Страница 82 из 123
— Действительно, воскресение...
— Милости просим, Яким Петрович, — Хомяк распахнул калитку и пожал обе руки гостю.
Расщепин вошел в избу, помолился в темный передний угол и торжественно произнес:
— Наша, брат, взяла!..
— Н-да, браток, теперь опять заживем на славу, сказал Хомяк, зажигая перед иконами лампадку.
— А я, знаешь, лежал, лежал — не спится. Думаю, надо сходить, проведать друга. Да вот еще чего. Ты как бывший староста и теперь, наверное, будешь им. Ну, а раз так, тебе и карты в руки... Ты ведь всех знаешь — и комитетчиков, и сельсоветчиков, надо всех их записать и отправить бумажку на штабной пароход. А там уж найдут, что нужно с ними сделать... — сощурил глаза Расщепин. — Ты ведь понимаешь, о чем я...
— Ну вот еще! Без слов понятно. Я и сам думал об этом. Давай-ка вот пропустим по маленькой в честь нашего большого праздника.
— Да, да, надо отметить этот великий день, — сказал Расщепин, присаживаясь к столу, — А я ведь как будто трухнул, думал, все мое хозяйство пойдет на буй-ветер. А теперь бог, видно, услышал нашу молитву, все опять будет в наших руках. Ты завтра чего собираешься делать?
— Сперва хочу подарочек отвезти нашим дорогим гостям. Свинушку вчера вечером зарезал, пудиков на пяток, думаю отправить. Кроме того, надо проведать сына Никиту, жив ли он. Давеча пароход взорвался, много народу утонуло.
— Да, я тоже видал и сам пожалел, люди-то ведь какие погибают для будущего счастья, — растроганно сказал Расщепин.
Расщепин только на рассвете вышел от Хомяка.
Утро следующего дня было тихое, ясное. На Волгой колыхались клочья серого тумана, а солнце большим огненным огненным диском величаво поплыло в небесную синеву из-за этих клочьев. День для уборки урожая начинался самый погожий. Но в поле выехать было нельзя. У всех полевых ворот уже стояли часовые, чтоб не выпускать из деревни народ. Раздался звон церковного колокола. Он поплыл густыми волнами над сизой дымкой. На зов благовеста шли, приосанившись сельские богачи. Они вырядились в лучшие праздничные одежды, примазали маслом головы, расчесали бороды. Степенной и важной походкой входили они в храм божий. Поп, облаченный в самую светлую ризу, после богослужения провозгласил:
— Братие! Все вы, имущие, собрались в лоно храма господня! Да поможет вам бог установить сию ниспосланную нам небесами и святыми угодниками власть. Да укрепит ее господь бог наш на веки вечные. Братие! Окажите помощь для поднятия духа и бодрости христолюбивому воинству. И святая церковь спасет вас от грехов тяжких.
Церковный староста с тарелкой и сторож с кружкой обошли всех молящихся, собирая денежное подаяние на укрепление белой армии. А после полудня по каменистой кривой дороге потянулись подводы к пристани, где стоял пароход белых. Сюда ехали те, кому немила была советская власть. Они не просто ехали, а везли подарки, и каждый хотел представиться начальству.
Расщепин хоть и был скуп, но сегодня все же решил, снести в штаб белых две корзинки отборных спелых яблок и одновременно кое-что пронюхать. Идя на пристань с двумя корзинами яблок на коромысле, он покосился на свое прежнее хозяйство и подумал: «Теперь придете, поклонитесь мне».
Когда Расщепина прогнали с промысла, он пригрозил рыбакам и сказал, что без него не обойдутся. Но артель, как назло, ловит себе рыбу, а кланяться хозяину так и не идет. Его еще больше это взбесило. Но теперь, когда все переходит к нему, он круто вздернул нос: «Уж теперь-то не отвертитесь, я повыжму из вас соки, дыхнуть не дам. А этот Чилимка у меня подрыгает ногами на веревочке...» Он грозно сдвинул брови и затряс бородой.
На обратном пути Расщепина нагнал на лошади Хомяк. Он уже сдал свою свинину каптенармусу, повидался с сыном, пулеметчиком на пароходе «Вульф». Нагоняя Расщепина, он придержал свою лошадь и весело крикнул:
— Петрович! Садись, подвезу! Ты чего туда ходил?
— Не вытерпел, Федор Иванович, гостинчика отнес, яблочишек две корзинки.
— Ну, ну, это все хорошо. Лишний козырь нам в руки...
— Я тоже так думаю, — сказал Расщепин.
Доехали до оврага, где дорога поворачивала. Хомяк, придерживая лошадь, сказал:
— Я думаю по пути за снопиками проехать.
— Валяй, а я к своему неводу зайду, — сказал Расщепин, слезая с телеги. — Списочек-то не забыл передать?
— Все сделано! — крикнул, уезжая Хомяк.
Надев дужками на левую руку корзины, в правую руку взяв коромысло и постукивая по каменистой дороге кованым наконечником, Расщепин направился к неводу. Подходя ближе, он увидел там Трофима. Тот стоял спиной к дороге, когда услышал голос бывшего хозяина:
— Ну-с, голубчики, нарыбачились...
— Да, нарыбачились, и еще собираемся сегодня в ночь, — спокойно ответил Трофим, продолжая чинить невод.
- Больше не поедете, невод и лодка снова мои! — грозно крикнул Расщепин. — Да еще я этот невод и не возьму, уплатите мне деньги, ему цена тыщу рублев золотом.
- У нас золота нет, а вот хочешь керенками — можем за все уплатить. А что, Петрович, и керенки тоже деньги хорошие, маленькие, аккуратненькие, совсем не то, что были царские портянки.
— Ну, ну! — крикнул Расщепин. — У меня без шуток. Не керенками, а золотом будете платить. Ты, как ихний начальник, то всех предупреди, чтоб готовили мне деньги для нового невода.
Расщепин было собрался уходить, да увидел свою лодку с разбитой кормой.
— Как же это, кому помогло так испохабить мою лодку? На что теперь она годна?
— На дрова, — улыбаясь, сказал Трофим.
— Вот и за нее тоже будете платить.
— Да уж за все чохом. Мы тебе много должны, вот еще за серную кислоту тебе не уплатили, которой ты облил мотню невода...
— Ты меня не поймал и не можешь обвинять! Я тебя проучу! — прошипел Расщепин, намереваясь ударить Трофима коромыслом.
— Попробуй, — сказал Трофим, сжав огромный кулак. — Говоришь, я тебя не поймал... Если бы поймал, ты бы и по берегу больше не ходил, — сказал Трофим.
— А денежки припасайте, все равно я с вас судом сдеру. Понял? Вот так.
И Расщепин, тряся бородой, быстро зашагал к деревне.
Пока Расщепин пререкался с Трофимом Дородновым, Хомяк тем временем выехал на своем карьке на Выгонную гору и направился в поле. Он проехал свою десятину, на которой оставалось несколько бабок снопов, напевая: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас». С этими словами он и повернул на полосу с бабками, подвернул телегу к первым трем и начал накладывать на телегу снопы. Сложив три бабки, погнал лошадь к следующим трем, намереваясь и те сложить на свою широкую телегу, Но тут из-за четвертой бабки выскочил хозяин снопов с железными вилами в руках:
— Это что же, хомяцкое твое мурло! — бешено закричал хозяин, направляя острие вил Хомяку в толстый живот. — Мало трех-то стало, еще вздумал три прихватить. Вот откуда тебе бог дает большой урожай...
— Как! Прости Христа ради, ей-богу, обмишурился. Видно, нечистая сила лошадь на твой загон поворотила. Что хочешь делай, хоть сейчас убей, не пойму, где же мой-то загон? Прости, ей-богу, обмишурился, — ползая на коленях, упрашивал Хомяк.
— Брось прикидываться, святоша! Складывай обратно снопы, пока не выпустил тебе кишки! — грозно заревел хозяин.
Хомяк сложил обратно снопы, а хозяин, опершись на черен вил, сказал на прощанье:
— Если только пропадет хоть один сноп с моей полосы, все клади твои приду и развалю. Езжай.
Пока Хомяк ехал обратно до деревни, раз пять соскакивал с телеги и садился в межу...
Глава пятнадцатая
— Идите завтракать! — крикнула утром в сенцы Ильинична.
— Что ж теперь будем делать? — спросил Чилим своих друзей.
— Ты же рыбачить сегодня собирался, — сказал Бабкин.
— Да, это, пожалуй, самое лучшее. Надо убираться на Волгу. День просидим с удочками, а ночью сплывем сетью.
Так и решили.
После завтрака нагрузились сетями, захватили корзинку с продуктами и отправились. Но не успели спуститься с горы, как Чилим заметил недоброе.