делать что-то позитивное. Разумеется, в новой школе тоже нашелся музыкальный коллектив, где меня приняли с распростертыми объятиями, так как уже давно и хорошо знали по выступлениям на городских концертах. Ребята вокруг увлекались фотографией, математикой, физикой. Было несколько девиц, которые так же, как и мои бывшие одноклассницы, штурмовали модельные агентства. Но тут это выглядело исключением, а не правилом, и над ними шутили (по-доброму, но довольно едко). Учитель истории, видя, что стайка красавиц задержалась на перемене, громко вопрошал на весь класс: «Где там эти стремянки ходят?!» – называл их «моделями человека», но они на это не обижались, смеялись вместе со всеми.

Я, настрадавшаяся от них в первые семь лет своей школьной жизни, тоже не упускала случая подтрунить. За партой передо мной сидела Настя – красавица с длинной черной косой, мечтавшая стать моделью. А я приносила из дома огромные ржавые бабушкины ножницы, вынимала их из портфеля и зловеще скрежетала около ее косы, делая вид, что сейчас я ей волосы оттяпаю под корень. Однажды Настя с компанией – все как на подбор красавицы, у всех уже профессиональное портфолио, все без пяти минут Клаудии Шиффер – подловили меня, когда я была дежурной и подметала пол в коридоре школы. Они пустились во все тяжкие, пройдясь и по венику моему, и по внешнему виду. Я держала паузу, выжидая удобного момента. И вот когда одна из них, разойдясь, высказалась на тему, что веник мне очень идет, и посоветовала всю жизнь продолжать в том же духе, я тихонечко сообщила, что я тут вообще-то не только подметаю, я еще и пол мою. «Вон как раз ведро стоит, полное грязной воды!» – сообщила им я и надела на голову красотки это самое ведро со всем его содержимым. Потом, конечно, был скандал, я долго убеждала директора школы, что ведро само упало красавице на голову каким-то волшебным образом. Основным отличием новой школы от старой было то, что войны довольно быстро прекратились. Мы моментально выяснили, что каждой из нас палец в рот не клади, и заключили перемирие. Сейчас мы все дружим и со смехом вспоминаем то ведро.

Авторитет в новой школе я набирала стремительно. Меня единогласно выбрали старостой, и я пользовалась своим положением. Когда директор просил меня выступить на каком-то очередном районном концерте и защитить честь школы, у меня возникло только два вопроса: «С уроков снимете?» и «А можно я возьму с собой пару болельщиков?». В итоге через какое-то время болеть за меня уходил уже весь класс без исключения. Не скажу, что это нравилось учителям, но честь класса превыше всего. Но для меня это оставалось игрой. А настоящая жизнь была совсем в другом месте.

Глава 2. Трудный возраст

Тот день я до сих пор помню в мельчайших подробностях. Яркое мартовское солнце, запах тающего снега, капель с крыши… И высокое крыльцо, к которому ведет крутая лестница. А на крыльце стоит парень: крашеные волосы, желтые очки, оранжевые брюки и какие-то немыслимые зеленые ботинки. «А я вас жду, поднимайтесь», – говорит он мне и сопровождающему меня папе. Мне четырнадцать лет, и мы пришли в самую настоящую музыкальную студию подписывать мой первый самый настоящий контракт с продюсерами.

Незадолго до этого в моей жизни проходил очередной музыкальный конкурс. Поначалу он не предвещал никаких особенных перемен, обычное дело: я пою, жюри оценивает мастерство. Таких конкурсов – и районных, и городских, и областных – на моем счету были уже десятки, если не сотни. И в тот раз я, как всегда, вышла и спела, надеясь, что сейчас пройду на следующий этап отбора, а там, возможно, и в полуфинал. Или даже награду получу, кто его знает. Но неожиданно после первого же исполнения ко мне подошли музыканты, сидевшие в жюри, и сообщили, что для меня конкурс заканчивается. И, видя изумление на моем лице, пояснили, что они сейчас заняты поиском молодых казанских талантов – с целью как-то оживить местный шоу-бизнес. Так вот, им кажется, что в моем лице они нашли то, что так долго искали, готовы хоть сейчас подписать со мной контракт и приступить к работе. «Приезжай, – говорят, – в нашу студию, все оформим».

Я не стала долго раздумывать над их предложением. В отличие от моей мамы, которая совершенно не мечтала ничего такого подписывать. Сейчас я уже могу ее понять – продюсеров не очень интересовало, как я буду учиться в школе и когда собираюсь делать уроки. Нагрузка была вполне взрослой, занятость предполагалась – мама не горюй. Я обязана была работать на студии и записывать песни, репетировать, отыгрывать концерты – не важно, в какой части города они шли и во сколько заканчивались. Маму это не устраивало. Но я твердо стояла на своем – хочу работать, и точка! У меня был один убийственный аргумент: пора зарабатывать собственные деньги! В то время я часто слышала от родителей расхожую фразу: «Вот когда начнешь сама зарабатывать, тогда и будешь решать, куда ездить и что носить». Обычно эта фраза звучала в тот роковой момент, когда я заходила в магазин, мечтая о модных кроссовках, а выходила в очередных уродских гамашах. В общем, деньги мне тогда позарез были нужны. Неожиданно на мою сторону встал папа. «А что, – сказал он, – пусть Марина попробует, дело хорошее!» Тут же на семейном совете за круглым столом было решено: контракт подписываем, но если ты скатываешься на тройки и начинаешь прогуливать школу – не видать тебе никаких концертов и никакой студии, как своих собственных ушей! То, что в контракте прописана неустойка и что тройка, полученная мною в школе, никоим образом не является веским основанием для срыва концерта, родителей не волновало совершенно.

Но я твердо стояла на своем – хочу работать, и точка! У меня был один убийственный аргумент: пора зарабатывать собственные деньги!

Студия, где мы с папой оказались, поразила меня с первого взгляда. Это была настоящая профессиональная студия, доверху напичканная самым современным оборудованием. Мне тут же захотелось нажать на каждую кнопочку на всех пультах, спеть во все микрофоны. От мысли, что я наконец смогу увидеть, шаг за шагом, как рождается песня, у меня голова закружилась. Впрочем, она у меня в те дни кружилась часто, и в основном это было, как принято говорить, головокружение от успехов. Еще бы – я выигрывала конкурс за конкурсом, награду на последнем из них мне вручал сам ректор Института культуры, сидевший в жюри и лично отметивший мои таланты. Учителя не сомневались, что «кулек» (как называли у нас этот институт) ждет меня с распростертыми объятиями, и вытягивали мне четвертные и годовые оценки, как могли, стараясь закрывать глаза и на отсутствующее прилежание, и на ужасающее поведение. Однажды маму вызвала в школу учительница истории и, смущаясь, произнесла: «Она у вас такая хорошая девочка, вот только почему-то спит все время». Историчка не преувеличивала: я действительно на всех уроках спала крепким сном и видела сны. Что, в общем-то, неудивительно – концерты и репетиции шли практически каждый день, заканчивались далеко за полночь, и, разумеется, на уроках сил ни на что другое, кроме сна, не хватало.

Мои продюсеры подготовили для меня несколько песен, которые я записала и исполняла на концертах. В одной из композиций, как сейчас помню, были такие слова: «Лишь о тебе танцует и плачет душа». В общем, можете себе представить уровень материала. Но тогда меня это особо не волновало, мне все нравилось, я дневала и ночевала в студии, ехала туда сразу после школы, там же делала уроки, что-то ела – это не имело никакого значения, ведь вокруг была настоящая музыка. В студии кипела жизнь. Музыканты со всей Казани собирались, чтобы что-то записать, спеть, сыграть, пообщаться. Все это происходило круглосуточно в режиме нон-стоп, и все вокруг были свои в доску, сто лет друг друга знали. Только иногда каким-то ветром заносило случайного чувака, категорически не вписывающегося в окружающую обстановку. И он, робко постучав в дверь, просил помочь ему с записью песни. Он вот тут, мол, что-то такое сочинил и желает подарить супруге на Восьмое марта: «Давайте сделаем, чтобы как будто Майкл Джексон, но похожий на Джастина Тимберлейка, а в припеве немного от Бейонсе добавим». Надо было, выслушивая всю эту ахинею, не засмеяться, а, наоборот, сохранять значительное умное лицо.