Страница 7 из 8
– Если бы умел писать, я бы книжку создал, – вкусно затянулся Шершень, выпустив облако густого дыма. – Про свою биографию… Ей-богу, и говорить нечего: соорудил бы! Как есть! Столько фактов!.. Слушайте, землячки, и знайте, забодай его комар: после того, как нас привезли по комсомольской путевке, значит… а в райкоме комсомола мне ее сам первый секретарь вручал… хвалиться не буду, потому как не имею привычки, фамилии не запомнил… Во, кажется, Усов или Ушев… одно из двух… А куда нас привезли? Подумать только – на Колыму! На Колыму, забодай тебя комар!.. Разве ж я, Иван Шершень, который дальше райцентра к тому времени носа не показывал, мог поверить, что мне предоставят такую возможность – белый свет повидать? А то ж! Хоть на полную грудь вдыхай тот простор! – Он посмотрел на гостя из города, подал руку. – Я тут в примах, получается… Иван.
Гость назвался Николаем Степановичем.
– Очень приятно. А у меня же в кармане путевка…
Те из мужчин, которые раньше уже слушали Шершня, отходили чуток в сторонку, иные и вовсе возвращались в дом, где пела и плясала свадьба, а Иван продолжал:
– Поселили в щитовой домик, дали валенки, кожух… Зима же аккурат!.. Ого там зима!.. У нас это вон на дворе – Крым, чистой воды Крым по сравнению!.. Меня уговаривают, тем временем, в бригадиры. Я сперва отказывался, сопротивлялся – где там! «Да что я могу?» А начальник, сам татарин, Мансуров, и заявляет: научишься, парень ты, вижу, ушлый, овладеешь процессом. Ни в какую, одним словом! И слушать не хотят! Белорус? Белорус! Кто ж, если не белорус, будет бригадирить, а? Руки, правда, у меня росли оттуда, откуда и надо. Сызмальства. Хвалиться не стану. Я и тут, в колхозе, на ферме телятником сегодня фору любому дам!.. А тогда-а – и подавно!..
Кто-то из мужчин выглянул в сени, пригласил к столу.
– Николай Степанович, значит? – придержал того за рукав Шершень.
– Да, да.
– Будет следующий перекур, я доведу свою логику про Колыму до конца. Дай пять!..
Николай Степанович покорно согласился с таким предложением – подал руку.
Очередной перекур не заставил долго ждать. Язык у Ивана заметно потяжелел.
– На чем это я остановился? Ага! Я, значит, там старшим был… Кровать мне показали внизу, остальным – кому где. Закон такой: если ты старший, у тебя преимущество во всем… И даже в столовой. Кормили, правда, хорошо. Не то, что на соседней зоне… Ну, лес же валили!.. Не пустые щи голенищем от чеботов хлебали, забодай его комар!.. А братки подобрались – ну, хоть куда!..
Когда Шершень произнес слово «зона», Николай Степанович сделал вид, что он ничего такого, что резануло бы его слух, вроде и не услышал, хотя и догадался, конечно же, по какой комсомольской путевке ездил на ту Колыму этот непосредственный, по всему видать, человек.
А Шершень продолжал:
– А там мне встретился земляк, капитан, он из Канавы, Канаву вы знаете. Над всеми наблюдателями главный. Что меня и спасло. Это у него, ага, спрашивают, – Иван залился звонким и задорным смехом. – Ты где родился, товарищ капитан? А он, послушай только, Степанович, отвечает: в Канаве. Звучит, а? Забодай его комар!.. Тогда из леса земляк и перевел меня печки палить. Дело знакомое! Дрова, правда, врать не буду, большей частью сырые были… ты их и так, и этак, а они шипят, коптят… Дрянь в тайге дрова, тьфу!.. Вот наши!.. Тебе, может, интересно, как попал я туда, в ту проклятую зону, гори она гаром?
– От сумы, говорят, и от тюрьмы… – Николай Степанович хотел чуть подсластить этому щупленькому Ивану.
– Не зарекайся. Правильно. Дай пять!..
– Да жена первая, язва еще та, запёрла! Хочешь знать, за что?
– Нет.
– Иди ты! – насторожился Шершень. – Первый раз встречаю такого человека, который не хочет знать!.. Обычно все хотят. Одним словом, пошли с тобой выпьем, Николай Степанович. Николай? Правильно?
– Николай. Правильно.
– У меня еще память – уго! Всем памятям память! А на что мне ее было, собственно говоря, тратить? Книжек не читаю. Газет также… Не умею. Не способный. Но одно тебе скажу, и это без всякого вранья: телевизор смотрю как положено, пока не усну. Так что в курсе многих дел. Хороших и плохих. Слыхал, что в Эстонии с моим тезкой в этом году сотворили?
Николай Степанович догадался, что хочет сказать собеседник, хотя и удивился: а почему – тезка? Хотя что ж тут непонятного – коль памятник солдату, значит, обязательно Ивану? Ну, пусть будет и так. Поэтому, чтобы не усложнять разговор, ответил:
– Слышал.
– Еще бы! А Львов что выделывает? А Польша? А в той Польше, между прочим, где-то мой отец лежит… там зарыт… Если бы он жил, я бы, может, и показал бы фигу Колыме!.. На!.. На!.. На!.. А мне так и хочется иногда в тот телевизор крикнуть: а что, если еще какая мать лишится ума и родит еще одного Гитлера… Адольфа, забодай его комар!.. Эх, посмотрел бы я тогда, как бы он их поочередно всех к рукам прибрал… Что бы они без меня, без Ивана, сделали? Как бы отбились? Кто бы заступился за них, если бы не Иваны? Мы же всех их собой запахнули!.. А теперь, видите ли, еще рты раскрывают!.. Сегодня я бы на их защиту не пошел!.. Перед своим домом руки бы растопырил: не дам, мое!.. А там сами разбирайтесь, если такие умники!.. Пустят меня в телевизор, как думаешь, Николай Степанович? У тебя там связей нет случаем? Я бы сказал все это, а может еще и похлеще, что и тебе, – всему миру!.. Так бы шандарахнул, забодай его комар!.. Пусть слышат!.. На всех континентах и полушариях!..
Николай Степанович ничего не успел ответить. В сенях появилась жена Шершня, она ловко подхватила его под руку и оторвала от политики одним словом: «Перекур!» И повела мужа не туда, где продолжалось застолье, а домой. На прощание Шершень намеревался еще что-то сказать своему внимательному слушателю, но жена прикрыла ему рот ладошкой:
– Я тебе покажу Гитлера, холера такая!.. Я тебе!..
Очередной перекур без писклявого Шершнева голоса не имел уже такого эффекта, более был похож на обычную деревенскую беседу. Без Ивана стало грустно и Николаю Степановичу. Мужчины, которые выпили немножко более, чем надо, пытались закурить даже прямо за столами, оттуда их гнали во двор, и мало кто из них задерживался в сенях. Разогрелись. Вот теперь разогрелись! Прочь, ветер, с дороги! Привет, ёлочка!..
Однако и в сенях все же толпились мужчины – на этот раз почти одни некурящие. У тех перекур имел другое значение – надо дать отдохнуть телу, ведь не так просто сидеть за столом весь вечер. Галдели. Федор Хацков вспомнил, как служил в армии на Кавказе. Хвалил Кавказ. Хорошо там, говорил. Мишка Терешенок рассказывал, что как-то к нему приезжал зять, и встречу ту они хорошо отметили. И вроде бы оставили на утро бутылку водки. А проснулись – нету. Куда подевалась? Кто бы мог спрятать? Ты, жена? А жена, тетка острая на язык, за словом в карман не полезла, нашлась быстро:
– Где это вы видели собаку с колбасой на шее? Спрятать они захотели. А более глупого ничего придумать не могли – что отец, что зять?
Посмеялись. У Мити Буханова – свое:
– Про косилку свою вспомнил… Новенькую купил же. Около двора на ночь оставил. Утром дочка спрашивает: «Папа, а где твоя косилка?» Как – где? Стоит. «Нет, там ее нет». Смотрю: правда, нет. Украли. Наши не могли, конечно. Не спрячешь. Объехал все окружающие деревни. Четыре года искал. Нашел! Мужики, кому нужна косилка? Бесплатно отдам. Пока нашел, все свои силы истратил, видимо… Да и жизнь за это время другой стала. Изменилась заметно. Корову же не держу. Знаете. Сам сено не ем. Может, и не надо было искать? Пусть бы парни те косили себе и людям на здоровье. Хотя – нет: за вред, за любой вред все равно надо по рукам бить…
Откуда-то взялся Иван Шершень. Тут как тут.
– А я уже выспался! – тер он глаза дрожащими пальцами. – А моя дрыхнет. Сопит в две дырочки. Глянул на часы: ого, мне же на ферму скоро!.. А в голове, сами понимаете… Так вы что, все еще тут?
– А где нам быть? – повернулся лицом к Шершню Федор Хацков. – Свадьба же!..