Буря на Волге

Поезд быстро проскочил Маньчжурию. Последняя и самая продолжительная остановка — Харбин. Пока таможенные чиновники шарили по вагонам, заглядывая во все темные углы, искали запретный груз контрабанды, новый командир полка, он же начальник эшелона, собрал все подчиненное ему офицерство. Гурьбой они отправились в ресторацию, устраивать прощальную попойку. Солдаты, почувствовав волю, высыпали из вагонов.

— Ребята! Водка дарма! — кричал Артюшка Попов, влезая в вагон с четвертной бутылью в руке.

Другие тоже не зевали, кто тащил водку, кто закуску. Начали пробовать, угощаться. Завизжала гармошка, раздалась песня, затрещал пол под солдатскими каблуками. В это время на глаза Чилиму попался взводный Каленов.

— Убью, тварь! — кричал Чилим и, выкатив посоловелые глаза, давал под бока взводному.

— Прибавь, Васька! — кричали пьяные одновзводцы.

Подскочили фельдфебель и два ефрейтора, растащили дерущихся. Скрутили руки Чилиму и затолкнули в пустой вагон для арестованных.

Раннее утро. Солнце скользит по серым от пыли теплушкам, заглядывая сквозь щели в темные углы, радужно искрясь на обломках стекла разбитых бутылок. Набушевавшись, сваленные хмелем китайской кумышки, все спят, сбившись в кучу. А поезд катит, окутываясь облаком дыма, пробегая сибирские степные просторы и бескрайние леса.

Чилим, с трудом открыв глаза, озирался в пустом вагоне:

— Батюшки, где это я?

Понемногу, точно смутный сон, начинает всплывать в памяти вчерашний день.

— Эх, дурак я, дурак! Вот теперь изволь отвечать за эту гадину, как за порядочного начальника. Проклятая кумышка, что ты наделала!..

Заскрипели тормоза, поезд остановился. Звякнул на двери запор, и в вагон вскочил капитан, начальник эшелона. Чилим встал смирно, не смея поднять глаз.

— Вольно!

Капитан, окинув взглядом вагон, тихо опустился на деревянный ящик, спиной к железной печке.

— Дьявольски башка болит, — проворчал он, сжимая ладонями виски и опуская голову.

«Поменьше закладывать надо, вчера тоже, видно, нарезался. Нам-то уж что, с горя выпьешь...» — думал Чилим, глядя на широкие ладони капитана.

— Что ж мы с вами будем делать, Чилим? Опять у вас история... — глухо выдавил капитан, не отнимая ладоней от висков и еще ниже склонив голову. — А человек-то вы еще молодой, здоровый, сильный! Если бы приложить все это на полезное... Что вы можете заслужить вашими выходками? Дисциплинарный батальон, тюрьму, виселицу. Вот какие прелести ждут вас впереди, — капитан замолчал.

— Виноват, вашскородие! Китайская водка подгадила, — вытянувшись, сказал Чилим.

— Вот что, Чилим, расскажи-ка мне все по порядку...

— Вашскородие! — громко начал Чилим.

— Да потише ты, я не глухой... Ну, дальше.

— Так вот, когда я поехал из Вязовых, где призывался, деньжат у меня немного было. Да разошлись то дядьке, то писарю... А остальные сдуру в карты просадил. Еще и до Рузаевки не успели доехать, а я уже был чище воды. Этот Чуркин, сволочь косая, когда банк мечет, часто курит, а серебряный портсигар всегда под рукой держит, ему каждая карта видна, как в зеркале, и перетаскивать он мастер. Потом я это и сам смекнул, да уж денег-то ни гроша... А тут вша вместе с нуждой жрали меня всю дорогу больше месяца. Другие-то ветчинку на станциях покупают, гусятину кушают, а я только облизываюсь да слюнки глотаю, Вот в это время взводный и подвернулся. «Тащи-ка водки, да икры захвати на закуску». Вот, думаю, чертов порядок, без магарыча у нас совсем жить нельзя.

— Чего вы плетете, Чилим!

— Истинную правду, вашскородие!

— Ах, как голова трещит, — снова понизив голос, проворчал капитан.

— Вашскородие, — почти шепотом произнес Чилим. — Лекарство есть, вчера, пока я был в памяти, припрятал бутылочку. Она в нашем вагоне припрятана. Ребята не видали, должна сохраниться. Хорошо бы вам опохмелиться?

— Ты, пожалуй, прав, — в раздумье заметил капитан.

— Разрешите? Я сию минуту!

«Видать, не промах», — подумал капитан, когда Чилим быстро выскочил из вагона.

Поезд стоит. Через равные промежутки времени раздается дребезжащий звон молотка по колесам.

— Есть, вашскородие! — сказал, вернувшись, Чилим и вытащил из кармана бутылку, а из другого достал кусок хлеба, щепотку соли в бумажке и две луковицы.

Паровоз дал свисток. Загрохотали колеса, и снова — сибирские версты. Чилим, ударив ладонью в донышко бутылки, опахнул рукавом горлышко, налил в кружку и поднес капитану. Тот посмотрел на Чилима и на кружку, передернулся, выхватил кружку и крупными глотками выпил.

Чилим снова налил:

— Вашскобродь, выпейте еще!

Капитан выпил, пожевал перышко луковицы. Глаза его засветились веселее.

— Замечательно лечит твоя кумышка... У самого-то тоже, наверное, голова трещит?

— Так точно! Гудит, как на колокольне..

— Ну-ка, налей себе!

— Не могу, тошнит!

— Пей! — капитан вскочил и, выхватив револьвер из кобуры, нацепил луковицу на мушку.

— Слушаюсь! — мигом опрокинул кружку Чилим и, сдернув луковицу, сунул в рот.

— Ну, и черт! Хлещет, как воду, — захохотал капитан, заталкивая в кобуру наган. — Где выучился?

— На Волге, у Трофима кривого, — спокойно ответил Чилим.

— Трофима кривого? Он еще жив?

- Не могу знать, вашскородие, прошлый год был жив.

— Ну-с, давай-ка о деле будем говорить... Кто у тебя дома остался?

— Мать одна, вашскородие!

— А отец где?

— На каторгу был сослан, вернулся и через месяц умер от чахотки.

— За что был осужден?

— Стражника убил, — и Чилим рассказал историю отца.

Капитан слушал молча, густые черные брови сошлись на переносье.

— Так, — тихо сказал он, когда Чилим закончил рассказ.

— Вашскородие! разрешите заехать повидать мать?

Капитан не ответил, о чем-то задумался...

— Вот что, рядовой Чилим... Ты, кстати, мне земляк; чтоб повидать мать, я тебя отпущу, но помни одно — увольнительных никаких. В Москве встретишь нас; получишь письмо, храни его пуще своей головы. Понял?

— Так точно! Слушаю!

— А теперь — марш в свой вагон! И никому ни звука.

Многое Чилим передумал и пережил, пока поезд дотащился до Волги. Чилим ждал случая, как бы отстать незамеченным.

— Далеко, Васька? — спросил Ефим, глядя на уходящего Чилима.

— Рубашку продать.

— А если я с тобой?

— Идем, веселее будет...

Поезд в это время стоял в Сызрани. Темнело.

— Ефимка! Иди-ка узнай, куда санитарный идет?

— На Рузаевку, Васька! Айда на буфер! — сказал подбежавший Ефим.

— Ты что, очумел? На буфере трепаться?.. Иди к врачу, скажи, что, мол, так вот и так, от поезда отстали, свой эшелон догнать надо.

— А эшелон-то наш тут, — улыбнулся Ефим.

— Вот чудак, ему-то что... Иди!

— Вашскородие! — держа руку под козырек, обратился к главному врачу Бабкин, — От поезда отстали, за кипяточком простояли, а эшелон ушел. Разрешите догнать на вашем?

— Можно, — махнул рукой врач, не глядя на Ефима.

Совсем уже стемнело. Повеяло прохладой августовской ночи. Огромная луна выплыла из-за горы.

— Идем скорее, Васька! Разрешил, — торопливо заговорил подбежавший Ефим.

Забрались в хвостовой вагон и на боковую.

— Эй, земляки! Приготовьтесь, Рузаевка!

Чилим с Бабкиным выскочили из вагона.

— Стой! Пошли в комендатуру! — строго крикнул патрульный, скидывая винтовку с плеча.

Путники молча переглянулись.

— Вчера ваших много в комендатуру насажали, сказал патрульный, подходя вплотную к Чилиму.

Чилим, не торопясь, вынул кисет и стал свертывать цигарку. Патрульный снова закинул за плечо винтовку и тоже протянул руку к кисету.

— Есть еще?

— Есть немного, — сказал Чилим, насыпая махорку на ладонь патрульному.

— Куда направили лыжи? — спросил он.

— На позицию едем, да хотели по пути домой на денек заглянуть. Сам знаешь, с позиции-то вернуться бабушка надвое сказала...