Буря на Волге

Только успел вернувшийся Грудень поставить котелок, набитый до краев кашей, как накинулись на него пятеро.

— Валим! — кричал Крицкий. — Вот теперь побачимо. Сколько, братва, вдарить? — спрашивал Крицкий, сидя верхом на Грудне.

— Бей! — кричали солдаты, держа распластанного на земле кашевара.

Крицкий бьет и приговаривает:

— Это за суп, а это за кашу.

Весь взвод собрался на потеху. Кашевар вскакивает, отряхивается и, ругаясь, идет на отдых.

— Завтра поглядывай! — кричат ему вслед одновзводцы.

Недолго полк отсиживался в резерве. Вскоре начались передвижка по фронту, и в одну темную ночь часть где служил Чилим, заняла передовую линию окопов.

Забрезжил рассвет. Легким ветерком всколыхнуло и прогнало туман. Солдаты увидели, что сидят на берегу Двины. На бугорке противоположного берега, вырисовываясь из поредевшего тумана, появился человек и чисто по-русски крикнул:

— Сибиряки! Поздравляю с новосельем!

— Вот, сволочи, уже узнали... А ну-ка я его спахну, — поднимая винтовку, проворчал Чилим.

— Отставить! — услышал он команду ефрейтора.

Чилим бросил винтовку на бугор глины и принялся вычищать грязь со дна окопа, размешанную, как кисель, солдатскими ногами. Вычистил окоп, углубил, сделал и в стене углубление, чтоб можно было спрятаться от непогоды и пуль.

На фронте было продолжительное затишье. Но это не радовало солдат. Они знали, что после всякого затишья наступают бури... Первый день прошел в томительной тишине, а вечером начала бухать полковая батарея и где-то неподалеку на левом фланге залился пулемет.

Над берегом и водным пространством яркими звездами начали взмывать ракеты. Чилима позвали в блиндаж, укрепленный в несколько рядов толстым накатником. Там уже толпилось несколько унтер-офицеров. При тусклом огоньке огарка сальной свечи на приткнутой к стене доске ротный, развернув карту, что-то задумчиво толковал прапорщику Чеклееву. Чилим услышал:

— Пойдешь сам, возьми надежных, сильных людей, чтоб сразу смял, скрутил и обратно...

Чилим догадался, что речь идет о «языке». Взводный поманил пальцем Чилима и тихо сказал, кивнув голо-вой в сторону Чеклеева:

— С их благородием пойдешь, ты ведь лодкой хорошо можешь управлять?

— Так точно! — улыбнулся Чилим. — Родился на Волге.

— Такого им и надобно... — А сам думал: «Иди-ка вот, там тебе свернут храп...»

Каленов еще с Харбина хотел расквитаться с Чилимом, да случая не было.

Артиллерийская стрельба притихла, пулемет замолчал, только редкие вспышки ракет нарушали безмолвие и тишину темной сентябрьской ночи. Из крытого толстым накатником блиндажа вышли семь человек и исчезли в темноте. Впереди шел прапорщик Чеклеев. Ползком перевалили бугор и пробрались к лодке, скрытой от неприятеля. Тихо погрузились и быстро переправились на противоположный берег. Лодку оставили в кустах, под присмотр ефрейтора Барсукова и вшестером поползли к окопам противника. Впереди был Заваляй, за ним Наумов и, третьим — Чилим. Передвигались медленно, осторожно, с выдержкой. Уже почти достигли неприятельских окопов, — проволочное заграждение начало мелькать в глазах, — но Заваляю не повезло... Наскочил на фугасную мину. И Наумовца уложило наповал. В воздухе зачастили ракеты, начал поливать пулемет. Долго отлеживались в сухом бурьяне. Тут уж стало не до языка. Прапорщик повернул обратно. Ползли, чуть поднимая головы. Только двоим удалось добраться до лодки. Барсуков лежал, прижавшись ко дну лодки.

— Ты что? Ранен? — спросил Чеклеев.

— Никак нет! — поднимаясь, ответил тот.

— Живей шевелись! — шипел прапорщик на Чилима, отталкивавшего лодку.

— Там тоже не слаще будет. Как обнаружит на воде, так и всем крышка, — ворчал Чилим, быстро садясь за весла.

Снова взмыло несколько ракет, и на Двине стало светлее, чем днем. Застучал пулемет, засвистели пули, шлепаясь в воду и цокаясь в борта. Чилим увидел, как повалился на дно лодки Барсуков, как судорожно схватился за ногу Чеклеев, и выпрыгнул в воду. Держась за борт, начал одной рукой подгребать к берегу. Ракеты все чаще взметались, и пулемет не переставал хлестать. Вскоре Чилим почувствовал дно. Он быстро поддернул лодку к берегу и, вытащив Чеклеева, кинулся за Барсуковым, но тот был уже недвижим. В это время Василия, точно дубиной, огрело по плечу. Сгоряча он еще перетащил прапорщика за бугор, в кусты, и только потом почувствовал, как что-то теплое поползло под мокрой гимнастеркой. Чилим с Чеклеевым были в безопасности.

- Вот беда, как же теперь добираться? — ворчал Чилим, ощупывая раненое плечо.

Чеклеев стонал и безуспешно силился подняться.

- Что будем делать? — повторял он.

Делать-то ничего не будем, а давай-ка добираться к своим, - ответил Чилим, подползая ближе к прапорщику.

- Как же я поползу, если нога задевает за кусты?

Чилим одной рукой ухитрился взвалить прапорщика на спину и кое-как пополз в направлении своих окопов. Но скоро красные круги поплыли у него перед глазами, и он уткнулся лицом в землю. Только к утру заметили их солдаты и доставили на перевязочный пункт. У Чилима рана оказалась неопасной. От потери крови он ослабел сильно, но все же после перевязки мог двигаться сам.А прапорщику тут же сделали операцию. Когда он проснулся, нога у него же была ампутирована. Узнав об этом, Чеклеев крепко выругался, тяжело вздохнул и этом, вытер слезы о грязную холстину наволочки.

Чилима, как единственного свидетеля ночного похода, потребовали к ротному, где стояло уже несколько солдат.

— Где вы их подобрали? — спросил Голиков солдат.

- Они, вашбродь, ночью ползли, — начал один из них. — Я слышал, как стонали и чегой-то все ругались, а потом замолкли, но из-за темноты и тумана нельзя было разглядеть. Только утром, когда совсем рассвело, гляжу я, а они шагах в тридцати лежат двое, их благородие вот вот него на спине, — кивнул солдат на Чилима. — Их благородие совсем без памяти был, когда мы подошли. А этот солдат, как услыхал шорох в траве, — сразу за винтовку. Видимо, думал немцы. Хвать — это мы. Тогда обрадовался и стал сказывать спасибо.

Чилим стоял с подвязанной левой рукой и молчал.

— А где остальные? — спросил Голиков Чилима.

— Все там, за речкой остались, вашбродь.

— А Заваляй?

— Он, вашбродь, первый наполз на фугас и все дело испортил, самого в клочья, а Наумовца осколком в голову. Мы получили приказ ползти назад. Пока подползали к лодке, остались только двое: я да их благородие, а ефрейтор Барсуков охранял лодку. Когда переправлялись через реку, Барсукову прошило грудь, а их благородию перебило ногу. Когда я вытащил из лодки их благородие, кинулся было за Барсуковым, тут и меня стукнуло в плечо.

— Как же очутился на твоей спине прапорщик? — допытывался Голиков.

— А я ползком его тащил к своим окопам, а потом уж и не помню, как мы остановились... Вот они, спасибо, нас подобрали.

— Благодарю всех за службу! — сказал ротный.

— Рады стараться, вашбродь! — дружно крикнули солдаты.

— Идите в роту, а ты, Чилим, в лазарет, — и ротный что-то записал себе на память в блокнот.

Чилим неторопливой походкой направился снова на перевязочный пункт. Около блиндажа, за небольшим холмом, заросшим густым кустарником, стояли санитарные повозки с ранеными для отправки в госпиталь. Чилима, как легкораненого, пристроили на облучке, рядом с кучером.

До госпиталя было верст двенадцать. Повозка тряслась по разбитому шоссе, то наезжала на бугор, то с грохотом проваливалась в яму, хоронившуюся под лужей грязи. Раненые охали при каждом толчке и поливали крепкой руганью ездового. Чилим, притулясь на краю сиденья, думал о своей ране, а больше всего о неудачной вылазке. Жаль было погибших товарищей. Так размышляя, он увидел впереди, на обочине дороги, солдата, ковылявшего в грязной, обтрепанной, до колен шинели, висевшей на нем, точно на колу. Смятая серая романовская шапка была лихо заломлена на затылок. В фигуре и походке солдата Чилиму показалось что-то знакомое... «Где я видел этого человека?» — думал он, перебирая в памяти старые знакомства и пристально впиваясь глазами в хромого солдата. Повозка грохотала по разбитой мостовой, разбрызгивая в стороны жидкую грязь. Поравнявшись с повозкой, солдат поглядел на счастливцев, сидевших на облучке. Может быть, подвезете калеку? - говорил его взгляд.