Буря на Волге

— Сергей Данилыч! A вот эту вы тоже считали? показал на пятифунтовую гирю Чилим.

— Ну, эту! Ну что, и с этой только на рубль, — хозяин скосил глаза на Чилима, быстро швыряя гири о весов. — А ты не знаешь, сколько мне должен?

— Знаю, — угрюмо сказал Чилим и начал отчаливать лодку.

Солнце уже высоко поднялось в синеву и ласково скользило косыми лучами по гладкой голубой поверхности.

Чилим привычно оттолкнулся от хозяйской рыбницы и, склонив голову, поехал к конторке, куда подходил пронинский пароход. «Подожду, может быть, будут пассажиры на ту сторону», — думал он, глядя на мостки, по которым сходили пестрой вереницей пассажиры,

— Позволь, позволь! Живой груз несу! — услышал Чилим знакомый голос грузчика Мошкова. Обгоняя пассажиров, он тащил на подушке теньковского богача Курочкина, который сидел, как в седле, уцепившись за ремни подушки. Задрав высоко голову и кривя рожу в пьяной улыбке, он кричал:

— К тарантасу, к тарантасу тащи!

— Крючком-то, крючком! Прихвати груз! — шутили пассажиры вслед Мошкову.

Пассажиры сошли с парохода, но охотников на ту сторону не было. Поплевав на ладони, Чилим быстро поехал к своей деревне, обгоняя идущих по берегу пассажиров. Две барышни с дорожными маленькими чемоданчиками с завистью посмотрели на быстро проскользнувшую мимо лодку и молодого загорелого парня.

— Наловил, что ли, немножко? — спросила мать вернувшегося Чилима.

— Маловато, мама, да и за то хозяин деньги не отдал. Ты сходи-ка получи с него, правда — он там за снасти вычтет, но все равно сколько-нибудь придется.

— И себе ни одной не принес?

— Нет. Где там, и то хозяин ругает, мало, говорит, ловишь. Воровать что ли для него, если она не попадает. Луна все дело портит, ночь, как день.

— Ох, горюшко, горюшко, — причитала мать, часто мигая слезившимися глазами. — Ну, ладно, Васенька, ложись отдохни, наверное, всю ночь не спал. А потом дровишек нарубишь. А я схожу да, может быть, по пути зайду мучки куплю, завтра хоть преснушек напеку.

— Ладно! — укладываясь в низеньких сенцах, сладко зевнул Чилим и закрыл парусом лицо от назойливых мух.

Июльское солнце, припекая жаркими лучами почерневшую крышу, разморило Чилима.

— Ух, жарища, — проснувшись и потягиваясь, произнес Чилим. Долго умывался холодной родниковой водой и, теребя спутанные волосы, заглянул в маленькое зеркальце:

— Эх, и почернел же я, как сапог. Чешусь тут, а мать велела дров нарубить. Топор-то весь иззубрили, как серп.

Подошла старуха, заглядывая через низенькие в три доски воротца.

— Парень!

— Что, бабушка?

— Подь-ка сюда! — поманила рукой старуха. — Рыбаки у вас есть в деревне?

— Сколько угодно, бабушка! Вот я тоже рыбак! — гордо произнес он.

— Чай, вы мелочишку какую-нибудь ловите, ершей?

— Всяко бывает, бабуся! Иногда и крупная попадает, тоже берем... Все тащим, что попадет.

— Со мной барышни приехали, напротив в домишке живем.

— А мне что за забота, пусть на здоровье живут.

- Вот им-то и надо рыбы. Наловил бы свеженькой-то на ушку? Не так, конечно, мы уплотим, и хорошо уплотим...

— Вот чего, бабуся, сегодня в ночь собираюсь, если наловлю, завтра утром продам. Приходите, деньги-то такие же?

— Такие же, батюшка! Самые настоящие... У нас их много... Не считая двух каменных домов, железной лавки, еще и в банке лежит полтора мильена!

«Ну, пошла молоть, как сайдашева мельница», — подумал Чилим.

— Наверное, чай, хвастаешь? — улыбаясь, спросил он.

— Нет, что ты, милый! Зачем я буду хвастать на старости лет.

-- Мне-то все равно, бабуся, ври, коли пришла охота. Только у нас-то вот беда: ни в горшке, ни в банке и ни грошика за душой...

— Знамо, чай, так, — заключила старуха. — Ну, значит поедете?

— Обязательно, бабушка! Потому завтра, говорят, праздник, а у нас и хлеба-то нет.

— А как вы живете?

— Вот так и живем! День едим, два глядим, а три с голоду умрем.

— Да ведь этак и совсем умереть можно.

— Можно, да неохота, бабуся.

— Ну вот рыбки продадите и денежки будут.

- Ее наловить еще надо, а она не очень-то желает попадать.

— Так ты, батюшка, не забудь оставить свеженькой-то на ушку? — стучала вставными челюстями старуха.

А из окон маленького домика, расположенного напротив Чилимовой избушки, лилась приятная незнакомая песенка.

— Ловко поют, весело им, видимо, понравилось в нашей деревне, — рассуждал Чилим, разрубая корягу, привезенную с Волги...

Надвигался вечер. Огромное багрово-красное солнце скатилось за гору. Чилим снял с плетня высохшую сеть и, свертывая ее, взглянул через пустырь на Волгу, где в вышине должна была появиться эта «шельма» — ненавистная ему луна. Глаза Чилима радостно заулыбались: вместо луны выплывали серые, мелкие тучки. они быстро разрастались, густели и застилали весь край неба. «Сегодня не ночь будет, а малина...» — думал он, неторопливо направляясь к лодке. На берегу кричали неугомонные кулики и чайки, а повыше, в небольшой заводи, на меляке, он увидел, как старательно рыбачили две цапли: заходили в стрежень, насколько позволяли им длинные ноги, и, распустив свои огромные крылья над водой, брели к берегу, загоняя тенями крыльев в узкие застружины рыбу, и проворно хватали ее длинными клювами.

«Ловко орудуют, умная птица...» — подумал он и начал стаскивать лодку. Под сильными ударами весел лодка быстро заскользила, разрезая синеву тихих волн. Над Волгой спускался сумрак теплой июльской ночи.

«Ну что ж, хорошо, если будут рыбу брать они, все окажется лишняя копейка», — думал Чилим, раскидывая сеть. Затем он вытер руки фартуком, закурил, а лодку пустил по течению. «Видишь ли, жить они приехали в деревню, душно им в городе с полутора мильёнами-то.

Посмотрим, старая кикимора, как ты завтра хорошо-то уплатишь, — вспомнил Чилим старуху. — Как жизнь-то все-таки некрасиво устроена... Одни, как сыр в масле, катаются, другие — день и ночь потом обливаются, а праздник пришел — куска хлеба нет».

Лодка медленно плывет за опущенной сетью, ручник на веревочке скользит по застругам илистого дна, волны ласково гладят борта лодки.

Становится свежо. Тучи редеют. Выкатилась луна. Она льет серебристый свет на тихую зыбь волн.

— Ну, пора, хватит, все равно хозяину сдавать на повезу, — решает он.

Чилим вытащил сеть и сильной рукой повернул лодку в направлении своей пристани. Солнце только еще показалось из-за густой гривы вербача, когда Чилим лез прямиком в гору, оставляя зеленый след на побелевшей от росы траве, Он нес на плече корзину с рыбой и мокрую сеть.

— Вот теперь храпанем! — тиха произнес он, укладываясь на сено.

Сквозь сон Чилим услышал стук в дверь и бренчанье дверной защелкой.

— Кто там? — спросил он, сладко зевнув.

— Рыбак дома? — послышался за дверью шепелявый женский голос, — Это мы за рыбой пришли, Наловил, что ли?

— А как же, вот! — Чилим откинул еще мокрый фартук с корзинки. «Ишь ты, вдвоем лезут», — подумал он. За старухой шла барышня с черной длинной косой. «Ничего, отъелась на сдобных-то лепешках...» подумал Чилим, украдкой взглянув на высокую грудь девушки.

— Это вы наловили таких костеряков? — улыбнувшись, спросила девушка, склоняясь к корзинке и глядя на Чилима серыми глазами из-под длинных черных ресниц.

— А кто мне наловит? У меня работников нет. Только это не костеряки, а молоденькие осетрики.

— Правда?

— Очень даже.

— Чем же вы их ловите, таких колючих? — дотронулась белым пухленьким пальчиком девушка. — Наверное, той штукой, что на плетне около ворот висит?

«Сама ты штука...» — пробурчал про себя Чилим.

— Вы, значит, ночью ловите?

— Ночью, барышня, ночью! И чем она, матушка, темнее, тем приятнее для рыбака.

— А днем не рыбачите?

— Нет, спим.

— Вы, значит, как сова, ночью живете?

— Вот угадали, — с улыбкой сказал Чилим.

— Ну, которую облюбовали? Може, вот эту возьмете?