Страница 30 из 35
Вспышки следовали одна за другой под шум дождя и тяжелые раскаты грома, не замирая до тех пор, пока эхо не повторит в точности его щедрые переборы, сотрясавшие стены. В ту ночь молния поразила несколько домов в Истеме. Мой одинокий мир, заполненный светом молний и дождем, являл непривычное зрелище. Я не разделяю бытующих страхов перед грозой, но в ту ночь, в первый и последний раз за год пребывания в дюнах, на меня навалились тоска одиночества и чувство оторванности от остального человечества. Помню, как я стоял посреди комнаты, наблюдая за происходящим. В одно мгновение вспышки молний обнажали извилистые протоки обширных неподвижных болот с зеркальной поверхностью, отливающей металлом. Подавленные неистовством бури большие дюны оцепенели, словно обратились в камень. Огненные стрелы возникали из тьмы и снова ныряли во мрак ночи, я почти осязал необъятность времени, тысячи его неисчислимых годовых циклов, прошедших с тех пор, как дюны-гиганты возникли из океана, лежащего ныне у их ног, и предстали перед ветром и сиянием дня.
Фантастические вещи обнаружились в океане. Прибитые дождем, укрытые от натиска западного ветра за полуостровом, прибрежные воды вели себя непривычно спокойно. Прилив взошел вверх по пляжу наполовину своей высоты, и длинные низкие параллели валов вырастали у самого берега, курчавились пеной, как и всегда разбиваясь о берег на протяженности многих пустынных миль, пронизанных дождем. Мощные трескучие вспышки, эти содрогания шторма, двигавшегося в открытое море, освещали каждую пядь берегов и равнины Атлантики.
Чернели только впадины меж бурунов, поскольку были укрыты от света высокими гребнями. Эффект получался драматический и отличался живописностью, потому что светящийся океан разрезали параллельные темные полосы, которые надвигались на берег, смешиваясь затем с белизной, когда волна пенно опрокидывалась на песок.
Когда буря миновала, высыпали звезды и я увидел небо и землю чисто вымытыми и освеженными.
Скорпион и Сатурн устраивались на небе поудобнее, но Юпитер только что миновал зенит и несколько потускнел на своем троне. Прилив низко стоял в болотных протоках, чайки начали давать знать о себе на гравийных отмелях и банках.
Прогуливаясь по берегу, я неожиданно поднял с гнезда певчего воробья. Птичка перелетела на крышу дома, ухватилась лапками за конек крыши и вопрошающе повернулась в мою сторону со своим «циип», односложным сигналом тревоги.
Затем она вернулась к гнезду и, окончательно оправившись, разразилась утренней песней.
Год у высокой воды
Если бы позволил объем книги, я бы написал главу, посвященную обонянию, потому что всю жизнь питаю особое пристрастие к распознаванию запахов. По-моему, люди излишне доверяют зрению. Мне нравятся добротные запахи: запах свежевспаханного поля в теплые утренние часы апреля после ночного дождя; пряный аромат дикой кейп-кодской гвоздики; благоухание сирени, сверкающей утренней росой; терпкий запах солончаковой травы, навеваемый с лугов на склоне летнего дня, и особый запах отлива.
Подумать только, каким зловонием вынуждены дышать люди нынешних поколений! Как только они согласились терпеть этот грязный, синюшный воздух?! В XVII столетии городской воздух, должно быть, ничем не отличался от деревенского; в наши дни городская атмосфера приемлема только для нового, синтезированного человека.
Английская традиция в основном отрицает запахи. По мнению англичан, человеческий нос следует считать неделикатным органом, и я не совсем убежден в том, что его использование не рассматривается как нечто чувственное. Наши литературные зарисовки, поэтические пейзажи, выставленные в галерее памяти, — вещи созерцательные. Французская словесность более снисходительна к носу; невозможно, пожалуй, прочитать и десятка строк из любого поэтического творения Франции, не встретив вездесущего parfum[18]. И в этом французы правы. Хотя глаз — властелин мироощущения человека, его главные эстетические ворота, процесс формирования эмоционального настроя или мимолетного явления земной поэзии — ритуал, и к его свершению могут соответственно призываться остальные чувства.
Ни одно из чувственных воспоминаний не обладает такой мощью, не распахивает так широко дверь во владения нашего мозга, как обоняние. Без него не может обойтись ни один почитатель дикого мира природы, равно как для наблюдения, так и ради собственного удовольствия. Мы обязаны содержать наши органы чувств в состоянии бодрости, здоровья и постоянной готовности. Если бы мы вели себя подобным образом всегда, было бы незачем создавать цивилизацию, грубо попирающую их, настолько грубо, что над нами замкнулся зловещий круг, где притупившиеся человеческие чувства проявляются все глуше и глуше.
Существует особая причина моей привязанности к этому обширному пляжу. Здесь я окружен миром, насыщенным неподдельным запахом природы, то есть целым набором острых, стойких и причудливых летучих привкусов и ароматов. Они ощущаются в полной мере, когда жара на время смягчается теплым дождем. Я изучил их настолько хорошо, что, проведи меня с завязанными глазами по пляжу, и тогда сумел бы определить, в какой его части нахожусь в данную минуту.
Над самой границей океана воздух всегда прохладный, можно сказать, холодный и слегка увлажненный водяной пылью, рождающейся в результате разрушения бурунов и непрерывного распада бессчетных пузырьков пены; мокрый песчаный скат источает прохладный смешанный запах пляжа и моря; буруны, прорвавшиеся к берегу дальше других, толкают перед собой массу этого аромата. Пройтись по песку около самой воды, когда ветер дует почти перпендикулярно берегу, временами меняя свое направление на один румб то в одну, то в другую сторону, — значит испытать уникальное ощущение. На расстоянии около двадцати футов от кромки воды вас окружают влажные тропические испарения, исходящие от горячего и мокрого песка; подойдите к воде — и, словно пройдя через дверь, тут же окажетесь на подворье сентября. В мгновение ока словно переносишься из Центральной Америки в штат Мэн.
Футах в сорока от отметки малой воды, на широкой и влажной восьмифутовой спине летнего бара, плоской, как стол, вас ожидают другие запахи. Здесь приливы набросали клубки, поблекшие жгуты и гирлянды океанской растительности: обыкновенной морской травы, скальной водоросли оливкового или буровато-зеленого цвета, морского салата с измятыми и изломанными листьями, съедобной красной водоросли, поблекшего морского мха и какие-то неизвестные мне слизистые, студенистые шнурки.
В жаркий полдень во время прилива они высыхают, так как состоят в основном из воды, и наполняют раскаленный воздух запахом растительного тлена и океана.
Я обожаю этот истинно природный аромат. Иногда мертвая рыбина, попавшая в западню прибоя, или, может быть, скат, свернувшийся в кольцо от жары, прибавляет к запаху увядающей растительности слабый душок гниения, однако это вовсе не запах разложения.
За пределами бара и сточных проток лежит абсолютно плоская территория, называемая мной верхним пляжем; она достигает подножия песчаного бастиона, совершенно лишенного тени.
Летом эта полоса берега редко заливается приливом. Здесь царствует приятный аромат горячего песка. Я нахожу укромный уголок, покрытый тенью от груды обломков, засыпанных в дюне, и беру пригоршню яркого сухого песка.
Медленно процеживаю его сквозь пальцы, ощущаю, как от жаркой струйки исходит тонкий и острый кремнистый запах. Здесь тоже попадаются водоросли — дары океана, намытые сизигийным[19] приливом еще в прошлом месяце. На жаре, при полном отсутствии тени их листья и воздушные мешочки в форме сердечек потемнели до цвета йода. Обработанная раскаленным песком, эта листва лишилась запаха, однако первый же ливень снова разбудит благоухание.
18
Parfum (франц.) — аромат, благоухание.
19
Сизигийный прилив — наибольший прилив когда Солнце и Луна кульминируют одновременно, то есть в сизигии (в новолуние и полнолуние), и приливообразующие силы Луны и Солнца действуют по одном) направлению (Прим. ред.).