Воля богов!

   Этот надменный тон и презрительный взгляд бесстрашного пастуха сразу вывел Ахилла из себя. "Шутка! - заорал он. - Я по-твоему похож на клоуна?" Ахилл со всего размаха всадил в наглеца своё чудесное олимпийское копьё, от которого не было спасения. Однако щит, неизвестно откуда появившийся в руке пастуха, был тоже явно не на базаре с рук куплен. Копьё соскользнуло по нему, даже не оставив царапины. И тут же в Ахилла полетело ответное копьё. Вреда неуязвимому герою оно, конечно, не нанесло, но удар был настолько силён, что сбил Ахилла с ног.

   "Ах вот ты как!" - закричал взбешённый герой, встал на ноги и, схватив копьё обеими руками, отскочил назад, чтобы поразить противника с разбегу. Он уже сделал первый шаг, как вдруг его остановил знакомый голос: "Ахилл! Нет!"

   Между Ахиллом и пастухом, расставив руки в стороны, неизвестно откуда появилась Фетида. Лицо её было гневно и перепугано.

   "Не смей! Немедленно извинись!" - приказала она и, обернувшись к пастуху, заискивающе залепетала: "Ах, не сердитесь на него, Аполлон Зевсович. Это он по молодости, по незнанию. Он вас обидеть не хотел, это случайно вышло".

   -- Сын твой? - сверху вниз глядя на Фетиду, спросил Аполлон.

   -- Да, Аполлон Зевсович, - глупо улыбаясь, ответила та. - Сыночек мой Ахилл. Правда, славный мальчик?

   -- Сыночек! - передразнил её бог. - Детей пороть надо. Хоть иногда.

   Сказав это, он отвернулся от застывшей в поклоне Фетиды, задрал нос и прошествовал мимо Ахилла, небрежно зацепив его плечом.

   Фетида подняла голову и уже без всякой улыбки злобно посмотрела на сына.

   -- Что же это ты, оболтус, вытворяешь?! - сквозь зубы прошипела она. - Мало тебе было, что ты детям богов проходу не давал, так теперь ты уже и за самих богов взялся!

   Раздосадованный Ахилл с размаху бросил копьё на землю.

   -- Да что ж они мне всё время попадаются! - закричал он. - Может, мне и того пастуха, которому я только что тут уши надрал, тоже с миром отпустить надо было?

   -- Надо было! - рявкнула в ответ Фетида. - Хорошо хоть, что ты ему никакого вреда не причинил. Это был Эней, сын Афродиты.

   -- О боги! - воскликнул Ахилл. - Что ж, мне теперь вообще никого не трогать?

   -- Да, никого не трогать! Для чего ты вообще сюда припёрся? Какое твоё дело до этой войны? У тебя жену увели? Или, может быть, Менелай с Агамемноном твои лучшие друзья? Своей женой не обзавёлся, а за чужую в драку лезешь! Тебя всё это каким боком касаются?

   -- Мама! Да что ж ты такое говоришь! - возмутился Ахилл. - Представь, что будет, если все станут так рассуждать: "это меня не касается, это не моё дело"!

   -- Что будет? Мир на земле будет! Вот что будет!

   Фетида сказала это сгоряча, не сообразив, насколько аморально её суждение. Всякий ведь знает, что зло в мире от равнодушия. Дерутся двое - равнодушные люди проходят, посторонившись, мимо, а тот, кому до всего есть дело, для кого правда и справедливость первыше всего, непременно бросится на защиту слабого. А другой, такой же справедливый и благородный, бросится помочь тому, кого бьют уже двое. Другие правдолюбцы набегут, и вот уже пошла улица на улицу, уже люди за ножи похватались, уже первая кровь потекла. А те двое, с кого драка началась, помирившись, стоят в стороне и не понимают, чего это все дерутся.

   Если бы все были равнодушными, то не было бы и истории. Читали бы мы в учебниках, как один царь хотел пойти на другого войной, но всё сорвалось из-за того, что никто не захотел встревать в чужую ссору. А не было бы истории - не было бы и прогресса. Не изобрели бы люди ни щита, ни меча, ни танка, ни пулемёта, а значит не открыли бы ни стали, ни пороха, ни реактивного двигателя, ни атомного распада. Были бы мы до сих пор дикарями и жили бы в пещерах, охотились бы на мамонтов каменными топорами: мамонта-то и каменным топором завалить можно, а вот на людей надо ходить с более совершенным оружием.

   А то иной раз сунут два вора одновременно руки в чужой карман, схватят друг друга, сцепятся - и уже со всех сторон неравнодушные люди бегут, чтобы одного вора защитить от другого. Один кричит: "Держи вора!", другой: "Доколе!", третий: "Не потерпим!". И вот уже все люди поднялись на святую войну. Ведут одни воры людей на других воров, а люди за них друг друга убивают. Брат на брата идёт, за то, что брат воров поддерживает. И все вместе бьют равнодушных, которые хотят спокойно жить в то время, как все честные люди убивают друг друга. Так делается политика, так пишется история. Если бы люди были равнодушны, если бы не было благородных героев, готовых постоять за справедливость, не мудрствуя и не рассуждая, то не было бы ни войн, ни политики, ни прогресса, ни истории, ни героического эпоса.

   Пока Фетида морочила голову Ахиллу, другой герой - Эней звал своих друзей на борьбу с греками. Он был обычным пастухом, но его мать была богиня, а по отцу он происходил из царского рода, и терпеть издевательства какого-то грека, пусть и неуязвимого, он не собирался. Так-то он был человек мирный и ни в какую войну мешаться не хотел, но после негаданной встречи с Ахиллом он собрал небольшое войско и добровольцем встал на защиту Трои. Парень он был лихой, воин каких мало, так что оборона Трои с этого дня укрепилась достойным героем.

   А Одиссея на следующее утро ждал неприятный сюрприз. На месте, где был зарыт сундук с золотом, стояла чья-то палатка. Одиссей ходил вокруг неё, распираемый гневом и недоумением, пока полог не открылся и из палатки не показался Паламед.

   Одиссей еле сдержал себя, чтобы не задушить его на месте. Паламед же, совершенно не заметив настроения собеседника, спокойно пожелал ему доброго утра.

   -- Ты как здесь оказался? - с трудом выдавил из себя Одиссей.

   -- Где? А! Я палатку на низком месте поставил. Ночью дождём подтопило, вот я её и перенёс. А что?

   Одиссей пристально посмотрел на Паламеда. Судя по тону и по выражению лица (Паламед совершенно не умел скрывать свои чувства) он говорил правду: действительно он переставил палатку потому, что она плохо стояла, а про золото Паламед ничего не знает. Одиссей несколько успокоился, но Паламеда не простил.

   -- Ничего, - буркнул он в ответ и собрался было уйти, как вдруг на его плечо легла рука, и голос Агамемнона сказал:

   -- Доброе утро, Одиссей! Ну как, нашёл зерно?

   Одиссей уже совсем забыл о вчерашнем задании. Теперь он вынужден был признаваться в своей неудаче. Причём на глазах у Паламеда, что особенно досадно. И угораздило же Агамемнона встретить его именно сейчас!

   -- Нет, - ответил Одиссей. - Не нашёл.

   -- Ну как же ты так! От тебя не ожидал!

   -- Хитроумие подвело, - съязвил Паламед.

   -- Легко так говорить, в палатке сидя! - взорвался Одиссей. - Раз такой умный, сам бы пошёл!

   -- Пожалуй, схожу, - ответил Паламед.

   Вечером он вернулся с несколькими мешками зерна и сведениями, где можно добыть ещё продовольствия, обеспечив греческий лагерь на всё долгое время предстоящей осады.

   Агамемнон при всём штабе объявил Паламеду благодарность и поставил его в пример Одиссею. Царь Итаки не без труда сделал вид, что рад успехам товарища, а в душе пожелал ему такого, что сам Аид ужаснулся бы.

Осада Трои

   Штурмовать неприступные стены Трои, построенные самим Посейдоном, греки не решились. Обосновавшись в своём лагере на берегу Геллеспонта, неподалёку от города они начали осаду. Численное преимущество было на их стороне, и троянцы не решались нападать на огромное вражеское войско, но в городе они чувствовали себя вполне безопасно.

   Никто ни на кого не нападал, и греки скучали.

   Не столько для того, чтобы пополнить запасы, сколько от скуки и желания хоть как-то проявить себя и отличиться в этой бесславной войне, Ахилл устраивал рейды по всё более отдалённым окрестностям, разоряя города, не имевшие к Трое никакого отношения. После каждого такого набега в лагере греков прибавлялось трофейного добра, а у троянцев прибавлялось союзников. Соседние цари, обозлённые на греческих героев, являлись со своими дружинами на помощь осаждённому городу. Через какое-то время союзников у троянцев стало так много, что было уже не ясно, кто кого осаждает.